Оценить:
 Рейтинг: 0

Зловещий голос. Перевод Катерины Скобелевой

Год написания книги
2016
1 2 3 >>
На страницу:
1 из 3
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
Зловещий голос. Перевод Катерины Скобелевой
Вернон Ли

Посвященные Италии мистические повести Вернон Ли полны очарования средиземноморских пейзажей, но все они – не только о красотах живописных городков в предгорьях Апеннин или посеребренных лунным светом каналов Венеции, не только о тенистых рощах и белых домиках на фоне лазурного моря, но и о любви – романтической и чувственной, разрушительной и созидательной. Она окутана покровом тайны, неуловимым ароматом лепестков розы и персикового дерева, и ее голос – притягательный и опасный – зовет каждого.

Зловещий голос

Перевод Катерины Скобелевой

Вернон Ли

© Вернон Ли, 2016

© Катерина Скобелева, перевод, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Вернон Ли. Сказки об Италии

Вайолет Паже, известная под мужским псевдонимом Вернон Ли, автор более сорока книг и бесчисленного количества статей, на рубеже XIX и ХХ веков обрела признание среди ценителей романтической прозы – прежде всего благодаря произведениям, посвященным Италии. А было их немало – это и труды по эстетике и истории, и путевые заметки, и, конечно же, мистические повести, полные огненных средиземноморских страстей.

Вайолет родилась в 1856 году во Франции: ее родители – англичанка, чья семья сделала состояние в Вест-Индии, и сын французского аристократа-эмигранта – много путешествовали, переезжая из одной европейской страны в другую. Вайолет унаследовала от них любовь к перемене мест, но в особенности ее очаровала итальянская культура. Активно принимая участие в делах английского литературного сообщества, она при этом много времени проводила во Флоренции – вплоть до самой смерти в 1935 году. Неудивительно, что множество ее работ посвящены именно Италии.

В качестве псевдонима писательница взяла фамилию сводного брата и мужское имя, полагая, что женщине будет сложнее добиться известности. Да и образ жизни у нее по тем временам был скорее мужским: словно этакий джентльмен-холостяк, Вернон Ли путешествовала в свое удовольствие, сочиняла интеллектуальную прозу и увлеченно занималась изучением всяких древностей, а не домашним хозяйством, как подобает благопристойной леди.

Представленные в данной книге повести – это истории о любви, и не только к Италии. Вернон Ли исследовала природу этого чувства во всех его оттенках – от нежности до одержимости, что будоражило холодные умы и чувствительные души ее современников не менее, а то и более, чем красочные описания тенистых оливковых рощ и белых домиков на фоне лазурного моря. Итак, давайте заглянем в те края, где дни полны жаркой истомы и сладости цветов лимонного дерева вкупе с горечью мирта, а ночи источают запах пряных трав. И если вы внезапно ощутите дуновение ветра, напоенного этими ароматами, и услышите в нем шелест голосов из прошлого – не пугайтесь. Или, наоборот, пугайтесь – это уж кому как нравится.

    Катерина Скобелева, переводчик

Дионея

Отрывки из писем доктора Алессандро де Розиса, отправленных госпоже Эвелине Савелли, княгине Сабина

Монтемиро Лигуре, 29 июня 1873 года

Спешу воспользоваться щедрым предложением вашей светлости (уж позвольте старому республиканцу, который нянчил вас на коленях, время от времени обращаться к вам по этому титулу: он представляется мне удивительно подходящим) оказать помощь нашим беднякам. Никогда бы не подумал, что придется так скоро заделаться попрошайкой. Ведь урожай оливок был необычайно изобильным. Мы тут, ближе к Генуе, не срываем их недозрелыми, подобно нашим соседям из Тосканы, а дожидаемся, пока они станут большими и черными – и лишь тогда молодые люди начинают ходить меж деревьев с длинными прутьями и сбивать оливки в траву, где их подбирают женщины, – это отрадное зрелище, и вашей светлости стоит увидеть его однажды: среди серых стволов на фоне бирюзового моря загорелые, босоногие юноши тянутся вверх, балансируя на ветвях… Кстати, если уж речь зашла о нашем море, так это из-за него я и хочу просить денег. Поднимая взгляд от своего письменного стола, я вижу его за окном: оно там, далеко внизу, за оливковыми рощами, синевато-зеленое в лучах солнца, с темно-лиловыми прожилками в тех местах, где по водной глади стелются тени облаков, похожее на одну из столь любимых вами мозаик Равенны и распростертое, подобно выложенному разноцветными плитками полу, на виду у всего мира – коварное море, зловещее в своей прелести, более опасное, нежели у вас на севере; из него в стародавние времена, когда финикийцы или греки строили храмы в Леричи и Портовенере, должно быть, и вышла на землю несущая погибель богиня красоты, Венера Чаровница – от слова «чары» в дурном его смысле, – в один миг затмевающая разум мужчин, подобно тому, как на прошлой неделе шторм одел мраком небо и землю.

