Частные случаи ненависти и любви

Яковлев держал паузу не хуже драматического актера.

– Хорошо, – сказал он наконец. – Лечитесь. Три месяца у вас есть, но не больше. Договорились? В июле жду вас с новыми идеями.

– Буду рад поработать с вами, Александр Сергеевич! – с облегчением произнес Герберт.

– Взаимно, Герберт Янисович!

Яковлев сграбастал в свою короткопалую ладонь руку летчика, быстро пожал. Потом похлопал на прощанье по плечу – аудиенция окончена.

На обратном пути Мелдерису не спалось. В голове крутились планы побега. «В мае я уже должен быть в Швеции… Интересно, НКВД посадит меня под колпак или так – под дырявый сачок?.. Скорее всего, Яковлев поверил в мою болезнь, иначе не в Ригу бы меня отправил, а в Сибирь. С другой стороны, нельзя недооценивать противника. Осторожность и осмотрительность. Я просто обязан их переиграть!»

Первые дни в Риге Мелдерис приходил в себя: спал, ел. Выходил из дома только по самым невинным надобностям: купить утреннюю газету, выпить кофе (в одиночестве!), прогуляться по набережной Даугавы. Ему принадлежала маленькая однокомнатная квартирка на улице Дзирнаву. Год назад он собирался приобрести что-нибудь поприличнее, а теперь радовался, что не успел. Ходили слухи: большевики принудительно подселяют в богатые дома разных голодранцев – «уплотняют» жильцов. И вообще, чем меньше имущество, тем легче с ним расстаться.

Главной задачей для Герберта стала сейчас покупка лодки. Проще всего договориться с Алдисом. Они давно приятельствовали, но близкими друзьями не стали. Мелдерис ни с кем не делился планами, никому до конца не доверял. Разве что Линде мог бы, но не сложилось… Алдис раньше владел несколькими небольшими рыболовецкими судами. Некоторые сдавал в аренду, но и сам выходил в море. Сейчас ему пришлось отдать практически все свои посудины в новоиспеченный рыболовецкий колхоз, но у него и теперь можно было взять лодку. Разумеется, не говоря, зачем она Герберту понадобилась. Гадать «донесет – не донесет», рисковать, полагаясь на порядочность товарища, ему совершенно не хотелось… Алдис хоть и озлоблен на новую власть, но береженого бог бережет…

Тяжело ли будет жить вдали от Латвии? Удастся ли когда-нибудь сюда не вернуться? Каждый раз, когда Мелдерис выходил из дома, его осаждали подобные мысли. Конечно, он много путешествовал и считал себя отчасти гражданином мира. Но он любил эту землю, как и ту женщину. И обе они его отвергли. Обе предпочли спутаться с евреями-коммунистами. Линда в его воображении слилась с образом Латвии. Она была красива той же красотой, что и его родина: неброской, но изысканной и в то же время глубокой, чистой, подлинной. Она могла бы рожать сыновей: крепких светлоглазых Лачплесисов[2 - Лачплесис – «разрывающий медведя» (латыш.), латышский героический эпос, воссозданный на основе народных преданий. Образ главного героя эпоса Лачплесиса олицетворяет величие народа, его героизм. Символизирует отвагу человека, очищающего землю от захватчиков.], а вместо этого… Даже думать противно! Латвия тоже предала Герберта: на земле, где он родился и вырос, где похоронены все его предки, ему места нет! Здесь теперь земля большевиков и их потомков. Сначала они заняли дома, потом займут кладбища, и не останется ничего… Ничего не останется.

Герберт оборвал поток внутренней горечи. Не о том сейчас стоит думать! Сначала лодка, потом Швеция, и уже после – все остальное.

Глава 3

Даугавпилс, как и предрекала Инта, архитектурным величием не поражал. Пока поезд катил мимо кладбищенского лесочка, еще оставалась надежда, но сосны сменились бетонными пятиэтажками, кубиками супермаркетов, затем хаосом железнодорожной промзоны с ржавыми вагонами и кирпичными пакгаузами, а после возник и провинциальный вокзал – советское ретро.

Лиза вытянула дорожную сумку из-под сиденья, пристроила на плече и направилась к выходу. «Лучше раз увидеть, чем сто раз услышать. // Вот он – уездный город N!» – вспомнились ей строчки песни из родительского плейлиста: все детство – то Майк, то Хвост…

Она прошла насквозь здание вокзала, спустилась вниз по широкой лестнице, пересекла дорогу и оказалась в устье пешеходной улицы, замощенной красной плиткой. Улица начиналась с уступчатых фонтанов по обеим сторонам, дальше выстроились невысокие симпатичные домики, некоторые даже с претензией на архитектуру. «“Ригас”, – прочитала девушка. – Чего Инта так взъелась? Здесь довольно мило… Даже фонтаны есть».

Вокруг было тихо, солнечно и безлюдно. Даже по прибалтийским меркам Даугавпилс выглядел пустынным. Лиза непроизвольно пошла медленнее, приноравливаясь к неспешному дыханию города.

Справа, между католическим собором и торговым центром, открылась площадь. А сразу за центром торчал стеклянный серо-голубой параллелепипед гостиницы «Латгола», увенчанный электронными часами.

