Инстинкт Ортокласа

– А что у меня? У меня тоже хорошие люди работают, кормят…

– Да! Еще и поят всякой гадостью…

– Люсь, ты опять? Ну, слово ведь дал. Сколько можно об одном и том же?

Только когда они уже нежились, валяясь рядышком на подстилке, Люська, беспокоясь, что ей пора возвращаться, пожаловалась:

– Ой, Вась, ты знаешь, пока к тебе бежала – такого страху натерпелась!

– Чего вдруг? – обеспокоился Василий.

– Кто-то всю дорогу за мной бежал, а разглядеть я так и не смогла. Кто бы это мог быть, как думаешь?

– А-а-а, это – нормально! – даже обрадовался Василий. – Не боись, Люся, все в порядке. Это ребята Мурзилы Ивановича охраняют тебя от Маркиза.

«Лучше бы они меня от Мурки охраняли», – подумала Люська. Про то, что вчера произошло у Мурзилы Ивановича и про Мурку, Люська не стала ничего рассказывать Василию. Мало ли, не так поймет, как и Мурка.

– Слушай, Вась, а какие у тебя дела с этими бандитами? Ты меня пугаешь своими связями…

– Да ничего особенного. – Отмахнулся Василий. – Просто этот Мурзила Иванович травкой балуется. Поняла, какой? Как-то раз он нажевался, и под кайфом, дуриком полез на Герду. Типа: «Я тебе сейчас морду бить буду!» Ну, та его и прихватила. Да крепко так, что ему и не выбраться. А я как раз на дубе около их цеха сидел: птичку одну там себе присматривал. Вижу, кранты Мурзиле приходят. Еще немного и даже на чучело не сгодится. Я и рухнул с дуба прямо на Герду, в загривок ей вцепился. Она от неожиданности пасть свою и раззявила. Короче, спас я тогда Мурзилу. Он, когда от дури отошел, пришел благодарить меня, и сказал, что за ним должок. Вот и сгодился должок. Теперь этот черномордый носу за заводской забор не сунет, заказал я его Мурзиле Ивановичу. Нечего ему наших кошек сманивать, породу русскую голубую портить. Раз породистый, так и ищи себе такую же, а за наш забор, к простым котам, не суйся. Правильно говорю?

– Не знаю, Вась. Вроде бы и правильно, но что-то не связывается.

– Чего не связывается? – удивился Василий.

– Пока слушаю тебя, вроде все правильно получается. А если хорошенько подумать – то совсем неправильно.

– Ну и чего я неправильного сказал? – обиделся Василий.

– А как же свобода? Ведь мы, животные, вольны жить там, где понравится, и как захочется. А какая же это свобода, если туда – не суйся, сюда – не суйся?.. Это уже не свобода, а дискриминация. Одним, значит можно, а другим – ни-ни?

– Слово-то, какое придумала! И не выговоришь! Лучше прямо скажи: Черномордого пожалела? Может быть, у тебя с ним все-таки что-то было?

– Да погоди ты со своей ревностью. При чем тут вообще черномордый?

– Нет, ну я же к их кошкам, в квартиры не лезу? Не лезу! Так пусть и они моего не трогают, а то зашибу. Это Люсь, называется защита собственности.

– Тебя послушать, так выходит, что я твоя собственность, вроде как игрушка? – обиделась Люська.

– Ну, ты завернула! И вообще Люсь, ты чего пришла? Лекции мне читать или больного проведать?

– Проведать, – вздохнула Люська.

– Ну, вот и давай, проведывай, а не морочь мозги всякой ерундой.

– Какая же это ерунда, – не могла успокоиться Люська. – Вот ты посуди: мы – кошки, все хоть и дальней, но родней другу дружке приходимся…

– Ну и что с того? – не понимал Василий, куда клонит Люська.

– Вот я и думаю, откуда у нас вдруг такая ненависть друг к другу появилась? Только оттого, что кот другой породы: перс, сиам, британец или еще кто там?

– Наверное, Люсь, от бедности.– Задумался Василий. – Кто-то в теплых квартирах жирует, а кто-то по помойкам скитается. Разве не обидно? Породистые – все по теплым домам, а я что – мордой не вышел?

– Ну, просто кому-то повезло больше в этой жизни, а кому – меньше, – вздохнула Люська.

– А почему не нам с тобой?

– Как же нам не повезло? Если бы мы с тобой по квартирам жили, то и не встретились бы даже. И Барсика бы у нас не было. А ведь большего счастья нам и не надо, правда, Вася?

