Рекенштейны

– Не огорчайтесь так, если в вас сохранилась хоть тень дружбы и любви ко мне. Вы молоды, и жизнь вознаградит вас. Но видеть, что вы страдаете из-за меня, мне так тяжело.

Голос ее прервался от волнения. Фолькмар с живостью взял ее трепещущую руку и прижал к своим губам.

– Успокойтесь, я знаю, что вы не хотели сделать меня несчастным. И я понимаю, что Танкред, не желавший развестись с женщиной, которая ему не нравилась, не разойдется с вами. Это моя злая судьба, – произнес он с горькой улыбкой.

В эту минуту в соседней комнате раздались поспешные шаги, и вошел Танкред. Он тоже был бледен, и лицо его выражало тяжелое волнение. Как только он вошел, Лилия выдернула свою руку из руки доктора и, бросив враждебный взгляд на мужа, повернулась и ушла, прошептав: «Пусть объясняется как знает».

Несколько минут царило гнетущее молчание, нарушаемое лишь тяжелым, прерывистым дыханием обоих молодых людей.

– Евгений, какая трагическая судьба делает меня разрушителем твоего счастья! – воскликнул наконец Танкред. – Боже мой, я вижу, как ты страдаешь; я чувствую себя вором относительно тебя, а между тем могу ли я поступить иначе! Евгений, ужели я должен лишиться тебя как друга? – добавил он, бросаясь в кресло в нервном волнении.

Фолькмар быстро поднял голову.

– Нет, нет, Танкред, могу ли я перестать быть твоим другом потому, что судьба против меня? Да, узнать, что она твоя жена, было страшным ударом для меня. Но разве ты в этом виноват? Вчера еще ты сам этого не знал. И потом, – грустная усмешка мелькнула на его бледном лице, – ты предупреждал меня, что есть нечто подозрительное и таинственное в красавице Лорелее; предсказывал, что появится муж, чтобы отнять ее у меня в момент, когда я менее всего буду этого ожидать. Что этим мужем окажешься ты – этого никто из нас не мог вообразить. А что не отказываются от такой женщины, ни даже для своего лучшего друга, я это понимаю и извиняю.

– Ах, как мне тяжело основывать мое счастье на твоем несчастье! – воскликнул граф. Губы его нервно дрожали, и, терзаемый множеством разнородных ощущений, он прижал лицо к спинке кресла.

Фолькмар устремил на него долгий, задумчивый взгляд. Он не мог сомневаться, что этот печальный и странный конфликт причинял сильное страдание Танкреду. И вдруг вспомнил, что Лилия обещала ему только дружбу; не ясно ли теперь, что красивый, привлекательный молодой человек, принадлежащий ей по закону, овладел сердцем молодой девушки; ее ненависть к нему, ее язвительные намеки были не что иное, как ревность, заставлявшая ее страдать, не разрывая связи, соединяющей их.

Проведя рукой по влажному лбу, доктор выпрямился.

– Оставь это, Танкред, и не отравляй своего счастья, приобретенного такой дорогой ценой, – сказал он спокойно, – впрочем, ты еще не пользуешься им; тебе предстоит победить досаду, негодование и упрямство твоей жены. Я сам виноват; я был неосторожен и должен за это поплатиться. Моя дружба к тебе поможет мне преодолеть мою ревность. Впрочем, – продолжал он шутливым тоном, с каким обыкновенно относился к своему товарищу детства, – я всегда имел привычку, как старший, уступать тебе во всем, балованное неотразимо милое дитя! И делаю это еще раз!

Танкред с неудержимой пылкостью кинулся на шею Фолькмара и стал душить его в своих объятиях.

– Евгений, ты мне прощаешь невольное зло, которое я тебе причинил, и остаешься моим другом?!

– До самой смерти, – отвечал доктор со странной улыбкой, незамеченной графом. – А теперь, – продолжал Фолькмар, – пойдем в зал. Лишь она и ты видели мою слабость; для других это не должно быть известно. Я останусь обедать, как это было условлено, и выпью бокал шампанского за ваше счастье.

– Благодарю тебя, – сказал Танкред с сияющим взглядом. – Кто имеет такого друга, как ты, тот не имеет права жаловаться на испытания, которые посылает ему Провидение.

Меж тем как друзья вели этот многозначительный разговор, приехал Арно; и Сильвия, не перестававшая его сторожить, встретила его еще в передней.

– Ну что, как все прошло? – спросил он, улыбаясь и целуя ее руку.

– Ах, лучше чем мы могли себе представить. Жена Танкреда прелестна. Пойдем скорее к ней, Арно, – отвечала Сильвия радостно, уводя его за собой.

При виде своего beau-frere[8 - Beau-frere (франц.) – шурин, деверь.], Лилия встала, краснея, и в смущении опустила глаза. Но удивление графа не длилось более минуты.

