Рекенштейны

– Евгений знает, что вы моя жена?

– Нет. Он выдал бы вам тайну, и я была бы лишена удовольствия сообщить вам это приятное, неожиданное извес тие, – отвечала Лилия с самодовольством.

– Вам это прекрасно удалось. Только вы слишком поспешили, и, дав обещание Евгению, вы поступили безрассуд но. Двоемужество, графиня, преследуется законом точно так же, как и проживание под ложным именем. Но так как вы любите сюрпризы, я спешу взамен того, который вы так искусно мне устроили, преподнести вам со своей стороны неожиданное для вас заявление, что вы тотчас последуете за мной в Рекенштейнский замок, чтобы отдохнуть от трудов и утомлений. С этой минуты я снова беру на себя все права над вами, и если – хотя и по вашей вине – я не исполнял своих обязанностей относительно вас, как вы меня в том упрекнули, впредь я буду исполнять их тем более исправно, – проговорил он насмешливо и страстно.

Яркий румянец покрыл лицо Лилии. Множество разнородных чувств волновали ее, и все они были подавлены досадой, что этот муж, к которому она относилась с презрением, которого в своем озлоблении против него хотела осмеять, вдруг выступил перед ней властелином и в одно мгновение разрушил и ее сопротивление, и ее планы на будущее. Потеряв всякую власть над собой, утратив то хладнокровие, которое всегда давало ей перевес над пылким молодым человеком, Лилия крикнула, топнув ногой:

– А я не желаю вас, не последую за вами! Я хочу развода и уеду к себе.

Танкред взял свою шляпу.

– Я вижу, вы любите шумные скандалы и трагические сцены, – сказал он спокойно, – в таком случае я прибегну к закону, чтобы водворить мою упрямую супругу в доме мужа. Власти заставят вас понять, если вы сами этого не знаете, где ваше место, и внушат вам, что без законных прав нельзя жить нигде.

– Довольно, довольно наносить друг другу оскорбления, – вмешался прелат, взяв с отеческим участием руку Лилии, которая, вне себя и дрожа всем телом, тщетно старалась приискать слова достаточно оскорбительные, чтобы поразить графа так сильно, как ей хотелось. – Успокойтесь, милое дитя мое, – продолжал священник, – и покоритесь тому, что неизбежно. От графа Танкреда зависит принять или не принять развод, а ваше место – в его доме. Граф сожалеет, я уверен, что был виноват перед вами; подтверждаю, что он имел твердую решимость примириться с женой; следовательно, будет стараться своей любовью загладить печальные воспоминания прошлого.

Но вам, графиня, следует быть более уступчивой, позабыть обиды и быть любящей женой и покорной человеку, с которым соединил вас Бог. Прощение обид есть основной закон христианской религии; а вы, последовательница учения, мнящего знать тайны загробной жизни и имеющего девизом: «Без милосердия нет спасения», хотите оставаться злопамятной и озлобленной. Припомните, как красноречиво вы объясняли мне, что спиритическая вера более всякой иной учит понимать и извинять человеческие слабости и страсти и что ее назначение просвещать людей, возвышать и направлять души пониманием причин их страданий и цели, к которой они стремятся. Эти принципы любви и милосердия примените теперь к делу не относительно чужих, но относительно мужа, которого Бог поставил на вашем пути, чтобы вы его облагородили, так как вы сильны и вам известны законы, управляющие вашей судьбой, а он слаб и омрачен своими страстями. Если ваше учение имеет действительную силу, то его последователи не ограничатся лишь проповедованием своих принципов. Что меня касается, так как я не спирит, то я напомню вам слова святого апостола Павла: «Вера без дел мертва есть».

Опустив голову и тяжело дыша, Лилия слушала слова священника, который поражал ее собственным ее оружием. Уже не раз в течение времени испытаний и унижений вера ее, о которой она заявляла, колебалась, и теория не согласовывалась с практикой. Тем не менее она всегда возвращалась к этой вере и черпала в ней мужество и терпение. Но в эту минуту гордость, досада и упрямство делали ее глухой и слепой. Она чувствовала и видела лишь то унижение, что она вынуждена повиноваться этому человеку, который с презрением покинул и отверг ее, а теперь, по новому капризу, требовал к себе, пользуясь правом сильного, вместо того чтобы извиниться приветливым словом.

А потому ей и в голову не пришло в эту трудную минуту платить прощением за обиду. Она хотела, по крайней мере, уколоть Танкреда, отомстить ему хотя бы словами за невозможность отделаться от него. Наружно, казалось, к ней возвратилось ее хладнокровие, и, подняв голову, она сказала холодно:

– Хорошо, граф, я уступаю, так как понимаю, что право сильного всегда одерживает победу. Отняв у меня все: мои документы, мой покой и мою свободу, вы ведете меня, как пленницу, в ваш замок, чтобы разыгрывать роль женатого человека. У вас в самом деле талант замечательного комедианта; после того как я видела вас играющим с таким совершенством роль холостяка и жениха вашей кузины, я едва узнаю вас в роли добросовестного и повелительного мужа. Так как иначе поступить нельзя, я последую за вами, граф, и буду разделять удивление ваших слуг при виде вашего возвращения из гостей женатым на мне.