– Говоришь-то как хорошо, словно сказку рассказываешь. – Мурлыкнул Василий. – Ладно, заговорились мы с тобой. Давай-ка, подруга, беги.

И опять Люську до самого цеха провожала щемящаяся по темным углам сумрачная тень. Только теперь Люська ее не боялась, а радостная и счастливая бежала к своему Барсику. Торопясь к детенышу, она и не заметила, что кроме сопровождающей ее тени, за ней следят еще два глаза, держась на приличном расстоянии от охранника. Это была Мурка. «Так, – зло думала та, – он еще и охрану к своей марухе приставил! Гляди, какая особа! Ну, я тебя все равно достану!» Охранник, убедившись, что около цеха никого нет, не стал дожидаться, пока Люська пролезет под воротами, и повернул в сторону помойки.

Едва Люська распласталась, чтобы пролезть в щель под воротами, как сверху на нее яростно обрушилась Мурка.

Люська сражалась не на жизнь, а на смерть, но явно проигрывала бой, слабея с каждой минутой. Ей и надо-то было всего лишь прошмыгнуть под воротами, и она бы была в безопасности.

Заводская территория в этот ночной час была пустынна: все охранники и сторожа сидели по своим теплым будкам, а это значило, что разогнать этот шипящий клубок было некому. Люське каким-то чудом все же удалось вырваться из цепких объятий Мурки, и она молнией метнулась к спасительному лазу, но, Мурка одним прыжком опередила ее, закрывая проход. Она угрожающе выгнула спину и злобно зашипела на нее. Люська отчаянно бросилась вперед. И тогда Мурка встала на задние лапы, а передними, выпустив свои страшные когти-крючки, мазанула по Люськиной морде. Один из когтей вонзился прямо в Люськин изумрудно-зеленый глаз. Люська завопила от пронзительной боли и дернулась. А ее изумрудный глаз так и остался висеть на Муркином когте. Кошки замерли на миг, но Мурка, придя в себя, вновь бросилась на истекающую кровью соперницу… Она добивала ее, испуганную и обессиленную. Уже не встречая никакого сопротивления, Мурка, наконец, остановилась, нервно дернула шкуркой на спине:

– Вот так-то оно лучше будет! А то ходят тут всякие, а потом коты пропадают! – и поспешила к себе на помойку, оставив бездыханную и безглазую Люську около ворот.

* * *

Последние февральские метели, как ни старались, уже не могли остудить набирающее силу солнышко. И хоть по ночам еще изрядно подмораживало, днем все чаще и чаще неутешными слезами по злым январским стужам булькали сосульки, пузыря под собой небольшие лужицы. Царство бесконечно долгих ночей, темноты и мрака заканчивалось. Все чаще выглядывало солнце, разрывая серую безысходность и радуя глаз небесной лазурью. Природа, нежась под снеговым одеялом, нехотя просыпалась. Иногда по утрам несмело и робко начинали щебетать и тренькать ранние пташки, копошась в гнездах и стараясь разбудить соню-весну.

Рано утром сторож Володька пошел открывать цеховые ворота. И тут у самых ворот он увидел растерзанную Люську.

– Ох, ешки-матрешки! Догулялась! Собаки, наверное, порвали, – горестно подумал он…

Через час в цеху уже начал собираться рабочий люд. Володька доложил начальнику цеха, что ночь прошла без происшествий, если не считать Люськиной смерти, собрал свои нехитрые пожитки в сумку. Постоял над коробкой с Барсиком, подумал: «Не выжить ему без матери в цеху», и засунул его за пазуху куртки.

– Что это у тебя? – безо всякого интереса спросила жена, увидев топорщившуюся куртку. – Опять железок натащил? И что ты их все тащишь-то… – беззлобно ворчала она.

– Мань, я тут заботу тебе принес, – словно извиняясь, осторожно отодвинул Володька полу куртки.

– Ой, батюшки, где ж ты его взял? Что ж такого махонького принес? Глазки-то только открылись.

А когда узнала про судьбу его матери, прониклась жалостью.– Выходим, не пропадать же ему, бедолаге.

* * *

На восьмое марта к сторожу Володьке из Питера неожиданно приехала дочка со своим семейством – мужем и дочкой.

– Ой, радость-то какая! – суетилась Маня на кухне. – А позвонить не могли? Я бы хоть пирогов поставила.

– Мам, да не суетись ты. Мы по делу, вообще-то, приехали. Деньги нам нужны. – Мила крутилась тут же, помогая матери.

– Ой, доча, а кому они сейчас не нужны? – Засмеялась Маня.