Люба, Любушка, ЛЮБОВЬ

«Я, тебя, зачем отправляла к тетке Елене?» – спросила она

Я громко и уверенно ответила: «За долотом!»

– «Зачем мне долото? Я тебя за ножницами отправляла! За большими ножницами! Курям крылья резать. Ты что, забыла? Ты мне врешь, наверное, что ничего у тебя не болит. Вот ведь, совсем позабыла зачем пошла… Что-то, доча, с тобой неладное творится после грозы. Давай – ка в избу. Поешь и спать. Хватит на сегодня. А завтра из дома ни ногой. И никакой речки!»

Укладываясь спать, я все же вспомнила, как я пела про ножницы, но никак не могла понять, почему я забыла, что их надо попросить? Почему придумала какое – то долото? Может, правда, из-за молнии? А может, потому, что на дороге упала, когда коленку поцарапала?

Утром я стала слышать чуть лучше, но еще не так хорошо, как обычно. Мама на речку идти запретила мы: я, Феня и Варька, строили шалаш на нашем покосе, за огородами. Шалаш построили из веток ивняка и травы, которые росли здесь же, на покосе. Потом лежали на траве, в этом маленьком шалашике, и рассказывали разные страшные истории. В шалаше было душно, но вкусно пахло свежей травой, а через ветки проглядывало чисто голубое небо. На покосе стрекотали кузнечики, жужжали пчелы, собирая пыльцу, с речки тянуло прохладным ветерком. Было хорошо и спокойно.

И мне, на миг, показалось, что нет никакой войны.

Что мама в избе стряпает вкусный белый хлеб с хрустящей корочкой, а скоро с покоса придет тятя. Уставший, но довольный, он умоется во дворе и скажет:

«Собирай на стол, Груня, пора вечерять».

8. «Сглаз»

Сегодня воскресенье, выходной день. На улице тепло и солнечно, проклевываются молоденькие зеленые листочки на деревьях, а завтра праздник весны и труда – Первое мая.

Через неделю будем праздновать самый великий праздник – семь лет Победы в Великой Отечественной войне! Это самый лучший праздник в году для всех тех, кто пережил войну, кто выжил на фронте или в тылу. Это праздник песен и слез, праздник великой радости и великой печали в семьях, куда не вернулись родные защитники, а таких семей – миллионы.

А время летит…

Совсем недавно я, шестнадцатилетняя девчонка, пришла работать на мясокомбинат, а вот уже четыре года пролетело. Работаем бригадой, все молодые девчонки и женщины. В нашем цеху всего один мужчина – наш мастер Василий Васильевич, которому скоро исполнится шестьдесят лет и которого мы, за его торчащие седые усы, между собой, называем Вась-Вась. Он знает об этом, но не обижается, а даже жалеет нас и сам, иногда, помогает на погрузке. Работа засольщика шкур очень тяжелая, весь день в воде и соли, да и шкуры весят ого-го… Можно сказать, что работа это мужская, но где их после войны взять, мужиков то?

Работаем мы дружно и в пятнадцатиминутный перерыв успеваем даже спеть песню, «поднять дух», как говорит наш Вась-Вась.

Перед праздником, рабочим всех цехов, выдали зарплату и вчера мы, всей своей «девчачей» бригадой, уже успели побывать в магазине и купить себе обновки на майские праздники. Сегодня в нашем Доме Культуры пройдет торжественное собрание, после которого будут танцы.

Со своей подругой Валюшкой мы решили идти на танцы в обновках и уложить волосы одинаково – косы «короной», но платья выбрали разные: я – голубое, в мелкий цветочек, прямо под цвет своих глаз, а Валя выбрала розоватого оттенка, наверное, под цвет своих розовеньких щечек.

Она, моя подружка, очень смешливая, с веселым и неунывающим характером и я, иногда, называю ее «Валюшка – хохотушка», что ей очень подходит.

Живем мы тоже на одной улице, по дороге на работу или в клуб, я захожу к Вале. Живет она в бараке мясокомбината вдвоем с мамой, тетей Дусей. Комната у них одна, в два окна, большая и солнечная, окнами на юг. Она перегорожена деревянной заборкой, за которой стоят две небольшие самодельные кровати и фанерный шифоньер для одежды.