Тут-то я и подхожу к сути дела. Я бы хотел, чтобы вы, дорогая госпожа Эвелина, пообещали мне выделить некоторую денежную сумму, довольно-таки большую – достаточную для того, чтобы вы приобрели себе изящный суконный сюртучок, сшитый на мужской манер, – и необходимую для расходов на воспитание, вплоть до совершеннолетия, безвестной девочки, выброшенной бурей к нам на берег. Наши люди хоть и добры, но весьма бедны, и у всех полным-полно детишек; кроме того, они с подозрением относятся к бедной ничейной малютке, принесенной этим ужасным штормом, считая ее, без сомнения, язычницей, поскольку на ней не было ни крестика, ни ладанки, как у всех истинно христианских детей. В связи с тем, что мне не удалось уговорить ни одну женщину удочерить это дитя, а сам я, как старый холостяк, испытываю трепет перед своей домоправительницей, мне вспомнились некие монахини, обучающие маленьких девочек молитвам и плетению кружев неподалеку отсюда, а также вы, дорогая княгиня, способная уладить это дело с помощью денежного пожертвования.

Бедная смугленькая крошка! По окончании шторма (сколько же игрушечных корабликов и зажженных по обету свечей, должно быть, появилось после него у алтаря Мадонны в Портовенере![1 - Статуя Мадонны, покровительницы рыболовов Портовенере, приписывается скульптору Мино да Фьезоле (1431—86). По давней традиции было принято оставлять возле нее благодарственные подарки, в том числе – модели кораблей.]) ее подобрали на песчаной косе меж скал возле нашего замка – это поистине чудо, ведь берег там усеян острыми камнями, напоминающими акульи зубы, а клочки песчаных отмелей немногочисленны и разбросаны далеко друг от друга. Она была привязана к доске, туго спеленатая в какие-то иноземные одежки, и когда ее принесли мне, все считали, что она, конечно же, мертва – это была маленькая девочка четырех или пяти лет, бесспорно красивая, смуглая, точно ягодка; придя в себя, она покачала головой, показывая, что не понимает ни слова по-итальянски, и затараторила какую-то едва вразумительную восточную тарабарщину, в которой вкрапления немногочисленных греческих слов смешивались не пойми с чем: даже глава коллегии по распространению веры[2 - Урбанианская коллегия по распространению веры была основана Папой Урбаном VIII в 1627 году. Он даровал ей право присваивать докторские степени по философии и богословию.] – и тот бы не разобрался. Похоже, лишь этот ребенок выжил после кораблекрушения во время великого шквала: обломки какого-то судна волны выбрасывали на берег еще несколько дней спустя; ни в Специи[3 - Порт в области Лигурия, неподалеку от Портовенере.], ни в других портовых городках поблизости ничего не знают о нем, однако его заприметили несколько рыбаков, вышедших на ловлю сардин: большой неуклюжей челн с намалеванными на бортах глазами – а это, как вы знаете, отличительная особенность греческих судов – определенно направлялся в сторону Портовенере. В последний раз его видели, когда он, миновав остров Пальмария, входил на всех парусах прямиком в густой штормовой мрак. Как ни странно, ни одного тела не вынесло на берег.

10 июля

Деньги я получил, дорогая донна Эвелина. В Сан-Массимо поднялся нешуточный переполох, когда туда прибыл посыльный с заказным письмом, и за мною послали, чтобы я в присутствии самых видных старейшин деревни расписался за его получение.

