Напролом

– Денег просишь?

– Это нет, вообще не прошу, и никакой помощи от них мне не надо. Ещё чего. Сама справлюсь. Сестра тоже музыкант. Преподаёт игру на виолончели в консерватории. Вот, везу виолончель. Инструмент очень дорогой, Софья обещала помочь продать.

– Деньги нужны? – спросил Игорь, всё больше и больше поражаясь её рассуждениям – и детским, и взрослым одновременно.

– Кому они не нужны? А? – отвечала она, продолжая свою исповедь. – И ещё мне надо распрощаться с Лючией – так зовут мою виолончель. Только ты забегаешь вперёд своими вопросами. Имей терпение, вообще.

– Ладно. Так. А с родителями, значит, фактически врозь?

– С ними? По ходу да. Столько лет притворялись. Ведь меня учили, что надо не лгать. Ещё говорили: делиться нужно своими радостями и бедами. А сами? Предатели, мне врали и Софью принуждали.

– Понял. Про деньги ясно. Неужели не тянет с ними обняться? Кремень. Я б со своими сейчас поговорил бы. К мамочке прижаться… Только нет её в живых. Вот ведь какая штука. Не любишь их? Из-за этого взять и уйти? Может, ещё что-то есть? Ты ж вроде не глупая и не злая.

– Честно? Хочется и к маме, и к папе. Но теперь уже как-то… Вот приду я, просто так, без дела. А они мне – ну что? осознала? И вроде бы как они опять правы, в детстве так всегда и бывало. Они больше не инициируют, – видно, и без меня им хорошо. А я сама себе хозяйка. Нормально зарабатываю. Не прощу их. Никогда не прощу. Лицемеры.

– Стой. Хорошо зарабатываешь, успешная, с дорогой виолончелью, одета как принцесса из мюзикла. Не думала, что им, может, помощь нужна? Они, конечно, не правы, слов нет, надо было раньше рассказать, но все имеют право на ошибку, кроме сапёров и прочих экстремальных профессий, потому что цена ошибки – жизнь. Твоей же жизни ничто не угрожало. Более того, я уверен, что они и собирались рассказать. Только всё никак не могли найти подходящего момента.

– Во. Они тоже так говорили. Да только хотели бы – рассказали. Фу, противно. И у них же Софьюшка есть. У них же заговор против меня.

– Ясно. Проблема у тебя. И это то, из-за чего ты и под фею косишь, только какая-то смесь получилась, фея-вамп. Не находишь?

– Мне фиолетово, что там выходит. А если у меня личная трагедия? Не пойму только, как тебе удалось меня разговорить? Уж хотела с моста прыгнуть.

– Когда хотят спрыгнуть с моста, так не одеваются. Хорошо, допустим. С какого?

– С самого высокого.

– Если бы собиралась, то и спрыгнула бы – зачем перед этим лететь в самолёте, имея самолётофобию? Ты же хочешь, чтобы родители потом плакали, волосы на себе рвали. Поэтому и ушла тогда, и едешь сейчас именно туда, где они. Ты, дорогая моя, маленькая капризная девочка. Надо же. Получается, сестре тридцать четыре. Муж, ты сказала, в тюрьме. Из-за чего? И дети есть?

– Авария, и он виноват. В той машине семья ехала. Все погибли. Он тоже сильно пострадал. После продолжительного лечения его осудили надолго. Сын у них, Сашка, восемь лет, вот бы с кем я не расставалась. Мы с ним перезваниваемся и переписываемся. А помнишь уговор? Давай, твоя очередь.

– Татушек много? Раз, два… – говорил Игорь, глядя на руки Алисы.

На левом запястье с внешней стороны птицы летели по направлению к пальцам, а на правом – от пальцев.

– Хватает. Не заговаривай зубы. Прилетим, а я про тебя ничего и не узнаю. Интересно, что может случиться у мужчины твоих лет.