– Вот приятная неожиданность! – воскликнул он радостно. – Теперь я понимаю, где я уже видел эти чудные бархатные глаза, которые так интриговали меня.

Он взял ее обе руки и с дружеской сердечностью поцеловал их.

– Очень рад вашему прибытию в нашу семью; любите меня немного и будьте снисходительны к Танкреду; он скоро сделается вашим рабом, и вы окончите воспитание этого ветреника, так успешно начатое вашим отцом.

– О, конечно, вас, господин д'Арнобург, легко полюбить, – отвечала Лилия, смотря на него теплым, благодарным взглядом.

– Как! Вы так церемонно называете вашего ближайшего родственника, Лилия? Протестую и требую, чтобы вы звали меня по имени; а через несколько дней, когда мы ближе познакомимся, буду просить говорить мне «ты» и не отказать, если Танкред позволит, в братском поцелуе, – сказал Арно с доброй улыбкой, которая привлекала к нему сердца.

– Ах, он ничего не может мне запрещать, – заметила Лилия с презрением.

– Ну, нет! Ваш хорошенький ротик, например, его исключительная собственность. Но где же наш новобрачный?

– В красной гостиной с Фолькмаром, – отвечала Сильвия и, не дожидаясь разрешения своей невестки, сообщила, какого рода объяснение происходило между друзьями.

– Ну, это было так же неосторожно, как и жестоко, милая Лилия, – сказал граф, покачивая головой. – Будем надеяться, что доктор мужественно вынесет это тяжкое испытание. А теперь пойдем в большой зал; они, вероятно, скоро присоединятся к нам.

Когда они вошли в зал, Танкред и доктор были уже там, и тотчас завязался общий разговор. Если бы не чрезмерная бледность, то ничто не выдавало бы волнения Фолькмара. Он спокойно разговаривал о посторонних вещах, старался даже быть веселым, но, тем не менее, смутная грусть и тревога, казалось, тяготели на всех присутствующих. Такое же стеснение царило за обедом. Когда пили шампанское, Фолькмар поднял бокал и в самых теплых выражениях пожелал молодым счастья и долголетия. В ту минуту, как Танкред чокался бокалом с женой, глаза их встретились; молодой человек позабыл и свою сдержанность и присутст вие друга; он видел и чувствовал притягательную силу бархатных глаз и, наклонясь, поцеловал жену в губы, Лилия вздрогнула и бросила тревожный взгляд на Фолькмара, который, вдруг побледнев еще сильней, дрожащей рукой поставил бокал на стол.

Выпив кофе и выкурив сигару, доктор встал и простился; целуя руку Лилии, он устремил на нее долгий взгляд, проникнутый каким-то особым выражением.

– До свидания, до скорого свидания! Или вы будете избегать меня? – спросила молодая женщина с волнением.

Тревожное предчувствие сжало ей сердце. Он глядел на нее, будто прощаясь с нею навсегда. Что, если она никогда больше не увидит этих ясных симпатичных глаз! Это было бы ужасно.

– Нет, напротив, графиня, я надеюсь часто видеть вас, – отвечал Фолькмар, целуя еще раз ее руку. Затем он ушел в сопровождении Танкреда.

– Боже мой! Лишь бы доктор не сделал какого-нибудь безумства: у меня такое неприятное чувство, будто я никогда его не увижу, – сказала с беспокойством Сильвия.

– Как можно так думать! Доктор слишком серьезный человек, чтобы позволить себе такую слабость, – отвечал Арно, взглянув с сожалением на бледное, тревожное лицо своей невестки.

Вечер тянулся довольно скучно. Все были озабочены и неспокойны. Перед чаем два товарища Танкреда пришли к нему по делу, и он велел подать себе чай в кабинет. Тотчас после чая Лилия простилась с Сильвией и с Арно, сказав, что утомилась, и ушла к себе.

Нани раздела ее, зачесала ей волосы к ночи и, надев на нее легкий белый пеньюар, ушла. Молодая женщина заперла на ключ дверь приемной комнаты и дверь гардеробной и, вздохнув свободно, вернулась к себе в спальню. Проходя мимо зеркала, она остановилась на минуту, всматриваясь в свою пленительную наружность. «Да, я красива, и вот объяснение его упорства; но он ошибается, думая, что приобрел себе новую одалиску», – прошептала она, опускаясь на кушетку. Закрыв глаза, молодая женщина погрузилась в размышления, стараясь привести в порядок хаос своих чувств.

Вдруг она вздрогнула. Ей послышалось, что кто-то постучал в дверь; она встала и тихонько прокралась в приемную. Толстый ковер заглушал ее шаги. Но она не ошиблась: нервная, нетерпеливая рука пробовала открыть запертую дверь, и легкое бряцанье шпор не оставляло сомнения в том, кто был этот посетитель.

