Пообещай

Только она не человек, а Эфина. И времени в обрез.

Как только загорелся зеленый, Эмия шагнула на замызганную и бесцветную, как и весь город после долгой зимы, «зебру».

(Danny Wright – Still)

– Девушка, Вам чего?

Пахло сигаретным дымом.

Черноволосый сосед Дарина разглядывал подошедшую девушку со смесью веселья и удивления, Дарин равнодушно и чуть исподлобья. Когда разглядел лицо гостьи, сморщился, будто от головной боли, после нахмурился и отвернулся.

– Вы по поводу «Опеля»? Он еще не готов. Часа через два приходите.

Чувствовалось, что веселый друг вовсе не прочь поговорить, но Эмия на него не смотрела.

Синяя стеганая куртка, поднятый ворот; отросшую и спадающую на лоб челку трепал шальной ветер. А глаза все такие же – настороженные, невеселые. Губы поджаты; сигаретный дым он выпускал через ноздри умело и устало.

– Дарин Войт? Мы можем поговорить.

– С «тобой»? – тут же заглумился друг. – Дар, а ты не говорил, что замутил с красоткой! Как Вас зовут, милейшая? Я – Стас.

– Наедине, – с нажимом, игнорируя Стаса, произнесла Эмия.

– Ну, не хотите, как хотите…

Протянутая ей для знакомства рука исчезла.

– Вы кто? – выдохнул после очередной затяжки Дар. – Если по мотоциклу, то он еще…

– Я по другому поводу. Отойдем?

На нее смотрели неприязненно и недоверчиво.

– Что Вам?

Куда-то подевалась и вежливость, и официоз. Как только Дарин понял, что перед ним не клиентка, то моментально растерял всякое терпение.

– Мы знакомы вообще?

– Мы знакомы… заочно, – отозвалась Эмия осторожно. – Скоро познакомимся лучше.

А на лице напротив крупными буквами: «Не люблю ни сюрпризы, ни незнакомцев». Он вообще, по-видимому, мало что любил в этой жизни.

– Ты – Дарин Войт, двадцать четыре года. Родился в Бердинске, в роддоме номер два, откуда почти сразу же отправился в интернат, так как от тебя отказалась мать. Ты – «чент»…

Если бы она в этот момент пинала его по яйцам, а заодно обзывала бы «ссыклом и гребаным ублюдком», то и в этом случае выражение на лице Дарина выглядело бы приветливее, чем теперь. Куда-то в сторону полетела недокуренная сигарета; на челюсти напряглись желваки. Но Эмия знала, что делала, и потому тараторила, как автомат.

– Ты родился седьмого апреля, но до своего двадцать пятого дня рождения ты не доживешь, потому что в запасе у тебя осталось ровно тридцать дней…

– Ты… кто такая вообще?

Он уже ее ненавидел – она только что безжалостно вколотила гвоздь в самые больные места.

– Я? Эфина.

– Эфина?!

Эмия никогда не слышала столько насмешки и презрения в голосе одновременно.

– Вали домой, Эфина, поняла?

Да, здесь знали о Богах и Верхнем Мире, хоть с небожителями сталкивались не часто. Гораздо чаще после того, как в лесах возникли Ворота, но все-таки редко.

– Я хочу тебе помочь.

– А я просил? Давай, вали домой, наверх или в психушку. Вали, поняла?

Ее гнали с таким напором и злостью, что кожа Эмии пузырилась от невидимых ожогов.

– Ты не понимаешь, всего сто единиц манны – они все для тебя изменят. И они у меня есть.

Он плюнул ей под ноги, а после резко развернулся и зашагал прочь.

– Ты сможешь сделать свою жизнь бесконечной. Как у других.

– Пошла прочь! – прорычали ей, не оборачиваясь.

Коротковолосый затылок; поднятый воротник куртки. Резвый ветер дул так, что у нее заиндевели и щеки, и нос.

Когда раздраконенный мужчина скрылся в недрах гаражного бокса, Эмия вдруг ощутила, что растеряна – куда ей идти? За ним? Куда-то еще?

Сменился на красный сигнал светофора – встали машины; тронулся по зебре одинокий пешеход. Зеленый, снова красный, снова зеленый…

Выглянул из-за створки двери «друг Стас», отыскал глазами стоящую у угла дома Эмию и тут же скрылся внутри. Доложил, наверное, что враг все еще «у ворот».

Носки ее сапог залил мутной жижей проехавший на высокой скорости грузовик.

* * *

(Pianomania – Прощай, жестокий мир)

В интернате, где он рос, им часто читали сказку про Великих Эфин, которые иногда спускались с небес, чтобы помогать людям. Он верил в нее с такой яростью и нажимом, как не верил в то, что за ним когда-либо придет мать.

Мать не придет. Приходили за другими детьми из других интернатов, но не за «чентами». Кому нужен ублюдок? «Даром» его, наверное, прозвали в честь дара Богов – первого в семье ребенка, – но он оказался проклятьем. Тихим, угрюмым сорняком, вырванным из почвы сразу после рождения, но не потерявшим желания прожить свой короткий срок хоть как-нибудь.

Заветную сказку он помнил слово в слово – для него, маленького, священное писание: «Коль будешь ты добрым сердцем, открытым миру, смелым и сильным, сумеешь пройти три испытания, а после я дам тебе то, чего желаешь ты, – жизнь долгую, почти бесконечную…»

Маленький Дар обещал себе быть смелым. И еще самым добрым, самым сильным, самым…