При входе – кухня, часть которой занимает печь, умывальник, стол и кухонный шкаф с незатейливой разномастной посудой, в основном – алюминиевой. В углу стоит небольшой, тоже фанерный, комод, застеленный светлой полотняной тканью с вышитыми по краям красными маками. На комоде красуется длинная стеклянная ваза с бумажным букетом разных цветов и белые фигурки трех лебедей. На окнах такие же полотняные занавески – шторки с маками, которые вышили Валя и тетя Дуся.

Коридор барака узкий, длинный и полутемный, с одним небольшим оконцем в конце, комнаты жильцов располагаются по обеим сторонам этого пустого коридора. В таких же комнатах жили и другие соседи, но им было намного теснее, потому, что в семьях было больше детей.

Отец Вали погиб на фронте, еще в сорок третьем, из детей – только она одна. Тетя Фрося тоже, как и мы, работает на мясокомбинате, только в консервном цеху и, когда наши смены совпадают, мы идем на работу все вместе.

Я часто удивлялась тому, что у такой спокойной и тихой тети Дуси, такая болтушка – хохотушка Валя. Возможно, это трудные военные годы и потеря мужа сделали тетю Дусю такой малоразговорчивой и даже угрюмой. Возможно, в юные годы, она тоже «звенела колокольчиком», заливаясь веселым смехом…

В этот день к нам в гости, из деревни, приехал мамин дальний родственник, дядя Коля. Я его совсем не помнила, а он видел меня восьмилетней, еще до войны, когда приезжал по колхозным делам. Он воевал, был ранен, комиссован по ранению в сорок четвертом и живет с семьей все там же, в своей деревне. Больше о нем я ничего не знала.

Я прибежала от Валюшки, чтобы собраться на концерт и танцы в клубе. Мы договорились пойти пораньше, занять места поближе к сцене.

Дядя Коля и мама пили чай с деревенскими гостинцами. На столе лежал большой калач хлеба из русской печки, стояла сметана в чашке, нарезанные сало и лук на дощечке, квашеная капуста в миске и соленые огурцы, а рядом – горячая картошка «в мундире».

Увидев меня, дядя Коля, по его словам, никак не мог поверить, что из такой белобрысой, худой, маленькой и неказистой девчонки выросла такая статная, белокурая и голубоглазая красавица, как я.

Он обнял меня, расцеловал в щеки, все время повторяя: «Красавица! Ах, какая, Груня, у тебя красавица выросла! Какие глаза, прям – голубые небеса! А косы…А фигурка то… Балерина, как есть, балерина!»

Он внимательно и пристально рассматривал меня своими темно-карими, почти черными, глазами. Взгляд его был пронизывающий, но какой-то притягательный. Сам он сыпал шутками – прибаутками, вперемешку со своими хвалебными о моем лице и фигуре.

Не скажу, что мне это было неприятно, но было как – то неловко от этих его слов. Я стеснялась, щеки мои порозовели, а он все не унимался восхищаться мной. Расспрашивал он и про работу, и про подружек, а вопросом: «Много, однако, женихов, красавица, по тебе сохнет, а?» – вообще вогнал меня в густую краску.

Не принято у нас было рассказывать о своих ухажерах. Своими чувствами делились только с любимой подружкой и это были наши общие с ней тайны, только ее и мои.

Так дядя Коля и нахваливал меня все время, пока я чаевничала с ними за столом. Мама молча улыбалась, но я видела, что и маме, тоже не ловко от его чрезмерного внимания и похвал.

После чая, я надела новое платье, туфли, заплела косы, уложила, приколола их и помчалась к подруге, сказав: «До свидания!» дяде Коле и пообещав маме, что после танцев, сразу приду домой, а не буду «рассиживаться» на лавочке, в нашем проулке, с девчонками и парнями.

На торжественной части награждали передовиков производства, которые ежемесячно выполняли и перевыполняли установленный план. Нашу бригаду наградили грамотой и денежным призом, который получила наша бригадирша Натаха. Мы хлопали громко и от души, каждому выступающему. Настроение было праздничное, все вокруг улыбаются и поздравляют друг друга с наступающими праздниками.

