Оболганный император

После выздоровления Павла Петровича, во время отлучки Орлова в Москву (сентябрь – ноябрь 1771 года), для борьбы с чумой и, в особенности, со времени его отъезда, в апреле 1772 года на мирные переговоры с Турцией – на конгресс в Фокшаны, могущество Орлова

стало падать и окружение уже видело попытку навсегда удалить его от двора. С его отъездом, Екатерина стала заметно ласковее к сыну. Она стала чаще видеться с ним, лучше узнала его и окружавшее его общество, а Павел стал меньше стесняться в присутствии матери. Он был очень тронут её ласками, и между ними установилось взаимное доверие, что видело всё окружение. Эту перемену подтверждала сама Екатерина: «Никогда мы такъ не веселились, какъ въ эти девять недель, проведенныхъ въ Царскомъ Селе, съ моимъ сыномъ, который делается хорошенькимъ мальчикомъ. Утромъ мы завтракали въ прелестной зале, расположенной близъ озера и расходились, нахохотавшись досыта. После этого каждый занимался своимъ деломъ; потомъ обедъ; въ шесть часовъ прогулка или спектакль, а вечеромъ подымался шумъ во вкусе всехъ, которые меня окружаютъ и которыхъ здесь много. Сынъ мой не хочетъ отставать отъ меня ни на шагъ и я имею честь такъ хорошо его забавлять, что онъ иногда подмениваетъ билеты, чтобы сидеть за столомъ рядомъ со мною. Я думаю мало можно найти примеровъ такого согласия въ расположении духа». 14). Кобеко

считал, что в убеждении Екатерины Орлов держал её в подчинении и употреблял во зло её доверие, внушая ей ложные понятия о сыне. Поэтому она и решила во благо государства и для безопасности великого князя, «положить пределъ честолюбию временщика и скинуть съ себя наложенное имъ ярмо». 31).

Воспитывали Павла как французского дофина по моде культурных слоёв европейского общества, как это было принято при дворе Елизаветы, в рыцарском духе на французской литературе. Шильдер

писал: «Эстетическая впечатлительность, слабонервность, съ одной стороны, поклонение рыцарскимъ добродетелямъ: великодушию, мужеству, стремлению къ правде, защите слабыхъ и уваженние къ женщине – съ другой, навсегда привились къ натуре Павла. На Павле сказались впоследствии все достоинства и недостатки французского воспитания: живой, любезный, остроумный, онъ полюбилъ внешность, декорации, любилъ щеголять своими костюмами и десяти, одиннадцати летъ уже занять былъ „нужными мыслями“ и „маханиемъ“». 44). В основном, молодого великого князя, как и самого Панина, обучали представители иноземных школ: бывший профессор Страсбургского университета француз Николаи

, его соотечественник писатель Лафермьер

, известный географ – моряк Плещеев[104 - Сергей Ив. Плещеев. Род. 1752 – 1802 в чине действительного тайного советника. Писатель по географии и переводчик с французского.], хотя и русский, но, вышедший из английской школы. Панин был германофилом, как сказали бы сейчас, и боготворил Фридриха II

, тем не менее, он не отказывался от своей национальности. Валишевский

отметил, что в своей программе обучения Панин не отодвигал Россию на задний план, поскольку ее языку и литературе должно принадлежать первое место, даже если бы не существовало Ломоносова

и Сумарокова

.

Много позже историки стали резко осуждать воспитание Павла, хотя оно ничем не отличалось от воспитания наследников других европейских государств, будь то наследники Людовика XV (официальное прозвище Возлюбленный 1710—1774, – король Франции c 1 сентября 1715 года из династии Бурбонов) или великого Фридриха

. Валишевский

,описываяособенности формирования личности Павла,в пух и прах громил методы его воспитания. При этом он не учитывал, что за сто с лишним лет многое изменилось в обществе, включая и само общественное сознание, хотя нужно отдать ему должное в понимании причин особенностей воспитания наследника. В частности, он отмечал, что о правильности уроков при дворе с пышными празднествами и развлечениями не могло быть и речи, поскольку между прогулками, парадными обедами, спектаклями и маскарадами невозможно соблюсти строгое расписание. Ребёнок, по сути, вёл образ жизни взрослого человека, не будучи к этому готов. «При дворе Павел очень рано стал ходить в театр, что не могло быть для него очень назидательно, так как он видел пьесы вроде „Ревнивого фавна“ или „Безумства любви“, поучался разбирать достоинства известных балерин…» 7).