Дитя вот уже несколько дней пребывает у монахинь – ах, милые монашки, облаченные в бурые рясы и строгие белые чепцы, с необъятными соломенными шляпами на завязках, болтающимися за спиной наподобие нимба (вы же знаете, они всегда найдут дорогу к сердцу старого обличителя священников и заговорщика супротив Папы)! У этих сестер из монастыря Стигматов есть школа в Сан-Массимо, чуть поодаль от берега, с запущенным садом, полным лаванды и черешни. Ваша протеже уже успела поставить на уши и сам монастырь, и деревню, и целую епархию, и весь Орден святого Франциска[4 - Францисканцы – католический нищенствующий монашеский орден, основан св. Франциском Ассизским в 1208 году.] в придачу. В первую очередь – потому, что никто не мог определить, был ли над ней совершен обряд крещения. Это вопрос серьезный, ибо, как выяснилось (дядя вашего мужа, кардинал, лучше разъяснит почему), в одинаковой степени нежелательно быть крещенным дважды или же вовсе не быть крещенным. Наконец, первая опасность была сочтена менее ужасной; однако девочка, видимо, все-таки была крещена прежде и знала, что это действо не следует повторять, поскольку брыкалась, и вырывалась, и орала, как двадцать дьяволят, и определенно не желала, чтобы ее окропили святой водой. Мать-настоятельница, которая и прежде не сомневалась, что обряд был уже совершен, заявляет, что ребенок поступил наилучшим образом и что небеса воспрепятствовали святотатству, но священник и жена цирюльника – им пришлось держать девчушку – считают все это происшествие довольно-таки жутким и подозревают, что она – протестантка.

Кроме того, возник еще и вопрос об имени. К ее платью – пестрым восточным одеждам и чему-то вроде накидки из жатого шелка, похожего на ткани с Крита и Кипра, – был приколот кусочек пергамента: мы подумали сперва, что это скапулярий[5 - Скапулярий – два скрепленных между собой прямоугольных куска ткани или иного материала, на которые нанесены религиозные изображения или тексты.], однако на нем удалось разобрать лишь имя Дионея – по крайней мере, так его произносят здесь. Вопрос заключался в следующем: может ли носить подобное имя юная воспитанница в монастыре Стигматов? У половины местных жителей имена не слишком христианские – Норма, Одоакр, Архимед, а мою служанку зовут Фемида, но «Дионея», похоже, всем пришлась не по вкусу – возможно, добрый народ мистическим образом чует, что это имя как-то связано с Дионой, одной из возлюбленных батюшки Зевса и матерью не какой-нибудь простой девицы, а самой богини Венеры. Девочку едва не назвали Мария, хотя в монастыре уже есть двадцать три Марии, Мариэтты, Мариуччи и так далее. Но сестра, занятая ведением счетов, определенно не любительница однообразия, надумала сперва поискать имя «Дионея» в святцах, а затем, когда это ни к чему не привело, – в большой, обернутой в пергамент книге, напечатанной в Венеции в 1625 году, под названием «Flos Sanctorum[6 - «Цвет святых» (лат.). Автор книги – испанский писатель-иезуит Педро де Рибаданейра (1525—1611).], или Жития святых. Писано отцом Рибаданейрой. С добавлением тех святых, что отсутствует в календаре и известны как неприкаянные, или блуждающие святые». Усердие сестры Анны Маддалены было вознаграждено, ибо там, вне всякого сомнения, среди всех этих неприкаянных святых, в обрамлении орнамента из пальмовых ветвей и песочных часов, начертано имя святой Дионеи, девственной мученицы, знатной дамы из Антиохии, казненной по приказу императора Деция[7 - Гай Мессий Квинт Траян Деций – римский император в 249—251 гг.]. Я знаю пристрастие вашей светлости к историческим фактам, так что перешлю вам подробный рассказ о ней, но боюсь, дорогая госпожа Эвелина, очень боюсь, что небесная покровительница у вашей маленькой сиротки из моря – еще более необычная.

