Буржуй ищет таланты

«Надо же, утром мы как серны гор, проворные и стремительные, а к ночи как три старые клячи, дохлые и изможденные. Ну ладно, последний поход в бар… Тут тоже трагичные лица. Держитесь, ребята, скоро спать. Осталась пара перевалов. Поднос. Оп… Взяла… А вот это зря они мне шесть бокалов поставили. Мадонна… Тяжело-то как!!! Несем… Несем… Вершина близка. Пришли. Думай о равновесии, думай… и улыбайся как дура, словно это самая большая радость в твоей жизни. Так, сначала девицам: берем, ставим бокал, держим равновесие. Хорошо… Берем, ставим… Эй! Справа! Не надо помогать! Не надо! Убери руки! Убери руки, говорю! Ах!.. Можешь не убирать. И ведь не на тебя, дрянь, на подругу твою. Все… Куртка, платье. Все… Вскочила, кричит, мокро. Понимаю, шесть бокалов – три литра, мы сейчас все утонем. Господи, а смотрят-то как… Вот он, мой конец. Как там еще про серн: мясо ценят за питательную ценность, а из кожи выделывают перчатки?»

Глава 2

Рестораном, в котором работала Веро, заправляла одна вдова – особа уже немолодая, но порывистая и импульсивная. Всегда взбудораженная, словно лошадь, учуявшая опасность, она никому никогда не доверяла, заставляя и других поминутно оглядываться. При виде ее даже чашки с буфета падали, переволновавшись, что их поставили ручкой не туда повернув. За неровность и отрывистость персонал ресторана прозвал хозяйку Росомахой и всегда помнил, что Росомаха сначала нападает, потом зарывает, потом ест в три приема.

Не будучи злой от природы, но все больше чувствуя власть, Росомаха сильно расслабилась, и граница между желанием, чтобы человек работал в ресторане, и тем, чтобы он там жил, у нее заметно размылась. Стандартная ошибка всех рабовладельцев: ты просто уже не знаешь, когда остановиться.

– Представляешь… – сказала однажды Веро Алессандре, – не могу теперь ходить в рестораны – ненавижу официантов.

– А за что их любить? – хмуро отозвалась та.

Они стояли у барной стойки, как два не вымирающих динозавра, и смотрели, как Принчипесса проводит очередное собеседование на место официанта.

– Как ты думаешь, сколько протянет? – с надеждой спрашивала Веро, думая о выходных. – Месяца четыре? Она с виду крепкая.

– Да нет, месяца два, – вздыхала Алессандра и тоже думала о выходных. – Ты посмотри, какая улыбчивая. А при нашей работе нужен или стержень, или полная апатия к жизни… Но улыбаться перестанет быстро. Это точно.

Так и было. Проходило три, четыре недели, и новенькие отползали из банкетного зала, как раненые бойцы с поля боя, и гвардия оставалась в прежнем составе. И когда стало совсем плохо, в ресторане появился Удав.

После этого все с ностальгией стали вспоминать те хорошие времена, когда было плохо.

Откуда он свалился, еще долго никто не понимал. Ходили слухи, что у него в Италии был свой ресторан, он там случайно отравил главаря местной мафии, и, пока боссу в госпитале промывали желудок, пришлось ему удирать на все четыре стороны. Но Удав не растерялся, побродил немного по свету и со своим талантом приспосабливаться нашел себе страну и работодателя. Сменил климат, сменил гражданство, но не поменял любимое занятие – жить за счет других и ничего не делать.

Росомаха его как-то быстро признала, даже доверилась, полагая, что он, итальянец, в еде и напитках толк понимает. И не прогадала, в этом Удав понимал – и пожрать, и выпить был не дурак. К тому же умел создать видимость работы – рвался в нетерпении, когда Росомаха была рядом, а в остальное время сидел за барной стойкой и мотал ногой.

– Я так устал, так устал, – жаловался он, откупоривая очередную бутылку вина, – я уже два года без отпуска.

За это время откормился, располнел и почти посадил печень. Дело в том, что Удав был итальянцем сильно выпивающим, но ему приходилось это скрывать, потому что Росомаха пьянства на дух не переносила. Наверное, это была самая большая неудача Удава – отсутствие правильного собутыльника и необходимость вечно прятать бутылку.

