Любовь – во весь голос… П О В Е С Т И

Сбросив рывком с себя одеяло, Таня поднялась, села, склонив на колени голову: она видит перед собой Олежку в белой с голубыми петушками распашонке, в той самой, в которой он был последний раз, когда она уезжала в больницу; он тянет к ней ручонки и громко смеется, выставив зубки и сузив синие, как васильки, глаза.

Ночь, перечеркнувшая все законы и устои дня, властно витала над уставшими людьми, спавшими и бодрствующими, умиротворяя их своей глубокой тишиной. Но Таню она пугала. К чему-то прислушиваясь, она осторожно опустила с кровати ноги, нашла тапочки, обула их и вышла в коридор: там, в конце его, за столом сидела медсестра и что-то писала.

– Что, не спится? – спросила она, увидев Таню. – Поздно уже. Отдыхать надо.

– Можно с вами посидеть, Полина Викторовна? Тяжко что-то, точно беду чувствую.

– Глупости говоришь. – Полина Викторовна подняла голову и увидела осунувшееся Танино лицо с темными кругами под глазами. Еще раз выразительно глянула на нее и покачала головой: – Небось, за ребятишками скучаешь? Не надо волноваться: твое состояние передается им.

– А от детей передается матери? – измученно спросила Таня, думая о своем.

– А как же? Кровные ведь люди, из одних клеточек, – делилась своими знаниями опытная медицинская сестра. – Я всегда чувствую, если что с моими мальчишками происходит. Как и все мамы. Закон природы.

– Меня сегодня что-то беспокоит. Дайте таблетку. Беду чувствую. Ох, чувствую…

– Какую беду, Танюша? – улыбнулись из-за толстых стекол очков добрые глаза пожилой женщины. – Дело идет к выписке. Да и муж завтра явится с ребятишками. Увидишь их – и все тревоги как рукой снимет.

– Мне надо сейчас домой, – прошелестела одними губами Таня. – Отпустите хоть на часик. Никто не узнает. К рассвету прибегу. Пожалуйста! Послушайте, как сильно бьется мое сердце. Никогда такого не было.

Взглянув на Таню и увидев ее растерянное лицо, Полина Викторовна поспешно открыла шкафчик, достала пузырек и накапала в стакан с водой двадцать капель валерьянки.

– Выпей и успокойся. Не одни ведь дети. Да и спят они. Сама еще дитя, хоть няньку приставляй, – добродушно ворча, подала Тане стакан.

– Да, спя-я-т… – как-то странно протянула Таня. – Должны… Может, Василий что… – и замолчала, пресекая свою мысль, чтобы не излить ее до конца перед чужой, хотя и очень доброй женщиной, годившейся ей в мамы, а то и в бабушки.

– Что, плохой отец? – повернулась к Тане Полина Викторовна. – В отсутствие матери все папаши добреют. А как же? У них появляется ответственность за детей. Мой Петр вырастил троих. Я на ночное дежурство, он – к ребятишкам. Выросли парни. Лучше не надо. А твой?

– Мой?.. – Тане не хотелось ворошить прошлое да и настоящее, глядевшее на нее из граненого стакана хмельными глазами, и ответила, чтобы прекратить неприятный для себя разговор:

– Мой тоже…

– Вот видишь. – Полина Викторовна взяла у Тани пустой стакан. – Иди спать. Как же, пришла беда – открывай ворота. Придумать все можно и настроение себе испортить, – шелестя бумажками, поучала Таню Полина Викторовна. – Не годится.

– Мне надо домой… Сейчас же… Отпустите. Или я убегу.

– Ты что, Татьяна? – сразу же посуровело лицо медсестры. Она сдвинула очки на лоб. – Отдыхать надо. Утро вечера мудренее и его надо дождаться.

Словно послушный ребенок, Таня поднялась и, не сказав больше ни слова, пошла по длинному полутемному коридору, миновав свою палату.

– Таня, куда потопала? – услышала за спиной беспокойный голос Полины Викторовны. Подняла голову, осмотрелась и поспешно вернулась, направляясь к своей палате.

…Сергей в страхе метался во дворе в поисках какой-нибудь подставки, чтобы самому залезть в разбитое окно, откуда несся отчаянный крик Василия. Двор был пуст.

«А ведь в дверь можно постучаться», – мгновенно сообразил и, обогнув угол дома, взлетел на ступеньки и кулаками забарабанил в мощную дубовую дверь.

– Вася! Открой! Это я… Открой же!

– Олежка-а-а!.. Танечка-а-а!.. – неслось из кухни, раздирая душу. – Помогите хоть кто-нибу-удь… Помоги-и-те-е-е…

Сергей бил в дверь уже ногами.

– Открой же, Вася! Быстрее! Это я…

Дверь распахнулась. Сергей увидел обезумевшего Василия. Он держал на руках безвольное красное тельце сына.

– В больницу!.. Скорее!.. – закричал он, натыкаясь на табуретки и прижимая Олежку к себе.

– Где одеяло? – Сергей опрометью забежал в спальню и вынес покрывало. – Искусственное дыхание надо делать. Клади его. Я умею. Давай сюда. Быстра-а-а!

– В больницу, га-а-д! Немедленно! – ревел и метался на кухне Василий. Он сорвал с вешалки куртку и накинул ее на плечи.