Можно только удивляться тому, что влияние развращённого двора Екатерины, где поощрялись его преждевременные ухаживания за фрейлинами, не испортили нравственность Павла. «… молодой великий князь интересовался гораздо больше теми суровыми уроками, что давали ему его учителя. Когда им случалось говорить в его присутствии двусмысленности; как о том с негодованием свидетельствует честный Порошин

, то Павел обыкновенно пропускал услышанное мимо ушей. Но зато он запоминал их панегирики Волынскому, министру-преобразователю императрицы Анны Иоанновны

, ставшему жертвой своих благородных стремлений, а также их споры насчет неправоты Карла I по отношению к его подданным». 7).

Здесь сказалось и очень сильное положительное влияние архимандрита Платона

которомуудалось заложить в душу будущего Императора четкое и ясное понятие о нравственности, о том, что хорошо и что плохо, но мальчику приходилось метаться между точкой зрения Платона и укладом двора «матушки», что очень трудно понять ребёнку. Плохую службу для него сыграло и то, что с младых ногтей Павлу внушали, что «по своему рождению и призванию он человек единственный в своем роде, – будущий царь!» 7). (позднее будущим наследникам престола не внушалось такое вредное для ребёнка утверждение). «Еще ребенком он был полон мыслей, чувств и честолюбивых мечтаний, которых его мозг не мог переработать, так как чувственные способности всегда брали у него верх над всеми другими». 7). «И, грезя наяву, он уже распределял должности, жаловал чины, командовал армиями, давал сражения. Смешивая идеи двух противоположных направлений, имевших на него влияние, он то мечтал о самодержавной власти, – и, действительно, она вскружила ему голову, как только он ее достиг, – то увлекался мальтийским романом, с которым и связал впоследствии судьбы своей родины. Он обращался со своими камергерами или как с рабами, или наряжал их в рыцарей крестовых походов, закованных в латы, и устраивал с ними турниры». 7).

С другой стороны, Павел впитывал мировоззрение «конституционалиста Панина

и масона Плещеевас его мистицизмом», либерализм и гуманитарные взгляды и Монтескье

и Беккариа

. Они открыли перед Павлом новый взгляд, призывая его к преобразованию своего государства, но не показали правильных путей к его достижению. Екатерина, думая о воспитании Павла, мало думала о его личности, тем более что она не могла устранить и контролировать влияние окружающей среды. В то время, как Никита Панин всячески отвлекал своего ученика от военных занятий, а императрица пыталась очистить свою армию от прусских милитаристских традиций, младший брат Никиты Петр Иванович Панин

, не только мечтал подчинить милитаризму всё государство, но и внушал это Павлу. «Павел будет царем, властелином, перед которым все трепещет и который все может: Порошин

, ничего не понимавший в философии, непрестанно напоминал об этом ребенку. Павел каждый день слышал, как этот Порошин и другие восхваляли в Петре Великом гениального солдата, моряка и ваятеля, вылепившего свой народ на свой образец, словно кусок мягкого воска; или как они превозносили гений Фридриха

, великого капрала, сумевшего выдрессировать свой народ, точно полк солдат, или сурового героического Мильтиада, без которого Греция погибла бы при Марафоне, несмотря на всех своих философов. Быть сразу Фридрихом, Петром Великим и Мильтиадом[105 - https://ru.wikipedia.org/wiki Мильтиад МладшийМильтиа?д (др.-греч. ?????????; ок. 550 489 гг. до н. э.) – афинский государственный деятель, полководец периода греко-персидских войн (500 449 гг. до н. э.), тиран Херсонеса Фракийского (около 520—493 гг. до н. э.), сын Кимона Старшего (который был сводным братом Мильтиада Старшего), отец Кимона Младшего.] и этим затмить Екатерину – стало заветным желанием Павла. Но при этом он не хотел отрекаться от философии, надеясь, что ее идеи вдохновят его для возрождения его страны, и не отказывался также от самодержавной власти, необходимой, как он думал, для того, чтобы совершить это великое дело» 7)., – отметил Валишевский. Различные точки зрения авторитетов, в т.ч., трагические события его детства и недостатки воспитания, запутали его и отразились на его жизни.

Будучи от природы добрым, веселым, великодушным и резвым ребёнком, с открытым сердцем Павел стал «жертвой слишком часто пугавших его призраков… Постоянно вспоминая о Петре III, он не менее часто выражал свои сомнения относительно того, что он его сын». 7). Валишевский отметил, что Павлу было чуждо чувство деликатности в области родственных чувств. «… в тайне своего рождения он находил новый предлог для мучений, новый повод для скандала и лишнее объяснение для своей враждебности и недоверчивости. По природе экспансивный, он постепенно научился скрывать свои мысли и следить за своими словами. Он примешивал горечь ко всем своим радостям. И наконец, в виде протеста на воображаемое попрание его прав, в нем развилась непомерная гордость и преувеличенная обидчивость». 7). В конечном итоге, при всех недостатках воспитания, из Павла вышел не глупый и не развращенный человек. «Всех, кто знакомился с ним, он поражал обширностью своих знаний и очаровывал своим умом. Он долгое время был безупречным супругом и до последней минуты жизни страстно поклонялся истине, красоте и добру». 7).