– Но ты ж остановилась на самом интересном месте, что-то же ещё с тобой приключилось. Потом, надеюсь, продолжишь?

Он рассказал сон в подробностях. Поведал своей противоречивой и растерянной синеглазке, как он её прозвал про себя, и о семье Голдика, и о первой своей любви, и про Григория Акжонина рассказал, упомянул про работу у Аветяна и об отношениях с возрастными женщинами решил не скрывать. Говорил и своих выпивонах в компании сантехников и даже про Сизого не забыл, с которым ему не хотелось рядом сидеть, и как решительно перестал с ними пить – тоже сказал. Трудно было описывать гибель ребят. Как-то явно снова это вспоминалось и переворачивало всё внутри. Раньше не с кем ему было делиться, и вот вдруг, ни с того ни с сего, девушка эта, сама с мятущейся душой, так его вдруг повела в дремучий лес его собственной, ещё совсем недавно казавшейся ему потерянной жизни. Не преминул рассказать и про своё тяжёлое ранение, как, вернувшись в мирную жизнь, категорически отказался от всех видов деятельности, хоть как-то связанных с его военными навыками, знаниями и воспоминаниями о них. Поделился и тем, как понял, что он сапожник, а не военный. Умолчал только про то, что ему сказали врачи по поводу возможности иметь своих детей. Удивляясь себе, до чего легко общаться с попутчиком в самолёте. Как-то вскользь упомянул, что его родителей без него хоронили, – об этом было труднее всего говорить.

После истории Игоря Алиса рассказала, что несколько лет встречалась с известным музыкантом, значительно её старше. Когда она о нём начала говорить, совершенно позабыла о том, что летит в самолёте, что рядом с ней малознакомый мужчина с тяжёлым прошлым и не очень ясным будущим. Игорю это стало очевидно, когда она рассказывала о знакомстве с музыкантом и о начале их отношений. Впервые такая молодая и симпатичная женщина делилась с ним своим сокровенным. Ему очень захотелось поговорить с тем крутым чуваком, как Игорь прозвал его про себя. Сам-то он избегал молоденьких, боясь обмануть их жизненные ожидания.

«Как же надо войти в доверие к девушке, – думал Игорь, – чтобы она захотела родить ребёнка?»

Тот против этого вроде бы не возражал. Только попросил повременить, пообещав жениться после того, как выздоровеет его супруга. Так Алиса ещё и согласилась подождать. Вроде бы обычная схема вырисовывалась, казалось бы, но с какой нежностью она говорила об этом человеке, которого Игорь сразу невзлюбил. А встретила она того мужчину на своём выпускном экзамене в музыкальной академии. Он, как пианист-виртуоз, входил в состав экзаменационной комиссии. И был настолько восхищён игрой Алисы, что после того, как объявили оценки, подошёл к ней и предложил вместе выступать, помимо её основной работы. Девушка, ещё учась, начала преподавать игру на виолончели в школе при Гнесинской академии, а после получения диплома о высшем музыкальном образовании с ней должны были заключить постоянный контракт.

Заслуженный музыкант выступал и на корпоративах в крупных фирмах по приглашению руководителей, которым нравилась классическая музыка, что приносило ему неплохой дополнительный доход. Тогда он как раз подбирал себе виолончелистку такого высокого уровня, как у Алисы. Приятно удивившись, что Александр Николаевич, как его звали, выбрал именно её, она согласилась, не раздумывая ни секунды. Да разве можно было упускать такой шанс, когда её заметил маэстро в мире музыки? Вскоре они стали вместе выступать. У них получился прекрасный и необычный дуэт. И вот, спустя некоторое время, их пригласил на выездной корпоратив владелец крупной логистической компании, который дружил с музыкантом.