Она поклонилась почтительно прелату, покачивающему головой, и вышла из кабинета. Танкред, не ответивший ни слова, пожал наскоро руку прелата и последовал за Лилией. Надев свое пальто, он предложил руку жене, но она, делая вид, что не заметила этого движения, продолжала застегивать свою мантилью.

– Эта ничтожная формальность входит в роль, которую нам предстоит играть, Лилия, – сказал граф с усмешкой. – Вы не можете сойти с этой лестницы и подняться в Рекенштейнский замок иначе как под руку с вашим мужем.

Молодая девушка ничего не отвечала, но упорно не желая опереться на предлагаемую ей руку, почти бегом спустилась с лестницы и вскочила в экипаж графа с такой поспешностью, что он не успел помочь ей. Смеясь от души, Танкред сел возле нее.

– Боже мой! Лилия, какая поспешность, я никогда не видел в вас такого проворства, – заметил он с лукавой улыбкой.

Ничего не возражая, Лилия вжалась, насколько было возможно, в угол кареты. Голова ее кружилась. Она не предвидела такого окончания дела. И быстрая, энергичная решимость Танкреда, необходимость моментально повиноваться ему внушали ей такую к нему злобу, что она забыла свои слезы и душевные страдания при мысли о разводе. Все ощущения последнего времени вместе с тем, что она испытала в это утро, совершенно расстроили ее.

Граф тоже задумался, стараясь привести в порядок хаос своих мыслей. Упоительное чувство счастья преобладало над всем. Кошмар печальной жизни с женой, которую надо было выносить из чувства долга, устранен навсегда, и осуществление мечты приобрести Нору, казавшейся столь далекой, совершилось вдруг так неожиданно и внезапно. Ему не предстояло более бороться с препятствиями, побеждать сопротивления; женщина, которую он боготворил, которая покорила его своим умом так же, как и своей красотой, принадлежала ему, и никто не мог вырвать ее из его рук. Из всех женщин он выбрал бы это гордое и очаровательное существо, стряхнувшее с него скуку пресыщенного человека. Молодая девушка постоянно язвила его, не выказывала ему ни малейшего чувства, а между тем научила его ценить общество женщины действительно образованной и умной. Ах, как ему надоели амуретки с приторными кокетками, которые только и умеют говорить о тряпках и о чувствах; как ему надоело одерживать над ними победы! Что касается Лилии, он надеялся утишить негодование ее молодого сердца; а помимо этого камня преткновения, будущность представлялась безоблачно ясной. Он вздохнул полной грудью и бросил сияющий взгляд на свою молодую жену. Только в эту минуту он заметил, что она была вся в черном.

Мысль, что она войдет в его дом одетой в траур, сжала его сердце тяжелым чувством.

Танкред взглянул на улицу и увидел, что они едут мимо цветочного магазина; он дернул шнурок, вышел из кареты и через минуту вернулся с бесподобным букетом роз и нарциссов и подал его Лилии.

– Позволь мне предложить тебе эти цветы, чтобы немого оживить твой мрачный туалет; и пусть они будут символами счастья, которое тебе предназначено внести в этот дом, куда ты войдешь госпожой.

Молодая женщина кивнула головой и взяла небрежно в руку букет. Но она уже не имела времени ответить, так как карета остановилась у подъезда и лакей выбежал отворить дверцу. К его удивлению, равно как и к удивлению всех других лакеев, собравшихся в вестибюле, граф проворно выпрыгнул из экипажа, подал руку мадемуазель Берг, бледной, с букетом в руках.

– Можете поздравить нас, Мюллер, вот моя жена, графиня Рекенштейн, – сказал весело Танкред.

Лилия поблагодарила старого служителя, растерянно и смущенно проговорившего какое-то приветствие, ответила наклоном головы на низкий поклон других слуг, затем, опираясь на руку мужа, поднялась, как во сне, по широкой лестнице.

При входе в большой зал Сильвия, бледная и встревоженная, ждала незнакомую невестку. Увидев Нору под руку с Танкредом, она вскрикнула от радости и удивления. Лилия, еще более ее взволнованная, уронила свой букет и бросилась в объятия милой молодой девушки, которая, не зная, кто она, всегда оказывала ей искреннюю дружбу. Обе они не сказали ни слова, но губы их слились в долгом поцелуе.

Танкред молча поднял букет и положил его на стол. Но Сильвия, заметив по выражению лиц, какая бурная сцена разыгралась между молодыми супругами, воскликнула минуту спустя:

– Нет, я не могу прийти в себя! Нора, моя любимица, оказалась Лилией. Ах, как могла ты, плутовка, быть такой скрытной и столько времени не признаваться мне?

