Частные случаи ненависти и любви

– Хватит чушь пороть! – Он насупился и посмотрел на Юру со всей строгостью. – С кем ты, друг дорогой, собрался наручниками приковываться и машины переворачивать? С пенсионерами нашими? Или, может, с твоими балбесами с исторического факультета? И сколько человек соберешь? А на прошлогоднее майское шествие в Риге десять тысяч человек, между прочим, пришло. Десять тысяч! Вот тебя там не было… Молод ты еще. Молод и глуп. Не обижайся. Лет через десять, когда подрастешь, – послушаем, что скажешь, а пока…

Юрий мгновенно набух нервным румянцем, резко встал (Лиза отметила, что он высок и худ), буркнул что-то вроде «извините, я лучше пойду», стремительно пронесся мимо прижавшейся спиной к стене Лизы и со злостью рванул на себя монументальную дверь, даже не подумав ее за собой придержать. Дверь оглушительно хлопнула.

– Кто-нибудь еще хочет высказаться? – недобро улыбнулся Николай Иванович. Желающих не оказалось. – Тогда объявляю заседание закрытым.

Большинство заседавших обрадованно повскакивали со своих мест и потянулись к выходу, ловко огибая Лизу. Те, что остались, неспешно рассредоточились в пространстве, объединяясь в пары для кулуарных бесед или, напротив, уединяясь для чтения свежей партийной прессы.

Николай Иванович окинул взглядом комнату и наконец заметил Елизавету.

– Здравствуйте. Вы кого-то ищите?

– Добрый день! Меня зовут Елизавета Сперанская. Мне рекомендовали к вам… Женщина из музея… Она сказала, что мне нужно в РОЛ и еще в этот… ДОБАК…

«Господи, как же это все по-идиотски звучит!» – Лиза чувствовала себя крайне неловко и теребила ремешок сумочки, как двоечник ручку портфеля.

– А я – Николай Иванович Дроботенко, председатель даугавпилсского отделения «Русской общины Латвии» и по совместительству глава территориального отделения партии «Русский союз Латвии». Чем могу?

С тем же градусом косноязычия она объяснила цель визита. Повисла длинная пауза, во время которой Дроботенко, зажмурившись, разминал пальцами веки и задумчиво вздрагивал густыми «брежневскими» бровями, а Лиза изучала движение облаков за распахнутыми окнами.

– Мелдерис? Кажется, когда-то слышал эту фамилию… Как раз в контексте немецкой оккупации, да. Но… никак не могу вспомнить. Ветеранов бы наших расспросить, только их практически уже… М-да… В прошлом году умер их председатель Иван Николаевич Терехов. Девяносто пять лет… До самой смерти сохранял ясный ум и память. Вот кто про войну мог рассказать… – Николай Иванович снова взял задумчивую паузу. – Говорите, историческое исследование?.. Знаете, давайте поступим так: приходите завтра. Я подумаю, с кем можно поговорить про этого вашего Мелдериса… А сейчас, извините, дела… Вот, возьмите на всякий случай. Моя визитка.

Дроботенко царственным жестом протянул ей карточку, явно побывавшую уже в чьих-то руках, и неопределенно кивнул, что, очевидно, означало конец аудиенции. Лиза изобразила ужасное разочарование, попрощалась с председателем и с огромным облегчением покинула это Зазеркалье.

«И что теперь? Куда дальше? В университете вряд ли помогут. Здесь, похоже, все такие – из сериала про альтернативную реальность. Только время зря потеряла. В конце концов, если Мелдерис и бывал здесь в каком-нибудь сорок первом, то наверняка сразу сбежал. Захолустье всегда захолустье. Чем мог удержать Даугавпилс такого крутого парня?»

Она была раздражена и голодна. Еще по дороге сюда недалеко от подворотни РОЛа Елизавета заметила вывеску кафе и теперь направилась к нему.

Суши, фреш и капучино смогли немного примирить Лизу с действительностью.