На роскошном банкете Алиса и пианист сидели за одним столом с хозяином компании. После великолепного выступления она выпила много шампанского. На том банкете девушка пользовалась ошеломительным успехом, все ей делали комплименты и хотели с ней танцевать. Но её интересовал только он, седовласый мужчина, который ей казался совершенством, явившимся из мира, где не было обмана и предательства близких людей, где звучала фантастически красивая музыка в лучшем исполнении, чтобы сделать её счастливейшей из женщин.

После той поездки они начали встречаться. Алиса чувствовала себя защищённой от всех бед. Она его стала звать Алекс. На первую годовщину их отношений музыкант-виртуоз подарил Алисе дорогущую виолончель, которую она сразу полюбила, даже дала ей имя – Лючия. Купила для инструмента бордовый лакированный футляр. А два месяца назад седовласого любовника сбил пьяный лихач, мчавшийся на красный свет, когда Алекс переходил дорогу. Смерть наступила мгновенно. Она, узнав об этом, сначала не поверила, но увы… Алиса столько слёз пролила, столько выпила валерьянки. Ни с кем не могла поделиться, потому что они тщательно скрывали свои отношения от всех. На похороны не пошла: боялась, что там разрыдается и выдаст своего любимого ненароком. Потом одна сходила на кладбище и долго там плакала. Ходила в чёрном недели две. Терзаясь, что не забеременела, – так бы у неё остался ребёнок, которого она назвала бы Александром или Александрой. Полтора месяца назад Алиса как-то себя неважно почувствовала, пошла к гинекологу, её положили на обследование, выяснилось, что у неё что-то непонятное. Она-то подумала про беременность, ан нет, ничего подобного, а совсем наоборот: какая-то странная аномалия с её женским здоровьем. Врачи намекали на то, что это вообще, скорее всего, психосоматика. Сказали-де, надо сменить обстановку. Вот она и решила продать виолончель для начала. Из больницы Алиса выписалась, немного поработала и взяла три недели оставшегося отпуска.

– Такая грустная жуть, сапожник-сказочник, – закончила свой рассказ Алиса.

Ей было всё равно, какое мнение сложится о ней у этого мужчины, который, скорее всего, врал про свою работу, как думалось ей. Однако каблук-то он починил… Но всё равно что-то с ним не так, хотя… про своё возможное бесплодие, которое у неё заподозрили, она не упомянула.

«Не могло же всё гадкое и несправедливое достаться одной бедной мне», – убеждала себя Алиса, одновременно продолжая повествование.

Игорь слушал молча, подперев подбородок правой рукой и сидя вполоборота. Ему казалось, что девочка попалась в сети, в которых ей было здорово, не догадываясь, что это ощущение нереальности обычно ведёт к разочарованию. Хотя, как знать, может, седовласый Алекс Николаевич и не врал… Но вроде, когда любовь, люди соединяются не только по выходным и после совместных выступлений. Так он рассуждал про себя и всё больше и больше проникался сочувствием к своей попутчице. Надо же, с лазоревыми волосами… нарочно и не придумаешь. Он вспомнил, как эту сказку они вслух читали у Аркадия Самуиловича на кухне, пока учитель выполнял очередной заказ по починке обуви, а Роза Марковна готовила что-то очень по-домашнему вкусное. Он так чётко тогда представил себе девочку и в начале сказки про Пиноккио, и потом, в виде феи, – и во время Алисиного рассказа примерял тот образ к сидящей с ним рядом в самолёте синеглазке. Почему-то, несмотря на её грустный рассказ, у него не возникло к ней той жалости вперемешку с неприятными ощущениями, которые он испытывал к женщинам, чьи желания удовлетворял в последнее время. Игорь радовался этой неожиданной и странной встрече в воздухе. Понимал, что Алиса ему не верит, – так никто и не обещал, что будет легко. Хотелось и остальные её татушки посмотреть. А ещё он представлял, как они играли с Алексом. Надо же, влюбилась в него.