Молодая женщина стояла неподвижно, сердце ее сильно билось, между тем как ее лицо то бледнело, то краснело. «Полночь, – прошептала она, взглянув на часы, – слишком поздно, чтоб еще наслаждаться его обществом. Может оставаться за дверью. Ах, слава богу, он уходит». Она вздохнула облегченной грудью; но вдруг ей пришла мысль, что, быть может, она плохо закрыла дверь гардеробной или дверь коридорчика, который, как ей сказала Нани, ведет в комнаты графа. Как стрела, она метнулась в спальню и попробовала ту и другую дверь; обе были заперты на ключ. Но вдруг она вздрогнула и замерла на месте, не успев отнять руки от ручки дверей, так как услышала возле себя насмешливый голос Танкреда:

– Замки новые и крепкие, милая Лилия, не бойся воров. Но я удивлен, что застаю тебя еще на ногах. Я стучался в дверь гостиной и, не получив ответа, думал, что ты легла и спишь. К счастью, в моем распоряжении потайная дверь, которой я и буду всегда пользоваться, чтобы входить, не беспокоя тебя.

Едва Лилия пришла немного в себя от изумления, как, возбуждаемая насмешливым тоном мужа, вспыхнула как порох. Она совсем забыла, что Танкред имел неоспоримое право входить к ней; не подумала, что, быть может, он желал объясниться без свидетелей, испросить у нее прощение, примириться с ней.

– Вот это переходит всякие границы, граф, – воскликнула она. – Как вы позволяете себе входить ко мне, когда я не желаю вас видеть? Я имею, надеюсь, право после такого дня, как сегодня, воспользоваться уединением и покоем.

Она не знала, насколько лихорадочное волнение и неглиже, в каком Танкред никогда не видел ее, делали ее прелестной.

Пламень страсти вспыхнул в глазах Танкреда. Он наклонился так близко, что губы его слегка коснулись ее щеки, и протянул руку, чтобы привлечь ее к себе. Но молодая женщина с отрицательным жестом отодвинулась к туалетному столу. Яркая краска негодования и страха выступила на ее лице; воспоминания всех скандальных приключений Танкреда, о которых так образно рассказывала баронесса, рисовались перед нею, и задыхающимся голосом она проговорила:

– Слишком поздно!

– Это правда, слишком поздно я заметил, что жена моя так красива; но жизнь длинна, ошибка поправима, – сказал Танкред полушутя, полусерьезно, – и позволь мне тебе сказать, Лилия, что титул графа дурно звучит в твоих устах; для тебя этот титул канул в бездну, как и многое другое. Мадемуазель Берг могла этим жестом и пылающим взглядом воздвигать преграду между ней и графом Рекенштейном, но моя жена не может этого делать. Я не узнаю тебя, Лилия, с сегодняшнего утра. Ты, такая спокойная и строгая, как воплощенный долг, ужели ты в самом деле думаешь, что не имеешь никаких обязательств относительно меня, раз я сознаю свою вину и возвращаю принадлежащее тебе место, назначенное твоим отцом. Соединяя нас браком, покойный барон мог ли иметь в виду ту роль, какую ты, по-видимому, желаешь разыграть? Ты очень странно относишься ко мне и, будь это возможно, вышвырнула бы меня из комнаты, где я имею неоспоримое право быть.

– Никакого не имеете! – отвечала Лилия, и в голосе ее звучало непоколебимое убеждение. – Вы даете себе право, когда вам это вздумается, и, конечно, ваша совесть, так внезапно пробудившаяся, продолжала бы дремать, как дремала в течение пяти лет, если бы я была все еще уродливой идиоткой, совой, некрасивой до отвращения, вид которой возмущал все струны вашей души. Я отлично понимаю вас, ветреный человек, лишенный всяких принципов, вечно гоняющийся за новой любовницей, за существом, которое можно обесславить и затем бросить как ненужную вещь. В этот раз судьба покровительствует вам, подставляя вам под руку вашу собственную жену, довольно красивую, к несчастью, чтобы возбуждать ваши дурные инстинкты. Вы привыкли наслаждаться жизнью, не стесняя себя чувст вами; но я другого мнения и признаю только те обязательства, которые заключены добровольно и запечатлены любовью, а не прихотью человека, вздумавшего развлечься тем, что раньше он так глубоко презирал.

– А! Я внушаю тебе ужас и отвращение, – вскрикнул он, – потому что я не ползаю в ногах, вымаливая вашего прощения и вашей любви. Я сам теперь не желаю вас. Ужели ты думаешь, что я не найду себе женщин, которые будут любить меня?!

В своем волнении он не замечал того, он говорил то «ты», то «вы».