Она подцепила ложечкой плотное облако молочной пены, рассеяно посматривая вокруг. За соседним столиком сидел тот Юра из РОЛа. Даже странно, что она только сейчас его заметила. Впрочем, теперь молодой человек выглядел довольно невыразительно: сутулился, вид имел кислый, радикализма не проявлял, только шевелил губами и пялился в чашку, словно искал пророчество в кофейной гуще. Лиза могла совершенно безнаказанно его разглядывать. «Все-таки он ничего. Даже красивый. Скулы высокие, подбородок с ямочкой… Жалко, что такой придурок…»

Тем временем к его столику подошла официального вида дама – бежевый брючный костюм, волосы (оттенок номер шесть, «горький шоколад») убраны в пучок. Дама сдержано поздоровалась и присела напротив.

– Спасибо, что нашли время встретиться, госпожа Янсоне. – Юрий пристроил диктофон поближе к собеседнице. – Не возражаете?

Теперь он выпрямился, расправил плечи и больше не походил на тинейджера в депрессии.

– Давайте подтвердим договоренности. Госпожа Янсоне, мы хотели бы услышать ваше мнение о легионерах. Вы согласны?

– Безусловно! – Дама тряхнула головой и немного выпятила нижнюю челюсть. – Надо говорить о несправедливости. Исторической несправедливости по отношению к этим людям. Легионеров можно назвать болью латышского народа. Они – жертвы войны. Их, особенно в советский период, любили выставить изуверами и убийцами. Утверждали, что легион запятнал себя кровью невинных людей: евреев, русских, латышей, цыган. А правда в том, что люди, участвовавшие в карательных акциях, к этому воинскому формированию имеют весьма условное отношение.

– Что значит «условное»?

– Объясню. Латышский легион – продукт сорок третьего года. Тогда армия Германии стремительно сдавала позиции, и ей потребовались свежие силы. Объявили незаконный призыв, и за уклонение от него санкции были весьма жесткими, вплоть до расстрела, так что ни о какой «добровольности» и речи не было. Да и немецкая пропаганда работала хорошо. Латышей обманом заманивали в легион. Девяносто процентов легионеров – обычные люди, которые между тюрьмой и фронтом выбрали фронт. Оставшиеся десять процентов – это все приблизительные цифры, вы же понимаете, – возможно, составили те, кто в сорок первом служил во вспомогательных полицейских батальонах и теоретически мог участвовать в карательных акциях. Я не отрицаю. Но подумайте сами: массовые убийства ломают человеческую психику. Большинство из тех, кто в них участвовал, спивались… И давайте не будем забывать, что германское командование использовало латышские воинские формирования как расходный материал, пушечное мясо. Их посылали на самые опасные, самые безнадежные участки фронта, где их безжалостно перемалывало в мясорубке войны…

– Правильно ли я понял, госпожа профессор, что вы не считаете легионеров военными преступниками? – уточнил Юрий. Его лицо сделалось жестче и скульптурней.

– Именно так! Считать их преступниками – это за рамками здравого смысла. Напротив, перед ними надо низко склонить голову. Они честно сражались на фронте, а не расстреливали в тылу мирных жителей. Они жертвовали своими жизнями ради будущего Латвии! Конечно, на войне случается всякое… А la guerre comme а la guerre. Исполнять приказы – долг солдата. И никто не имеет права судить его за это.

«А ведь эта профессорша – именно то, что нужно! – пронеслось у Лизы в голове. – Если уж она не знает про Мелдериса, то дальше здесь искать бесполезно… Но не могу же я прямо так, с бухты-барахты… К тому же во время интервью… – Лиза занервничала и, как всегда, начала сердиться. – Интересно, а почему они разговаривают по-русски? – Она прислушалась к другим голосам в кафе. – Почему все здесь разговаривают по-русски?! А еще возмущаются, что в школах будет только латышский! В Даугавпилсе это точно необходимо. Дети хотя бы узнают, как звучит государственный язык».

Тем временем госпожа Янсоне, попрощавшись, ушла, и Юрий остался за столиком один. «Оно и к лучшему, – решила Лиза. – Госпожа профессор – дама занятая, спешит, а этого деятеля можно пораспросить…» Она встала и, прихватив телефон и сумку, решительно пересела за столик к молодому человеку.

– Привет! Я Лиза.

Юрий поднял на девушку глаза, пятнисто покраснел, чуть привстал и быстро опустился обратно. При этом движении ножки массивного стула отвратительно клацнули по плиточному полу.

– Прости, я слышала ваш разговор. С той женщиной. Случайно. А до того я тебя видела в РОЛе… Забавно получается: я с тобой знакома, а ты со мной нет. Ты не возражаешь?