«Тринадцать двадцать пять», – машинально отметила она.

На заселение ушло не больше получаса. Лиза быстро приняла душ, позволила себе кофе с головокружительным десертом в соседней кондитерской и почувствовала себя совершенно готовой к историческим открытиям.

За гостиницей, если идти по Ригас в сторону Даугавы, оказался парк с фонтаном, скамейками вокруг и медным джентльменом в полный рост. Статуя выглядела ужасно мило: никаких монументальных постаментов – так, вышел человек с собачкой прогуляться. Памятник городскому голове Динабурга. Лиза быстро сделала пару фотографий – для сторис – и двинула по навигатору дальше.

В глубине парка виднелась какая-то серая гранитная геометрия явно советского происхождения. «Ничего себе! Прямо социалистический заповедник! Не только “Советским воинам-освободителям слава”, но и венки с лентами и Вечный огонь! А дед говорил, что их все еще в девяностые погасили…»

Городской краеведческий музей, который Лиза наметила посетить, занимал небольшой серо-розовый двухэтажный особняк с балконом. У входа в лучших традициях чернели чугунные львы, а внутри сидела седая корпулентная дама – с брошью и в очках, – настоящая хранительница музея. И геральдические звери, и благообразная служащая умилили Елизавету. Она по-американски улыбнулась, представилась студенткой исторического факультета (вуз на всякий случай уточнять не стала) и, не теряя времени, спросила про Герберта Мелдериса.

Вопрос застал даму врасплох. Ее брови вздернулись, затем стекли к переносице: очевидно, если в закромах памяти и хранилось это имя, то оно давно затерялось в ворохе другой бесполезной информации. Лиза уточнила: речь идет о летчике и авиаконструкторе – в тридцатых годах прошлого века он был довольно знаменит. Дама подумала еще немного, величаво кивнула и поплыла по лестнице с мраморными балясинами на второй этаж, в запасники, где с достоинством выложила перед девушкой пару газет 1934 года. В газетах ничего нового не было – полет в Африку, «с восторгом встречали», «герой-авиатор»… Лиза из вежливости немного поизучала статьи и аккуратно сложила газеты обратно.

– Спасибо. Это очень интересно. А нет ли в архивах каких-нибудь более поздних свидетельств, уже военного времени? Чем Мелдерис занимался при советской оккупации и потом, когда пришли немцы? Мне удалось выяснить только, что он жил здесь, в Даугавпилсе. Я надеялась, что у вас в музее… Любая информация… Я была бы крайне признательна…

Лиза даже повторила весь этот текст на латышском, хотя дама с самого начала разговаривала с ней на чистейшем русском языке.

Та лишь пожала плечами.

– Не припомню, чтобы о нем писали в сороковых… Но это и понятно. Такое время: война, потом оккупация… Люди погибали, пропадали без вести, эмигрировали…

– Мелдерис был национальным героем, – обиженно сказала Лиза. – О нем, между прочим, вся мировая пресса трубила. Неужели просто взял и пропал без следа? Никаких свидетельств или воспоминаний? Как же так?

– Время было такое… – Музейная дама опустила глаза, будто лично несла ответственность за небрежное отношение к памяти о национальном герое. Выдержав паузу, она снова посмотрела на Лизу. – Вы зайдите в университет на историческую кафедру – это в старом здании на Виенибас. Может, там что-то узнаете… Господина Мелдериса могли расстрелять коммунисты, он мог погибнуть на войне… Думаю, скорее второе. Если бы такой человек стал жертвой советского террора, все бы это знали. Его смерть не прошла бы незамеченной… Сейчас к таким случаям пристальный интерес. Это про жертв нацистов вспоминать не любят… М-да… В общем, казни его красные, биография вашего летчика была бы во всех школьных учебниках.

«А мадам-то – ватница! – хмыкнула про себя девушка. – Наверное, она часть экспозиции – музейный работник советского периода».

Лиза из принципа попрощалась по-латышски и направилась к выходу.

– Подождите! – окликнула ее служительница. – Попробуйте заглянуть в отделение РОЛ – «Русской общины Латвии». Это рядом, как выйдете – направо, угол Ригас и Виенибас. Они делят помещение с ДОБАК – «Даугавпилсским обществом борцов антигитлеровской коалиции». У них там свой архив: документы, рукописи, воспоминания ветеранов. Есть и списки бывших узников нацизма. Тех, что детьми застали войну… Некоторые еще живы. Может быть, там вам помогут.

«Что за богадельня! – Лиза сердито щурилась на солнце. – РОЛ, ДОБАК, узники малолетние… Может, на кафедре повезет встретить нормального историка. Все-таки университет, хоть и Даугавпилсский».

Она прошла пару кварталов по Ригас и сверилась с навигатором: до старого здания минут пять пути – через сквер с фонтаном, где из достопримечательностей гугл-карта предлагала осмотреть православную часовню и памятник жертвам красного террора. Впрочем, «Русская община Латвии» оказалась еще ближе. Лиза нерешительно притормозила на перекрестке: «Почему бы не зайти сначала туда? Скорее всего, потрачу время впустую, но как не взглянуть на здешние реликты?» Она притопнула ногой, словно поставила точку в споре с собой, и свернула к двухэтажной сливочно-белой постройке, где под аркой таился вход в упомянутый РОЛ.