Во время концерта мне стало нехорошо.

Я почувствовала тошноту и легкое головокружение. Я немного потерпела, но уже не могла смотреть концерт и сказала Вале: «Пойдем в туалет, мне что-то плохо. Тошнит очень, голова болит, музыка бьет по ушам, глаза режет».

Мы вышли. Она довела меня до туалетной комнаты на втором этаже, где у меня открылась страшная рвота. Когда закончился очередной приступ, я настолько ослабела, что еле стояла на ногах. Все тело стало словно ватным.

Валюша вначале сделала предположение, что я много натрескалась жирной деревенской сметаны, но когда я ей сказала, что кроме кусочка хлеба и стакана чая я ничего не ела, она опечалилась и задумалась. Глядя на мое бледное лицо и вытирая мне лоб от появившейся холодной испарины, она не знала что делать.

Внизу, в холле, начались танцы. Музыка гремела на весь Дом Культуры. Было шумно, временами слышался смех, все веселились, но мне уже было совсем не до веселья. Меня лихорадило.

«Вот, что, дорогая моя Любочка, пойдем – к а до нас. Мама посмотрит, может быть надо бежать за врачом…Хотя у нее и травы разные есть, она постоянно меня ими лечит».

Я, прикрывая лицо своей косынкой и держась за локоть своей подруги, потихоньку спустилась вниз, в фойе, где во всю гремела музыка и вальсировали пары. Валя, на все настойчивые вопросы от встречных: «А вы куда, девчонки?» – отвечала весело и бойко: «Мы скоро, готовьтесь, придем и вас перепляшем!»

Хорошо, что от Дома Культуры и до их барака было идти не очень далеко. На воздухе мне ставало чуть легче, но головная боль не утихала, а слабость не проходила. Меня трясло, словно начался приступ малярии, которой я переболела еще во время войны, когда мы жили в деревне.

Открыв дверь в комнату, Валя прокричала: «Мама, посмотри, Любе плохо!» На крик, из-за заборки, вышла тетя Дуся. Она внимательно посмотрела на меня, взяла за руку и усадила на стул.

«Ела чего-нибудь?» – спросила она. Я через силу и коротко рассказала ей, что пила чай с деревенским калачом, который привез дядей Коля, тут же обмолвилась как он меня еще нахваливал.

«Эх, девка, сглазил он тебя, этот ваш дядя Коля. Видно худой глаз у него, глазливый он, вот подиковал над тобой и – пожалуйста… Валя, доча, сбегай к Груне, скажи, что у нас Люба ночевать будет. Да не пугай мать то. Скажи, что дома чего забыла, прибёгла, заодно и отпросить зашла подружку. Лечить ее буду. А ты иди. Долго на танцульках не прыгай, сразу домой!»

Валя согласно махнула головой и убежала.

Тетя Дуся налила в миску воды, достала и бросила угольки из печки, перекрещивая воду, стала шептать какой-то заговор или молитву. Потом велела мне снять платье и туфли, помогла мне встать над открытым подполом. Она, шепча и приговаривая, стала омывать мне голову, лицо, руки и ноги этой водой, смахивая ее с меня наотмашь в подполье. Не вытирая, положила на Валину кровать, дала выпить оставшейся водички и закрыла одеялом.

«Спи, девка, утром все будет хорошо» – сказала она мне. Я закрыла глаза и провалилась в сон.

Я не слышала когда пришла Валя, о чем разговаривала с мамой, что ей рассказывала обо мне, о празднике. Я спала. Спала без снов до самого утра.

Услыхав шипение на кухне, я открыла глаза. По запаху я поняла, что тетя Дуся жарила картошку на кухне. Очень захотелось есть, заныло в желудке и появилась во рту слюна. Я вспомнила вчерашний вечер и мое непонятное состояние. Сейчас я чувствовала себя нормально, как всегда. Голова была ясная, тело легкое. Никаких болезненных ощущений вчерашнего вечера не было в помине, словно их не было никогда. Я потянулась и села на кровати. Глубоко вздохнула. Хорошо!

Валюшка спала на кровати матери, видимо они вместе спали на ней в эту ночь. В окно, через щели закрытых шторок, пробивались яркие лучи солнца.