Благодаря стараниями Панина

Павел преклонялся перед Петром I и французским Королём Генрихом IV[106 - https://ru.wikipedia.org/wiki/Генрих_IV_(король_Франции) Генрих (Анри) IV Великий (Генрих Наваррский, Генрих Бурбон, фр. Henri IV, Henri le Grand, Henri de Navarre; 13 декабря 1553, По, Беарн – убит 14 мая 1610, Париж) – лидер гугенотов в конце Религиозных войн во Франции, король Наварры с 1572 года (как Генрих III), король Франции с 1589 года (формально – с 1594), основатель французской королевской династии Бурбонов. (Подробнее в прим. в конце книги).]. Пётр

создал мощную Империю, а Генрих – сильное королевство, которое стало доминировать в Западной Европе. Павел уже был убеждён в своей исключительности.

Коцебу отметил, что особое внимание было уделено религиозному воспитанию великого князя, который до самой своей смерти отличался набожностью.

В организованной Паниным

обстановке была заложена основа политического сознания Павла Петровича: «… критическое отношение къ правительственной деятельности матери, сочувствие къ личности отца… Душа самолюбиваго и впечатлительного великаго князя отравлена была смутнымъ чувствомъ боязни и подозрительности къ государыне – матери; взглядъ Никиты Панина

, что Екатерина явилась похитительницей трона, въ ущербъ правъ сына, естественно, по мере развития жажды деятельности въ Павле, – не могъ не находить сочувственного отклика въ тайникахъ его сердца. Такъ, въ нежномъ еще возрасте, Павелъ переживалъ въ своей душе тяжелую драму, являясь невольнымъ выражениемъ дворовыхъ и общественныхъ настроений». 44).

Вместе с тем, Павлу было внушено, что негативное отношение к матери и её деятельности обосновывается «законностью», «страданием вернейшихъ и усерднейшихъ сыновъ отечества», 44). т. е. всего народа. Павел постепенно привыкал ставить закон и благо народа, выше интересов знатных и богатых. Он был убеждён, что народное благо может быть сохранено лишь благодаря сильной монархической власти. Внутренние противоречия, раздирающие великого князя, облегчались для него воспитанной в раннем детстве высокой религиозностью, которая определяла его отношение к матери и окружению. Необходимость постоянно сдерживаться, скрывая свои чувства, повлияли на характер юноши, отличающегося остротой ума. Природная доверчивость сменялась подозрительностью к одним и тем же лицам, а боязнь умалить свое значение делала его иногда не в меру гордым и притязательным, что долгое время не было слишком заметным для посторонних.

Лишь умный и тонкий наблюдатель, искренно желающий добра Екатерине и её сыну – знаменитый философ и энциклопедист Дидро

, проведший в 1773—1774 годах несколько месяцев при дворе Екатерины, отметил те дурные последствия воспитания великого князя и, которые впоследствии мучительно отзывались на Павле в течение всей его жизни. Дидро

был в Петербурге после достижения им совершеннолетия в 1772 году, когда враги Екатерины напрасно рассчитывали, что Павел в той или другой форме будет допущен к соучастию в управлении государством. Его день совершеннолетия прошел, как и все будничные дни. Императрица не хотела подать малейшего повода к излишним толкам о его правах. Павел получил лишь возможность исполнять канцелярские обязанности генерал-адмирала (флотский чин 1-го класса по Табели о рангах) и командовать кирасирским полком (тяжелая кавалерия: на голове каски, на корпусе тела – кираса (две металлические пластины на груди и спине) в качестве полковника. (Оба звания были пожалованы Павлу ещё в 1762 году.) Кроме того, иногда Екатерина приглашала сына присутствовать при разборе почты и на некоторых докладах. 44).

Через некоторое время Императрица перестала привлекать Павла к таким делам. Судя по высказываниям некоторых историков и современников, Павла мало интересовали эти занятия. Очевидно, он плохо представлял себе, что означает управление государством. Чуть ли не с самого рождения ему «задурили голову» тем, что он должен властвовать. Справедливости ради следует отметить, что Павел Петрович пока не был готов к такому труду. Сторонники великого князя оказались в некотором затруднении. Формально им нечего было предъявить Екатерине. Скорее всего, через переворот им хотелось «порулить» страной под именем Павла.