К персоналу он был пренебрежителен и зол, жизнь научила его не принимать людей близко к сердцу. Он даже язык не стал учить, обходясь итальянскими жестами, хотя сам был не дурак, а, напротив, очень был даже умен, все подмечал – недостатки, слабости – и умело ими пользовался. И наверное, мог в правительстве занимать не последнюю должность (не зря же так интриги любил), но незаметно разменялся, и день и ночь думая о своем кармане…

А еще Удав не сохранил бы такую лошадиную выдержку, выпивая две бутылки вина за вечер и умудряясь каждый раз добираться до выхода своими ногами, если бы не прислушивался к своей интуиции, которая ему всегда подсказывала, где дверь.

И вот и однажды, похмельным утром, помятый, но бдительный Удав опрокинул две чашки эспрессо и окинул ресторан мрачным взглядом. Что-то неладное чудилось ему в воздухе, какой-то заговор. Удав закурил, поморщился, потушил сигарету. Неспешно слез со стула. Пошатываясь, незаметно прокрался на кухню. Открыл дверь, споткнулся обо что-то мохнатое, взвыл от ужаса, вскочил на табуретку, вспомнил любимую маму…

Потом орал на всех с таким сердцем, такие доводы приводил, что даже Робертино смолчал, отступил к персоналу и закрыл его своей широкой итальянской спиной. Удав еще раз чертыхнулся, слез с табуретки и торжественно пообещал, что всем головы оторвет. Потом направился к Росомахе смертные приговоры подписывать.

После этого Робертино медленно обвел притихший персонал прощальным взглядом. Чуть дольше задержался на Веро и Принчипессе. Принчипесса тогда гордо голову подняла, готовая пойти в бой за свои убеждения. А Веро малодушно голову в плечи втянула, она в бой никогда не ходила. Она обычно в кустах сидела.

«А при чем здесь Веро? – недоуменно скосила она взгляд на свои ботинки, шнурки разглядывая и стараясь не встречаться взглядом с Робертино. – Как что, так сразу Веро! Эту кашу, на минуточку, все заваривали. Каждый как мог себя проявил!»

Она как сейчас тот день помнила. На дворе стоял сентябрь. Дождь лил беспросветно уже третьи сутки, будто бы еще больше старался усилить обострившуюся осеннюю хандру. Веро выскочила из дома без зонта, возвращаться времени уже не было, пошла так. Очень опаздывала, понимала, что надо бы ускориться, а лучше пробежаться, но ноги и без того волочились с трудом. По дороге заглянула в аптеку посмотреть, сколько антидепрессанты стоят. Вышла в немом изумлении.

«Надо же… – подумала она, задрав голову и разглядывая затянувшееся черное небо, – те, кто могут позволить себе купить курс из расчета по две капсулы на четырнадцать дней, напрасно думают, что у них все так плохо».

Но дойдя до ресторана, Веро узнала, что утро может быть куда как хуже.

У ступенек сидел печальный, похожий на мокрого лисенка пес. Он был уже не щенок, а скорее подросток, и хотя с родословной явно были вопросы, но Веро сразу разобралась, что даже через год выше ее колена пес не вырастет. На груди у собаки светлым окрасом выделялось белое, словно у аристократа, жабо, но сейчас оно уныло свесилось, так же как печальные мокрые уши, как несчастный рыжий хвост. Ручейки дождя, не останавливаясь, бежали по его шерсти, скатывались на мостовую, и промокший, озябший пес застыл с выражением полной безнадеги в глазах. Иногда он вдруг вздрагивал, отряхивался и вглядывался в прохожих, словно надеялся кого-то увидеть, но люди спешили, спрятавшись под зонтами, дождь все больше и больше заливал улицу, и пес снова опускал голову, с каждым разом все ниже и ниже.

На его носу повисла огромная, похожая на слезу капля. Заметив, что на него смотрят, пес поднял голову и исподлобья посмотрел в ответ. Капля, сорвавшись с носа, упала на мостовую.

Веро продолжала стоять как зачарованная, не отводя взгляда от собаки, дождь стал еще сильнее, на ее носу тоже повисла капля. Веро подумала, что это полный привет и лучше бы ее с утра пристрелил кто-нибудь.