«Видать, – думалось Игорю, – он и правда был виртуозом, раз такую девочку закадрил. Сам – на фортепьяно, она – на подаренной им же офигенной виолончели, а после концерта они тра…»

Нет, нет, нет, к ней это слово совсем не шло. Игорь про себя его и не договорил. И что это он, в самом деле. Может, тот мужик её и правда любил.

А вслух сказал:

– Алиса. Могу предложить только знаешь что? Давай…

Она – от возмущения не дав ему договорить:

– Во-о-от. Неужели ты, после всего, что мы тут друг другу… можешь предложить мне…

Она резко замолчала, закрыв глаза и снова сильно сжав кулачки.

– Слушай, – спокойно продолжал Игорь, не обращая внимания на её истерику, – хочешь, помирю тебя с родителями?

– Это как? – Алиса воскликнула, разведя руками, совершенно не ожидавшая такого.

– Давай выступлю как переговорщик. Я умею. Мне и эту работу предлагали, я отказался. Так что исключительно ради тебя готов. Соглашайся, пока не передумал, – сказал Самобытов.

– Тебе-то это зачем? Хочешь компенсировать то, что со своими при их жизни не увиделся последний раз? Они тебя, между прочим, не предавали. А мои… Знаешь, я, может, и потянулась к Алексу, потому что родители со мной так поступили. Да что теперь… Если бы ты только знал, что он делал с фортепьяно, оно у него так звучало! Как мы играли Besame mucho и «Историю одной любви», – говоря это, она закрыла глаза, затем, открыв, продолжала: – Иногда с ним вместе играли в голом виде. Можешь себе представить такое? Я на виолончели, а он на рояле, и больше в мире никого и ничего…

– Представить трудно.

– Неповторимо. Его друг уехал в Германию, там русских музыкантов с удовольствием всегда принимали. Квартиру в Москве он сдал Алексу, там мы и встречались. Как я скучаю, если бы ты знал, – у неё навернулись слёзы.

– Ладно. А про моих ты права. Честно говоря, терзаюсь, что не смог похоронить родителей. Я и не понимал тогда, как они, не вписавшись в новую страну, оказались не то чтобы не у дел. Нет, вроде бы работали оба. Но как-то угасали. Когда я в училище военное поступил в восемьдесят девятом, им обоим по сорок два было. А в девяностых надо было перестраиваться, чему-то учиться, они пробовали – не получалось. Видимо, растерялись, руки опустили. Друзей-то особо близких и не было. Я у них один. И в мирное время ушёл воевать. Они меня не останавливали, но и не советовали ничего другого. Ни разу не сказали, что им помощь нужна. А мне настолько не до них было… Мать заболела, когда я уже офицером стал. Отец за ней ухаживал. Я не мог ни приехать, ни позвонить. Да и не тянуло к ним тогда. Узнал не сразу. Такая служба была. Кого-то спасал, а своих… Что говорить. Мама умерла, пока я воевал. А папа… папа похоронил маму. Много выпил тогда и пошёл купаться. Утонул папа. Хоронили и её, и потом его без меня. А ты говоришь, что не простишь никогда…

– Как страшно. Господи, – прошептала Алиса.

Слёзы текли по щекам, и, когда её влажные ярко-синие глаза посмотрели на него, у Игоря собралась слюна в горле. Вставая, он её проглотил.

– Теперь я оставлю тебя ненадолго. Никуда не уходи. Ладно?

Защемило в груди, да так сильно, что он подошёл к стюардессе и попросил воды. Потом зашёл в туалет. Умылся. Поделал дыхательные упражнения. Отпустило. Из зеркала на него смотрел вполне себе приличный мужчина средних лет.

– Она же тебя на десять лет моложе… И уже раненая. Что ты можешь ей предложить? Свою бездетность? Да, для секса это даже удобно. Надо же, подумала, что я имею охранную фирму на Рублёвке. А я вот сапожник. У всех свой талант, как говаривал Аркадий Самуилович… и Бог, кстати.