21 декабря 1879 года

Премного благодарен, дорогая донна Эвелина, за деньги на обучение Дионеи. В сущности, они пока не нужны: воспитание юных барышень в Монтемирто не подразумевает всестороннего образования; что же касается одежды, упомянутой вами, то пара нарядных красных башмачков на деревянной подошве стоит шестьдесят пять сантимов, а прослужит года три, если владелица будет осторожно носить их в аккуратном узелке во время дальних прогулок и снова надевать лишь по возвращении в деревню. Мать-настоятельница необычайно поражена щедростью вашей светлости по отношению к монастырю и немало смущена тем, что не может прислать вам плоды прилежания вашей протеже – в виде вышитого карманного платочка или пары кружевных перчаток. Дело в том, что Дионея вовсе не прилежна в рукоделии. «Мы будем молиться Мадонне и святому Франциску, чтобы они сделали ее не такой никчемной», – вздыхает настоятельница. Но вы, ваша светлость (опасаюсь, скорее язычница, нежели христианка по натуре, несмотря на всех Пап, произошедших из вашего рода, и чудеса святого Андрея Савелли), возможно, не слишком склонны ценить вышитые платочки и будете вместо этого вполне довольны известием, что Дионея, хоть и не блещет талантом искусной вышивальщицы, обладает самым прелестным личиком среди всех девочек в Монтемирто. Она высока ростом для своих лет – ей исполнилось одиннадцать, – удивительно пропорционально сложена и отличается немалой жизненной силой: из всех обитательниц монастыря единственно к ней меня не вызывали ни разу. Черты ее лица правильны. Волосы черны и, несмотря на все усилия сестер уложить их гладко, наподобие прилизанных китайских причесок, вьются красивыми локонами. Я рад, что она обещает стать красавицей: тем легче ей будет найти мужа; кроме того, ваша протеже и должна быть прекрасна. Увы, характер ее не столь хорош: она ненавидит учиться, шить, мыть посуду – все в равной степени. С прискорбием должен сознаться, что и природного благочестия в ней не наблюдается. Сверстницы недолюбливают ее, а монахини, хоть и соглашаются, что ее нельзя в общем-то назвать непослушной, похоже, считают Дионею этаким жалом в плоть[8 - Намек на слова апостола Павла: «И чтобы не превозносился я чрезвычайностью откровений, дано мне жало в плоть, ангел сатаны, удручать меня, чтобы я не возносился» (2 Кор. 12:7).]. Девочка часами сидит на террасе, всматриваясь в морские дали (она призналась мне, что ее величайшее желание – добраться до моря, или вернуться к морю, как она выразилась) и лежит в саду под раскидистыми миртовыми кустами, а весной и летом – под живой изгородью из диких роз. По словам монахинь, и розы, и мирт все разрастаются, как будто от присутствия Дионеи – полагаю, на самом деле она просто привлекла к ним всеобщее внимание. «Из-за этого дитяти только сорняки и плодятся!» – бросила как-то сестра Репарата. Еще одна забава Дионеи – играть с голубями. Число этих птиц, собирающихся вокруг нее, поистине удивительно; кто бы мог подумать, что в Сан-Массимо и на окрестных холмах они водятся в таком изобилии. Они порхают, точно хлопья снега, и важно вышагивают по земле, щегольски надувают зобики, то свертывая, то распуская хвосты, и что-то клюют, отрывисто подергивая глупенькими чувственными головками, а горлышки их едва заметно трепещут, клокоча; Дионея же тем временем возлежит на солнышке, вытянувшись во весь рост и подставляя губки, которые они подлетают поцеловать, и время от времени издает странные воркующие звуки или кружится на месте, медленно взмахивая руками, точно крыльями, и вскидывая голову в той же странной манере, что и они; это зрелище приятное для глаза, в духе одного из этих ваших художников – Берн-Джонса или Тадемы[9 - Эдвард Берн-Джонс (1833—1898) и Лоренс Альма-Тадема (1836—1912) – английские художники.]: вокруг миртовые кусты, позади – яркие выбеленные стены монастыря, мраморные ступени часовни (в этой стране каррарского мрамора[10 - Каррский мрамор – один из ценнейших сортов мрамора, известный еще с античных времен и добываемый в Апуанских Альпах на территории Каррары, неподалеку от Лигурийского моря.] все лестницы из этого камня) и голубая глазурь морского простора вдали, в прорехах меж ветвями падубов. Однако добросердечные сестры терпеть не могут голубей – похоже, от этих маленьких созданий одна грязь – и жалуются, что если бы монастырский духовник не любил голубятину в горшочке по праздникам, то необходимость постоянно отмывать ступени часовни и кухонный порог – все из-за этих мерзких птиц – была бы просто невыносимой.