Потом, кидаясь на шею брату, шепнула ему лукаво:

– Ну что, ты все еще недоволен? Все еще находишь ее «некрасивой до отвращения»?

– Как знать, если не наружность, то, быть может, душа ее некрасива. С самого начала она встала во враждебные ко мне отношения, – ответил граф, уходя из комнаты и оставляя приятельниц одних.

– Ваша враждебность, надеюсь, не будет продолжительна, – сказала весело Сильвия, обнимая невестку. – Танкред, я уверена, раскаивается в своей виновности перед тобой. Впрочем, ты довольно жестоко наказала его; он очень страдал и теперь отдаст тебе все свое сердце. Такая красивая, умная, кто может видеть тебя и не полюбить!

– Я не хочу его любви! – вскрикнула Лилия, и горячие слезы брызнули из ее глаз. – Если бы ты видела, как он насмехался надо мной перед прелатом. Вместо того чтобы извиниться, он мне приписал вину во всем и заставил меня следовать за ним, грозя властями, если я не соглашусь. Ах, я не хочу и повторять тебе всех оскорблений, какими он меня осыпал, этот фат, привыкший к поклонению женщин. Но я не слепа. И если на его стороне закон сильного, на моей стороне – нравственный закон; и я внушу ему, как надо держаться относительно меня. Он очень ошибается, если думает найти во мне покорную супругу, которая примиряется по первому знаку, как героиня комедии.

Сильвия глядела на нее с удивлением. Ужели это спокойная, рассудительная Нора говорила с ней с таким лихорадочным волнением, с дрожащими губами и пылающим лицом? Чтобы дать разговору другой оборот, она сказала:

– Пойдем, сними шляпу и манто, ведь ты дома. Я покажу тебе комнаты, которые мы с братом приготовили тебе.

– Ты – да; но могу себе представить, с каким рвением Танкред приготовлял помещение для урода. Если б ты видела, с каким ужасом и отвращением он глядел на дверь, когда я входила. Появления чумы он не мог бы ждать с большим страхом. Ах, не говори мне о нем!

Тем не менее прелестный уголок, в котором ей предстояло жить, произвел на нее приятное впечатление. И поблагодарив еще раз Сильвию, она сняла шляпу и перчатки.

– Ну, вот ты водворилась, хотя и не вполне, – заметила смеясь мадемуазель де Морейра. – Теперь я напишу записку Элеоноре, чтобы объяснить ей твою метаморфозу; сама ты не можешь в настоящее время ступить ногой в ее дом. Вместе с тем я велю сказать Нани, чтобы она прислала твои вещи, так как твое приданое может быть готово только через несколько дней, а завтра мы переговорим с моей портнихой о твоих визитных платьях.

Через четверть часа Сильвия вернулась со смехом.

– Вещи твои приехали вместе с Нани, которую Элеонора вышвырнула за дверь заодно с твоими сундуками. Если ты довольна этой девушкой, оставь ее у себя. Она мне сообщила, что баронесса упала в обморок, узнав кто ты; а когда она пришла в себя, с ней сделался страшный нервный припадок.

Вдруг Сильвия, сторожившая у окна приезд Арно, воскликнула:

– Ах, Лилия, вот доктор! Какой у него счастливый, беззаботный вид. Бедный! Я решительно не знаю, как сказать ему правду.

– Я сама объясню ему, какая неодолимая сила не позволяет мне исполнить данного слова, – ответила Лилия, сдвинув брови, меж тем как Сильвия поспешно уходила.

– Обе графини в красной гостиной, – доложил лакей, встретивший Фолькмара.

Молодой человек, исполненный любопытства, проворно прошел две комнаты, предшествующие названной гостиной, но на пороге последней остановился удивленный, увидев Лилию; бледная, в белом платье, она стояла, опершись на кресло. Доктор окинул взглядом комнату. Где же графини: Сильвия и жена Танкреда? И зачем Нора, такая нарядная, здесь, на семейном обеде?

Вдруг адская мысль мелькнула в его голове. Нора говорила о какой-то тайне и носила обручальное кольцо. Что, если она жена Танкреда?

– Нора, что значит ваше присутствие здесь? – вдруг вымолвил он прерывистым голосом.

Лилия поспешно подошла и протянула ему обе руки.

– Фолькмар, простите меня! – прошептала она трепещущими губами и устремляя на него умоляющий взгляд. – Помимо моей воли я виновата перед вами. Я желала развода и была уверена, что получу его, но граф не согласился разойтись.

Бледный как смерть молодой человек прислонился к дверям. Ему казалось, что пропасть раскрылась у его ног, поглощая его будущность, его счастье, его надежду, не произнеся ни слова, ни упрека, он молча опустил голову.

Лилия, тревожно следившая за ним, коснулась его руки, меж тем как слезы катились по ее щекам.