– Ребенка заверни… Я на улицу. Машину остановлю. А ты выходи…

Сергей выскочил во двор.

– Спасите сы-ы-на-а-а! – отчаянно рыдал Василий, заворачивая в покрывало мертвого Олежку. – О, спаси-и-те-е-е его, добрые люди-и-и…

Глава 3

Вздыхая и ворочаясь, Таня прогоняла от себя дотошные и навязчивые мысли, что копошились в голове, точно воронье на вспаханном поле.

«Что это я раскисла? Разве так можно? – пыталась избавиться от них и по-доброму завидовала соседкам, что тихо посапывали рядом. – Надо как-то отключиться…»

Вытянув ноги, заставила себя вернуться в свою прошлую жизнь, светлую и счастливую до знакомства с Василием и даже с ним вдвоем, пока он не пил, и тяжкую, с побоями и синяками, когда пристрастился к выпивке. Она была единственным ребенком в семье актеров. Помнит многие города, куда ездила с родителями на гастроли; помнит яркие букеты цветов в руках мамы-певицы и свое восторженное, наполненное радостными впечатлениями, детство. Всегда на ней были красивые платьица, туфельки, в черных локонах – роскошные банты величиной с полголовы. И люди, люди, люди…

Десять классов закончила с золотой медалью и, влюбившись в двадцатичетырехлетнего Василия Петровича Мезенцева, своего учителя математики, вышла за него замуж. И потекли, словно поющие ручейки, счастливые дни, месяцы. Любил ее муж нежно и всесильно, гордился ею, молодой, неопытной, стыдливой: вот-вот слезы брызнут или краска прольется с зардевшихся, словно спелая вишня, щек; без устали говорил ей дивные слова о своей верной неиссякаемой любви. Она их восторженно принимала и купалась в своем счастье, как когда-то в глубоких водах Черного моря. Она верила мужу, ибо и сама любила его больше своей жизни: ее черно-бархатные глаза, прячась за густые темные ресницы, сияли, как две яркие звезды; он их целовал – и они сияли еще ярче. Два года пролетели, как два дуновения весеннего ветерка. А потом… А потом на ее глазах неожиданно все начало рушиться. Василий попал в водочные сети. Когда это началось? И почему водка пересилила его крепкий волевой характер и его любовь к ней? Ни ее руки, нежные и горячие, ни ее черные, как летняя ночь, глаза, ни страстные слова и молодое зовущее тело не смогли отнять его от водки. Потом она боролась уже не за свою и его любовь, а за обыкновенную жизнь, которая постепенно рушилась, разбиваясь о бутылки и стаканы, заполненные горьким зельем. И рождение дочери не вырвало его из омута, в котором нежданно-негаданно стал тонуть. И даже сын не помог ему избавиться от алкоголя. А дальше что?..

Измученная нахлынувшими воспоминаниями, Таня протяжно всхлипнула и, стараясь, чтобы не скрипнула кровать, повернулась на левый бок. Стучало в висках, учащенно бился пульс.

«Наваждение какое-то, – сказала себе вслух. – Прилипло как банный лист.»

Поднялась, накинула халат и снова вышла в коридор.

– Не спится мне… – пожаловалась Полине Викторовне тихим голосом, и та, вскинув густые с проседью брови, наморщила высокий лоб: она искренне жалела эту молодую, чем-то встревоженную и, как ей показалось, обиженную женщину.

– Выпей снотворное. Вбила себе в голову чепуху на ночь глядя. Нельзя так. Тебе быстрее поправиться надо. Если будешь хандрить, хуже будет. Не выпишут еще неделю, – поучала Таню уставшая и сморенная возней с бумагами и борьбой со сном Полина Викторовна. – Болит что-то? Или к мужу захотела? Молодо-зелено… Сама такой была. И боль тогда – не боль и…

– Тише… Тише… – вдруг заволновалась Таня, схватив руку Полины Викторовны. – Кто-то внизу разговаривает. Какое-то волнение, беготня… Слышите?

– Мало кто-о-о, – совсем спокойно, не поднимая головы, ответила Полина Викторовна, шелестя листочками чьей-то истории болезни. – И ночью люди поступают. Это же больница. – Она разогнулась, вытянула уставшие и отекшие ноги. – Давай, Танечка, лучше чайку попьем. Он взбодрит и тебя и меня. Скоро полночь, а дождь полощет, как из ведра. Землю на метр расквасил. – Она наклонилась, достала из тумбочки термос. – И ночь быстрее пройдет. А завтра твой благоверный придет. И детки твои с ним.

– Н-не-ет… – очень странно и совсем отрешенно прозвучал Танин голос. Не сказав Полине Викторовне больше ни слова, она встала и пошла по коридору, придерживая руку в гипсе, затем торопливо спустилась на первый этаж, где была приемная, и увидела своего соседа.

– Сережа… – окликнула упавшим голосом. – Почему ты здесь?

– А-а-а, Таня, – обернулся Сергей на ее голос. – Там… там Василий… – Он показал глазами на дверь. – Он… он… с Олежкой… – Увидев Талины глаза, замер, шагнул к ней, взял за руку, но она отчаянно дернулась и открыла дверь в приемную. Первые секунды ничего не видела, кроме спины мужа.

– В-вася… Что случилось?