6 августа, 1882 год

Не искушайте меня, дражайшая княгиня, приглашениями в Рим. Я не буду счастлив там, да и вам мало чести от дружбы со мною. За долгие годы изгнания, проведенного в скитаниях по северным странам, я сделался в чем-то похожим на их обитателей: у меня не всегда получается находить общий язык со своими соотечественниками, за исключением разве что добродушных крестьян и рыбаков в здешних местах. Кроме того, простите тщеславие старика, который научился слагать сонеты-акростихи, коротая дни и месяцы в Терезиенштадте и Шпильберге: я слишком много выстрадал ради Италии, чтобы спокойно взирать на мелкие парламентские интриги и словесные баталии в муниципалитете, хотя они столь же необходимы в нынешние дни, как были нужны заговоры и сражения в мое время. Я не гожусь для ваших салонов, где толкутся вперемешку министры, ученые мужи и хорошенькие женщины: первые сочтут меня невеждой, а последние – что наиболее для меня прискорбно – педантом… Уж лучше, если вашей светлости действительно хочется повидаться со старым знакомцем, протеже вашего отца еще со времен Мадзини[11 - Джузеппе Мадзини (1805—1872) – итальянский политик, патриот, писатель и философ. Сыграл важную роль в ходе первого этапа движения за национальное освобождение в XIX веке.], и показать ему своих детишек, найдите хоть несколько дней, чтобы приехать сюда будущей весной. Комнаты у вас будут без особых изысков, с каменными полами и белыми занавесками на окнах с видом на мою террасу, а к столу тут обычно подают разнообразную рыбу, яйца, сваренные с травами, собранными меж живых изгородей, и молоко (я прикажу скосить из-под олив белые цветы чеснока, дабы моя корова их не наелась). Ваши мальчики могут пойти посмотреть на огромные броненосцы в гавани Специи, а нам предстоят прогулки по тропинкам, обрамленным с обеих сторон изысканными папоротниками, под раскидистыми ветвями олив, и в полях, где вишневые деревца роняют лепестки на виноградные лозы, все в почках, и фиги топорщат маленькие зеленые перчатки листиков – козы щиплют их, привстав на задние ноги, а коровы жуют траву, возлежа в своих камышовых загонах; из лощин, под журчание ручьев, и со скал, под шум прибоя, будут доноситься голоса незримых юношей и девушек, поющих о любви, и цветах, и смерти, совсем как во времена Феокрита[12 - Феокрит (кон. 4 в. – 1-я пол. 3 в. до н.э.) – древнегреческий поэт, известный своими идиллиями.] – похвально, что ваша светлость знает его. Доводилось ли вашей светлости читать Лонга, греческого сочинителя пасторалей? Он несколько фриволен, и в нем чуть больше наготы, нежели привычно для нас, поклонников Золя[13 - Эмиль Золя (1840—1902) – французский писатель, представитель реализма.], однако в старофранцузском тексте Амио[14 - Жак Амио (1513—1593) – французский писатель и переводчик. В 1559 году выпустил перевод «Дафниса и Хлои» Лонга – романа, написанного предположительно в II веке н.э.] есть удивительная прелесть, и он, как никто иной, дает представление о жизни простого люда в таких вот долинах на побережье в те дни, когда на оливы еще вешали венки из маргариток и гирлянды из роз в честь нимф рощи; когда на другой стороне залива, в самом конце узкого горлышка синего моря, к мраморным скалам лепилась не церковь святого Лаврентия со скульптурным изображением святого, живьем изжаренного на решетке, но храм Венеры, оберегающей свою гавань… Да, дорогая госпожа Эвелина, ваша догадка верна. Ваш старый друг вернулся к прежним грешкам и вновь марает бумагу. Но это более не стихи и не памфлеты. Я пленен трагической историей – историей падения языческих богов… Попадалась ли вам в руки книжица моего приятеля Гейне[15 - Генрих Гейне (1797—1856) – немецкий поэт и публицист, автор эссе «Боги в изгнании» (1836)] – о том, как ныне им приходится скрываться под разными личинами и скитаться по свету?