Наверх вела деревянная лестница, выкрашенная красно-коричневой палубной краской.

«Спасибо, что без медведя с балалайкой обошлось», – думала Лиза, налегая на тугую дверь, обитую черным дерматином: чтобы попасть в «Русскую общину», нужно было иметь хорошую физическую подготовку.

Сразу за дверью начиналась «зала»: стены в портретах советских командиров, облака дешевого сигаретного дыма, длинный стол под красной скатертью. В помещении было шумно и людно: человек пятнадцать – в основном мужчины в возрасте – сидели за столом и с заметным напряжением внимали какому-то парню, который был немногим старше Лизы. Видимо, мероприятие началось довольно давно. Парень злился, говорил громко и отчаянно жестикулировал.

– Услышьте меня, пожалуйста! Мы уже прос… проиграли прошлогодние выборы! К следующим нужно нормально подготовиться. Если и их сольем, то все! Другого шанса, может, вообще никогда не будет! Сейчас уникальные обстоятельства. Уникальные! Никто не хочет, чтобы закрыли русские школы – даже самые умеренные. Это реальная идея, способная сплотить людей. Способная объединить!

– Юра, ты сегодня угомонишься когда-нибудь? – устало сказал седой морщинистый дядька, сидевший во главе стола. Он махнул в сторону юноши рукой, в которой держал незажженную сигарету. Глиняная пепельница перед дядькой была переполнена окурками, и Лиза отметила про себя, что российский запрет на курение в публичных местах – безусловное благо.

Молодой человек заметно сник. Лизе даже захотелось поддержать его. Конечно, вся эта политическая абракадабра ее не вдохновляла, но сам Юра был ничего: синеглазый, скуластый, со взъерошенной челкой, и вообще на Камбербэтча похож.

– Николай Иванович! Я же очевидные вещи говорю!

– А я тебе говорю: хватит разводить панику! – внушительно перебил Николай Иванович. – Пока твое дело – слушать и выполнять решения территориального руководства. Уж Тамара Андреевна точно не глупее тебя. Все по плану идет. Люди за нас и так проголосуют. В тот день, когда Карлис продавил поправки о школах, русский избиратель, считай, уже стал нашим.

– Да не проголосуют они за нас! – опять заволновался Юра. – Не проголосуют, если пустим все на самотек! В который раз отдадут голоса за «согласосов»! Вот на днях был митинг в Риге. Сколько вышло? Две тысячи с небольшим. Пенсионеры в основном. А половина рижан – русскоязычные. Половина! Латыши смеются: у вас, дескать, за русские школы одни старики выходят, молодежь все устраивает. Видели карикатуры, на которых участники митингов – зомби? Неужели вас это устраивает?!

«Чисто комсомолец!» – Лиза попыталась придушить новорожденную симпатию с помощью иронии. Не хватало еще, чтобы ей, образованной, прогрессивно мыслящей барышне, понравился какой-то ватник! Между тем Юрий явно говорил искренне, а тембр голоса у него был такой, что прямо дух захватывало.

«Ролисты» от слов молодого человека тоже были не в восторге: неодобрительно перешептывались и кривили рты. С Николаем Ивановичем здесь не спорили. Даже Лизе это было ясно. Но Юрия ничего не останавливало.

– Латыши, заметьте, дважды на грабли не наступают! Пятнадцать лет назад, когда были протесты русских школьников, они поняли, что надо обрабатывать молодежь. «Граждан мира» надо воспитывать, а язык пока не трогать. Оставили билингвальную систему обучения. А пока суть да дело, большинство нелояльных «советских» учителей на пенсию ушло. Теперь даже учить некому! И национальное самосознание у русских детей не приветствуется. Вы же понимаете, о чем я говорю: латыши – хорошо, поляки, латгальцы – хорошо, а мы, русские, – оккупанты! Сегодня Шадурскис добился изгнания русского языка из школ нацменьшинств, а завтра в Латвии русский этнос и вовсе исчезнет, потому что произойдет полная ассимиляция!

– Хорош руками размахивать и умные слова говорить, – уязвлено буркнул Николай Иванович. – Если есть какие-то идеи – предлагай. Что все плохо – и без тебя известно!

Юрий немного снизил накал: продолжил так же энергично, но уже тише.

– Я уверен, что надо менять характер наших акций. Мы должны стать радикальнее. Не с плакатами самодельными стоять, а, например, наручниками приковаться к двери Минобразования или объявить голодовку в прямом эфире. Флешмобы, акции гражданского неповиновения. Если понадобится – будем на улицах машины переворачивать, как негры в Париже. Тем более что среди нас «негров» тоже предостаточно… Неграждан, я имею в виду.

– Провокатор! – одна из женщин не выдержала. – Иваныч, да не иначе его полиция безопасности подослала! Нас же теперь запретят или вообще арестуют!

Председатель шмякнул ладонью об стол.