Сам он по убеждению, был врагом какого-бы то ни было насильственного переворота в свою пользу. Панин

пробовал внушить Павлу Петровичу мысль о необходимости требовать от матери реальной власти, но это закончилось его отставкой, поскольку Павел, в минуту откровенности, желая предостеречь мать от интригана Сальдерна[107 - https://ru.wikipedia.org/wiki/Сальдерн,_Каспар Каспар (1711—1788) – русский дипломат, действительный тайный советник. (Подробнее в прим. в конце книги).], сам рассказал ей о его внушениях. Единственным прямым результатом интриги Сальдерна было заключение с Данией 21 мая 1773 года трактата (мирный договор между государствами), по которому Павел Петрович уступил ей свои родовые владения: Шлезвиг и Голштинию, в обмен на графства Ольденбург и Дельменгорст. Через два месяца Павел был вынужден уступить их коадъютору Любскому Фридриху – Августу, представителю младшей линии голштинского дома и фактически был лишён своей собственности. 44). Всё это воздвигало ещё большую преграду между матерью и сыном, и в конце июля 1773 года отношения между ними сильно обострились.

Впрочем, Шильдер

, ссылаясь на Записки князя Вяземского

, отмечал, что по характеру своему, Никита Панин не обладал решительностью воли, и ему никогда не могла бы прийти мысль воспользоваться своим питомцем, для проведения переворота, а брату Панина – Петру Ивановичу

, императрица никогда не доверила бы своего сына. Шильдер упрекал Панина

в том, что он не счёл нужным объяснить своему воспитаннику истинный смысл переворота 1762 года и историческое значение воцарения Екатерины, сравнительно с правлением её предшественников. Напротив, несмотря на то, что он был участником переворота, свергая Петра III, он восхвалял его и вселял в сына снисходительное отношение к его заблуждениям и увлечениям. Он ни слова не сказал о том, чем Ропша обязана Екатерине, что имело бы громадное значение для Павла и не прошло бы для него бесследно.

Несмотря ни на что, Екатерина понимала и ценила Панина, но недооценила его внушений цесаревичу по отношению к ней самой. (Может быть, ей это было неизвестно?)

Биографы Павла Петровича, прибегая к одностороннему подбору фактов, довольно резко осуждают Екатерину II в её отношении к наследнику престола. На деле всё оказывалось значительно сложнее. Нельзя забывать, что до переворота мать фактически не видела сына, на которого влияли посторонние люди. Отсутствие матери в младенческие годы всегда самым скверным образом сказывается на психике ребёнка. Между ними фактически отсутствовала близость матери и сына, которая и не могла возникнуть в сложившейся ситуации. Екатерина по отношению к Павлу Петровичу была достаточно холодна. Ещё десятилетним Павел признавался, что «… у Государыни скучно и принужденно и что принужденье такое ему несносно» 21). По Свидетельству Кобеко

, французский посланник Сабатье-де – Кабр доносил 20 апреля 1779 года «Императрица, которая жертвует для приличия всемъ остальнымъ, не соблюдаетъ никакого снисхожденья въ отношенье къ сыну. Для него – у нея всегда видъ и тонъ Государыни и она часто прибавляетъ къ этому сухость и обидное невнимание, который возмущаютъ молодаго великаго князя. Она никогда не относилась къ нему какъ мать; передъ нею онъ всегда почтительный и покорный подданный. Заметно, что эта манера, неприличная и жестокая, происходитъ исключительно отъ ея сердца, а не отъ того, чтобы она желала дать ему строгое воспитанье. Она оказываетъ сыну только внешние знаки вниманья, которые вынуждаются необходимостью. Поэтому великий князь стоить передъ нею какъ передъ судьею; везде въ прочихъ местахъ онъ имеетъ видъ совершенно развязный и нимало нестесненный. Онъ выражается любезно и свободно и старается нравиться всемъ приближеннымъ своимъ вниманьемъ, вежливостью и обязательностью разговора. Онъ безъ аффектации наблюдаетъ все, что происходить на его глазахъ, но его упрекаютъ за любовь къ доносамъ и за то, что онъ ничемъ не пренебрегаетъ, дабы узнать обо всемъ, что только можно». 21).

Нельзя сбрасывать со счетов и характер Павла, формировавшийся минуя материнское влияние. Двойственность чувств ребёнка, с одной стороны, жаждущего материнской любви, с другой – обиженного на невнимание матери, не могла не повлиять на его отношение к Екатерине. Сыграл свою отрицательную роль и ближайший воспитатель Павла – Никита Панин