Между прочим, если вы надумаете приехать в Монтемирто, заодно посмотрите на свою подопечную, раз уж так интересуетесь новостями о ней. Тут едва не приключилась катастрофа. Опасаюсь, что умишко девочки все-таки чуть пострадал после того, как в столь юном возрасте она проделала морское путешествие привязанной к обломку мачты, брошенная всеми, бедняжка! Разразился ужасный скандал, и понадобилось употребить все мое влияние и воспользоваться грозным именем вашей светлости и упоминанием Папы, а также воззвать к духу Священной Римской империи, чтобы предотвратить изгнание Дионеи из монастыря Стигматов. Похоже, что эта безрассудная девица совершила чуть ли не святотатство: она попалась на том, что неподобающе обращалась с праздничным платьем Мадонны и ее лучшим покрывалом из плетенного на коклюшках кружева, даром покойной маркизы Виоланты Вигальчила из Форново. Одна из сироток, Заира Барсанти, прозванная Рыжухой, будто бы застала Дионею врасплох, когда та, маленькая злодейка, собиралась украсить свою персону этими священными одеждами, а в другой раз, когда накануне первого воскресенья после праздника Вознесения Господня Дионее поручили полить пол в церкви керосином и засыпать его опилками[16 - Это делалось для того, чтобы растворить и впитать всю грязь. Затем опилки выметали.], обнаружила, что та восседает на краешке престола, где совершаются самые священные таинства. За мною послали в страшной спешке, и я вынужден был принять участие в церковном трибунале; Дионея предстала перед нами в приемном зале монастыря, среди намалеванных на стенах изображений святого Франциска и образцов монастырской вышивки в рамочках, размещенных под стеклом возле маленькой статуи Девы Марии, задрапированной на лето в этакую москитную сетку – все для того, чтобы сберечь ее от мух, ведь они, как известно, сатанинские создания.

Кстати, о Сатане – знает ли ваша светлость, что с внутренней стороны маленькой двери при входе в наш монастырь, прямо над небольшой металлической заслонкой, перфорированной, точно распыляющая насадка на лейке, чтобы сквозь эти дырочки сестра-привратница смотрела, кто пришел, и разговаривала с посетителями, наклеен этакий отпечатанный лист с заключенными в треугольники именами святых и отрывками текстов из Библии, а также с изображением рук святого Франциска со стигматами и множеством других знаков, призванных, как объясняется в особой приписке, ввести в смущение нечистого и не допустить, чтобы он вошел внутрь? Если бы вы видели Дионею – с каким флегматичным высокомерием она приняла, не пытаясь их опровергнуть, разнообразные шокирующие обвинения! – то подумали бы, как и я, что вышеупомянутая дверь, должно быть, по случайному совпадению была снята с петель – возможно, для каких-то столярных работ – в тот день, когда ваша подопечная впервые проникла в монастырь. Церковный трибунал, состоявший из матери-настоятельницы, трех сестер, капуцина-духовника[17 - Орден капуцинов – монашеский орден, ветвь францисканского. Основан в 1525 г., утвержден в 1528 г.] и вашего покорного слуги, который вотще пытался быть адвокатом дьявола, приговорил Дионею, помимо всего прочего, двадцать шесть раз начертать языком знак креста на голом каменном полу. Бедная малютка! Казалось бы, от этого алые розы должны прорасти меж грязных старых плит, как вырастали они из капель крови госпожи Венеры, когда та поранила ручку о терновый куст.

14 октября 1883 года

Вы спрашиваете, не посеяла ли Дионея в здешнем местечке смуту своею красотой – теперь, когда она стала совсем взрослой и сестры время от времени отпускают ее на полдня поработать в деревне. Здешний народ эту красоту очень даже замечает. Девушку уже величают «la bella Dionea», однако это никак не способствует тому, чтобы поскорее выдать ее замуж, хотя щедрое предложение вашей светлости наделить Дионею приданым широко известно по всему краю от Сан-Массимо до Монтемирто. Похоже, что никто из наших юношей – крестьян или рыбаков – не следует за нею по пятам, а если они и глазеют ей вслед и перешептываются, когда она шествует мимо них в своих деревянных башмачках, прямая и изящная, с кувшином воды или корзиной белья на прекрасной головке, обрамленной угольно-черными волосами, то скорее, я должен отметить, со страхом, нежели с любовью. Женщины, в свою очередь, растопыривают пальцы, делая знак рогов[18 - Считалось, что жест «коза» (выставленные вперед, как рога, указательный палец и мизинец) защищает от дурного глаза.], когда она проходит неподалеку или когда они вынуждены сесть рядом с нею в монастырской часовне; но это, в общем-то, неудивительно. По словам моей экономки, в деревне считают, что у Дионеи дурной глаз и что она приносит несчастье в любви.