Лиза невинно улыбнулась. Юра растерянно кивнул, потом подумал и отрицательно замотал головой.

– Мне нужна помощь. Очень. Я только сегодня приехала. Из Риги. Я вообще в Питере живу, а в Риге – дед. Жил. Он умер недавно.

– Соболезную.

– Спасибо. Но я не об этом. Я тут ищу информацию об одном человеке. Ты случайно не слышал когда- нибудь про Герберта Мелдериса? В тридцатых годах он был крутым летчиком. Типа нашего Чкалова. Национальный герой, короче. Мне один профессор из Риги рассказал, что Мелдерис в начале войны, в сорок первом, в Даугавпилсе служил. А после о нем никто ничего не слышал. Как сквозь землю. Я в ваш музей пошла, а там – ни сном ни духом!.. В РОЛе этом вашем тоже пусто. Не знаю, куда еще обратиться. Есть, конечно, вариант – на истфак, но боюсь, на кафедре никого – лето ведь. В общем, я услышала, что ты у той женщины про легионеров спрашивал… Ты журналист, что ли?.. Я подумала, вдруг ты в теме…

Лиза заправила за ухо выплеснувшуюся прядь и вопросительно воззрилась на собеседника.

– Да, журналист. – В голосе парня послышалась многозначительная нотка. – Латгальский корреспондент газеты «Сегодня». Я – Рюмин.

Лиза машинально кивнула. Юрий как будто даже обиделся.

– Между прочим, «Сегодня» – главное русскоязычное издание в Латвии!

– Ну прости. Я ведь не в теме, – примирительно улыбнулась Лиза. – А я учусь в СПбГУ на историческом… Так поможешь?

Она откровенно заигрывала: мерцала глазами, вертелась, поправляла волосы, игнорировала поскуливающий уведомлениями телефон.

Юрий кивнул, челка просыпалась на лоб, и он с мальчишеским недовольством убрал ее на место.

– Надо подумать, кто может знать… Та же Янсоне… Могу сам позвонить ей или дать тебе ее номер… как хочешь… Кто еще?.. – Рюмин поскреб подбородок. – Мелдерис? Подожди! – Это «подожди» на фоне предыдущего рассеянного шелеста прозвучало внезапно громко. – Точно! Бронислав Давидович Фишман. Он мой хороший знакомый – я с ним как раз материал делал… Он, конечно, уже давно пенсионер, но очень позитивный. У нас есть такая организация – бывших юных узников нацизма. Я там немного помогаю… Ну, мелочи разные… И воспоминания записываю. Знаешь, – Юра внезапно очень серьезно посмотрел на Лизу, – они ведь уже очень старенькие… и столько пережили… Бронислав Давидович, например, здесь, в Даугавпилсе родился. Когда война началась, ему шесть лет было – вообще непонятно, как уцелел…

– Ты уверен?

– В чем? – Юра недоуменно вскинул брови.

– Ну что он помнит… Просто возраст уже… Прости, я не знаю, как сказать. Грубо получается.

– Нет-нет! Даже не представляешь, как он соображает! – заверил Юра. – Тебя надо обязательно с ним познакомить.

– Когда?

– Сейчас позвоню, узнаю. – Он полез в карман, достал пожилой айфон с истрескавшимся стеклом и стал медленно листать список контактов. – Бронислав Давидович – он офигенный! Профессор. В универе историю преподавал. Его лекции со всех курсов ходили слушать. И книгу написал – «Дети в гетто» называется. В Даугавпилсе во время войны было большое еврейское гетто и лагерь для военнопленных… Бронислав Давидович? Здравствуйте! Это Рюмин. Юра Рюмин. Да. Как вы себя чу… Хорошо-хорошо… Я не за этим… Вы гостей принимаете? С тортом, но по делу… Я не один, можно? Ну Бронислав Давидович! Просто знакомая одна… Она из Петербурга… Вы нам нужны как историк!.. Да, именно вы… Нет, только с тортом! Лия Брониславовна с меня слово взяла… Спасибо! До завтра, Бронислав Давидович!

Рюмин сунул телефон обратно в карман, почему-то смутился и, глядя куда-то мимо Лизы, пояснил:

– Завтра к одиннадцати ждет. Дня. Только я должен предупредить: у него такое чувство юмора… своеобразное… В общем, сама увидишь.