Ей вдруг припомнилось, что в холодильнике у Робертино были припрятаны котлеты. Сначала они, конечно, были приготовлены для посетителей, но срок годности не бесконечен и ходили упорные слухи, что персонал сегодня кормить будут ими.

Веро, конечно, любила Робертино, но иногда ее так и распирало спросить:

– Серьезно? Это наш обед? А ты сам-то это есть будешь?

«И все же, все же, – размышляла Веро, заходя в ресторан и затылком чувствуя взгляд собаки, – как бы достать ту котлетку».

В подсобке натолкнулась на Принчипессу. Та, мрачно вглядываясь в зеркало, оправляла черную футболку. Веро подумала, что сегодня она особенно похожа на одичалую ворону – ту, что и рада к стае примкнуть, но гордость не позволяет.

– Опаздываешь, – бросила Принчипесса хмуро.

– А ты не опаздываешь? – огрызнулась Веро. – Сама меня на минуту опередила, я твою спину видела, когда ты в ресторан заходила.

Принчипесса не ответила, зашвырнула в угол туфли и, пнув чью-то сумку, хлопнула дверью. Веро вышла следом, по-шпионски огляделась и крадучись направилась в кухню. От хандры не осталось и следа, мысль о котлете удивительным образом придала ее жизни смысл.

Утро на кухне уже было в самом разгаре – звон тарелок, хлопанье крышек, окрики Робертино. Тут вовсю жарили, варили, запекали. Робертино отдавал указания.

– Чеснока мало – больше чистите! Свежую зелень привезли? Почему до сих пор сыр не натерт?! Мяту не трогай! Кто взял мой нож?! Кому руки оторвать?!

Веро неуверенно потопталась на месте – храбрости у нее заметно поубавилось. До холодильника был один прыжок, но Робертино тоже одним ударом наотмашь бил.

«Не пойму, в каком он настроении, – щурилась она. – Попросить? Не попросить? О, Принчипесса! А она что здесь делает? И тоже к холодильнику. Оп! Уступаю… Робертино как раз свой нож нашел».

– Робертино, я котлеты возьму? Что? Что ты смотришь как бешеный, я тебе чек принесла. Я за них заплатила, говорю. Понимаешь, заплатила. Ну и взгляд у тебя. Тебе плохо? Веро, а ты почему не в зале? Мы открываемся.

Еще пару секунд Робертино приходил в себя.

– Что?! – взревел он. – Да как ты смеешь?! Веро! Да как она смеет?! Ты видела?! Своими ручищами в мой холодильник! Без разрешения! Такая наглая… такая… Такая…

– Да, да, да, – закивала Веро, но в душе смутно шевельнулась надежда, – такая дрянь. Я тебе всегда об этом говорила. Но она уже убежала. Робертино! Я тебя прошу, не махай так ножом!

И, подобострастно улыбнувшись, сделала два шага к выходу, почти вывалилась из кухни и помчалась за Принчипессой. Сама себе не верила, перескакивала через ступеньки, боялась все кино пропустить. Очень запыхалась, прибежала к самым титрам, но тоже понравилось. Пес стоял за окном и с блаженством на морде уплетал котлеты. Принчипесса потрепала его по загривку, улыбнулась, став на мгновение даже на человека похожа, и вернулась в ресторан.

– Уже пять минут, как открыться должны, – рыкнула она на застывшую у входа Веро. – Ты чего встала у прохода?! И пятно на скатерти. Почему не поменяли?!

– Да пошла ты, орать с утра, – бросила в ответ Веро… Но как-то с уважением.

…С тех пор пес повадился ходить в ресторан каждый день. Принчипесса показала ему вход у кухни, приказала ждать там и незаметно перевела на трехразовое питание. Назвала Буржуем.

– Имя какое-то дурацкое, – неодобрительно морщилась Веро, глядя, как белое жабо у пса на груди от сытой жизни расправляется, а сам он весь становится круглее и круглее, как колобок в лучшие годы его откормки у бабушки и дедушки.

Как только Принчипесса взяла опеку над Буржуем, Веро вмиг перестала терзаться его судьбой.

Поначалу, как обычно бывает в незнакомом обществе, Буржуй немного стеснялся, присматривался, всем спасибо говорил. Но потом пообвык, обнюхался, выбрал себе вожака. Стал каждый вечер Робертино до помойки провожать.