«Вы имеете в виду, – переспросил я, – что один ее взгляд способен вызвать помрачение ума у наших пареньков?» Венеранда покачала головой и объяснила – с одинаковой долей убежденности и насмешки в голосе, как обычно, когда она пересказывает мне всякие суеверия своего края, – что дело не в этом: в Дионею-то они не влюбляются (уж слишком боятся сглаза), но где бы она ни появилась, молодые люди волей-неволей начинают сохнуть друг по другу, и обычно при обстоятельствах крайне неблагоприятных. «Знаете ли вы синьору Луизу, вдову кузнеца? Так вот, Дионея в прошлом месяце приходила пособить ей с приготовлениями к свадьбе Луизиной дочери. И что же, теперь девица заявила – истинная правда! – что не желает больше знать Пьеро из Леричи, подавай ей оборванца Курилку из Соларо, а не то она пострижется в монастырь. А передумала невеста именно в тот день, когда в доме появилась Дионея. Не надо забывать и о жене Пиппо, хозяина кофейни: говорят, она вовсю флиртует с одним пареньком из береговой охраны, а Дионея как раз помогала ей со стиркой недель шесть назад. Сын синьора Темистокле только что отрезал себе палец, лишь бы избежать призыва на военную службу, потому что он без ума от своей кузины и боится, как бы его не забрали в солдаты; а ведь всем известно, что над некоторыми из рубашек, сшитыми для него в монастыре Стигматов, потрудилась Дионея». Таким образом, вот вам цепочка любовных невзгод – их хватило бы на небольшой «Декамерон»[19 - «Декамерон» (1352—1354 гг.) – собрание ста новелл итальянского писателя Джованни Боккаччо. Большинство новелл посвящено теме любви.], уверяю вас, и во всем винят Дионею. Очевидно, что люди в Сан-Массимо до ужаса боятся ее…

17 июля 1884 года

Странное влияние Дионеи на окружающих, кажется, все возрастает. Я уж почти готов признать, что наш народ не зря опасается юной ведьмы. Исполняя обязанности врача при монастыре, я прежде полагал, будто нет ничего более ошибочного, нежели все эти романтические истории Дидро и Шуберта[20 - В повести Дени Дидро «Монахиня» (1760, изд. в 1796) описаны развращенные нравы монастыря. Песня Франца Шуберта «Молодая монахиня» (1825), написанная на стихи Я. Н. Крайгера, посвящена романтическим чувствам юной монашки.] (ваша светлость как-то пели мне «Монашку молодую» – помните, незадолго до вашей свадьбы?), и что жизнь любой из наших монахинь, по-детски розовощеких под тугими белыми чепцами, крайне заурядна. Оказалось, тем не менее, что романтические бредни были намного вернее грубой прозы. Невиданные страсти расцвели в сердцах добрых сестер, точно так же, как неведомые цветы стали произрастать средь миртовых кустов и розовых изгородей, под коими любит возлежать Дионея. Упоминал ли я в своих письмах сестрицу Джулиану, принятую в орден всего-то два года назад, – забавное бело-розовое создание, главенствующее над лазаретом? То была самая сосредоточенная на повседневных делах маленькая святая – из всех, что когда-либо прикладывались к кресту или чистили кастрюлю на кухне. Так вот, сестра Джулиана исчезла, и в тот же день пропал из порта один юный морячок.

20 августа 1884 года

Случай с сестрой Джулианой, видимо, положил начало необычайной любовной эпидемии в монастыре Стигматов: старших воспитанниц приходится держать взаперти, дабы они не вели разговоров при луне, любезничая с юношами через монастырскую стену, и не совершали вылазки к маленькому горбуну, который сидит под портиком возле рыбного рынка и сочиняет любовные письма – всего-то грошик за штуку – с цветастыми выражениями и всем прочим. Уж не знаю, улыбается ли, созывая голубей или нежась под миртовыми кустами и лаская кошек, эта злая малышка Дионея, за которой никто не ухаживает (а губы у нее – точно лук Купидона или же извивы змейки), – усмехается ли она, когда видит учениц с распухшими, красными от слез глазами или бедных маленьких монашек, в наказание отбивающих поклоны на холодных плитах часовни, и слышит протяжные, гортанные гласные звуки в словах «amore» и «morte» и «mio bene»[21 - Любовь, смерть, дорогой мой (ит.)], которые парят в воздухе вместе с шумом прибоя и ароматом соцветий лимона в вечерние часы, когда молодые люди бродят – под ручку или перебирая струны гитары – по залитым лунным светом тропинкам под оливами?

20 октября 1885 года

Случилось ужасное, ужасное несчастье! Пишу вашей светлости – а руки дрожат, и все же я должен написать об этом, должен выговориться, иначе разрыдаюсь. Рассказывал ли я вам когда-либо про отца Доменико из Касории, исповедника нашего монастыря Стигматов? О молодом человеке в сутане из бурой саржи, высоком, слегка истощенном постом и ночными бдениями, но красивом, точно монах, играющий на спинете, с картины Джорджоне «Концерт»[22 - Признано, что автором картины «Прерванный концерт» (1510) является не Джорджоне (1476 или 1477—1510), а Тициан (ок. 1476/77 или 1489/90—1576). Спинет – разновидность клавишного инструмента.], да еще и самым дюжем во всей округе? Немало есть историй о том, как люди боролись с искусителем. Ну так что ж, отец Доменико сражался столь же рьяно, как всякий из отшельников, чье жизнеописание можно найти у святого Иеронима[23 - Иероним Стридонский (342—419/420) – церковный писатель, аскет, создатель канонического латинского текста Библии.], и восторжествовал.

Я никогда не встречал ничего подобного ангельской просветленности его победоносной души, полной доброты. Терпеть не могу монахов, и все же я любил отца Доменико. По возрасту я запросто мог быть его отцом, тем не менее, он всегда внушал мне робость и некоторый трепет: хоть меня считают человеком добродетельным для своего времени, но в общении с ним я чувствовал себя бедным мирянином, чья душа осквернена знанием о неисчислимых злодействах и мерзостях жизни светской.

В последнее время отец Доменико казался мне менее спокойным, нежели обычно: его глаза приобрели странный блеск, и красные пятна появились на выступающих скулах. Как-то днем на прошлой неделе, взяв его за руку, я ощутил, что пульс его трепещет, а вся его прежняя сила – а была она немала – словно истаяла, неощутимая под моим прикосновением.

– Вы больны, – сказал я. – У вас лихорадка, отец Доменико. Вы изнуряли свое тело – снова посты и бдения, снова какая-то епитимья. Берегите себя и не искушайте небеса: помните, что плоть слаба.

Отец Доменико буквально выдернул у меня руку.

– Не говорите так! – вскричал он. – Плоть сильна! – и отвернулся. Его глаза увлажнились, он весь дрожал.

– Нужно принять хинин, – велел я, догадываясь, впрочем, что хинин тут не поможет. Молитвы могли бы оказаться более действенными, но он не захотел бы принять их от меня, даже если бы я был в состоянии обратиться к небесам. Прошлой ночью меня внезапно вызвали в расположенный над Монтемирто монастырь отца Доменико: мне сказали, что он болен. Я спешил, поднимаясь в гору, в призрачной мгле под оливами, пронизанной лунными лучами, и на сердце у меня было тяжело. Отчего-то я уже знал, что монах мой скончался.

Он лежал в небольшой побеленной комнатке с низким потолком: его перенесли туда из собственной кельи в надежде, что он еще жив. Окна были распахнуты настежь; они обрамляли несколько оливковых ветвей, блестящих в лунном свете, и далеко внизу – полоску залитого лунным светом моря. Когда я подтвердил, что отец Доменико действительно умер, монахи принесли несколько тонких свечей, зажгли их у него в изголовье и изножье и вложили распятье ему в руки. «Господь был рад призвать нашего бедного собрата к себе, – сказал настоятель. – Это апоплексический удар, дорогой мой доктор, апоплексический удар. Так и напишите в свидетельстве о смерти». И я составил фальшивое свидетельство. То была слабость с моей стороны. Но, в конце концов, зачем порождать скандал? У отца Доменико безусловно не было желания навредить бедным монахам.

На следующий день я застал всех маленьких монахинь в слезах. Они собирали цветы, чтобы послать их – как последний дар – своему исповеднику. В монастырском саду я обнаружил и Дионею: она стояла над большой корзиной, полной роз, а на плече у нее примостился один из белых голубей.

– Так значит, – сказала она, – он убил себя, вдыхая угольный чад[24 - Отравление угарным газом – такой способ самоубийства выбрала подруга Вернон Ли, поэтесса Эми Леви (1861—1889).]. Бедный падре Доменико!

Что-то в ее интонации, в выражении ее глаз неприятно поразило меня.

– Господь призвал к себе одного из самых верных своих слуг, – ответил я с подобающей серьезностью.
1 2 3 >>
На страницу:
1 из 3

Другие электронные книги автора Вернон Ли