Ограниченная территория

Мне больше нельзя было услышать звонкую песню дождевых каплей, вдохнуть свежий воздух после недавно прошедшей грозы, а также почувствовать падение на свои плечи мягких снежинок. Я не застала розово-золотистых сентябрьских закатов, подсвечивающих сизые края облаков. Была лишена возможности идти сквозь нежно-голубую дымку октябрьских вечеров, слушая под ногами хруст опавших листьев и прохладный шёпот осени, а по утрам – вдыхая запах свежего кофе, смотреть в окна и наблюдать, как из-за далекого горизонта поднимается яркое огромное солнце. Из любого окна – все они в нашей квартире выходили на восточную сторону. Там, где сейчас я, одна пустота. Глухая могила, похоронившая заживо меня и многих других. Мы и так все потенциальные мертвецы – это всего лишь вопрос времени.

Сейчас я понимаю, что даже в нелюбимой мною осени были свои прекрасные моменты.

Интересно, как мои родственники поступили с квартирой? Уже продали её, стремясь поскорее забыть случившееся? Быть может, сдают? Или жилплощадь до сих пор просто пустует, как мёртвый памятник, как дом с привидениями? Затхлое, нежилое помещение, в котором царит идеальный неестественный порядок и нет никаких людей?

Если бы не это, я давно была бы мертва. Я смирилась с тем, что этого со мной никогда не произойдёт. Так бы и вышло. В других обстоятельствах так бы и вышло.

В обычных, а не трагических.

Он говорит, что я для него значу больше, чем остальные. Ему важно, чтоб я следила за внешним видом. По этой причине мне позволены привилегии: использование для данной цели колюще-режущих предметов не раз в месяц (как, с его слов, положено другим пленникам), а раз в неделю. Но, как и все, я начала получать их «после сорока дней адаптации и снижения общей аффективности» – то есть с первого сентября. Всё это длительная и тягостная процедура: перед тем, как положить максимально защищенные от острых углов пилку и ножницы обратно в лоток и поставить тот на платформу, я каждый раз показываю лично ему на камеру. Химик никогда не допустит, чтобы у меня было оружие против него.

За стеной справа снова слышны женские крики. Я помню точное время, когда впервые услышала их: позавчера утром, ровно в семь часов и одну минуту. Я знаю, почему это произошло именно тогда, шестьдесят секунд понадобилось бедняге, чтоб отойти от шока и понять, что она находится в сущем аду.

Мне её жаль, но я ничем не могу помочь. Остаётся только надеяться, что участь, уготованная ей, окажется не слишком мучительной и смерть заберёт её быстрее, чем над ней успеют вдоволь поиздеваться.

За эти два дня она кричала ещё четыре раза: вчера и позавчера – в обед и вечером. Я чувствовала себя так, будто нахожусь рядом, и душа моя изнывала от боли. Я плакала и зажимала руками уши, но очередной её крик нельзя было предугадать. Тогда я шла в санузел, где включала воду, и сидела на душевом поддоне столько времени, сколько могла выдержать, стараясь при этом непредставлять, какие ужасы творят с несчастной прямо за этой стенкой. Такое поведение отчасти походило на трусость и малодушие, и мне было стыдно. Но той частью коры головного мозга, отвечающей за рациональное мышление, я понимала, что сделать что-то для этой женщины мне не представлялось возможным.

Помимо ужаса и чувства жалости к ней, я испытывала… нет, не облегчение. Чувство, сродное тому, что испытывают друг к другу ученики на уроке особо злого и несправедливого учителя. «Мы в сущем кошмаре, но терпим его вместе, и коллективный дух нас бодрит». Правда, в данной ситуации связь эта была односторонней – о моём существовании соседка по несчастью пока что могла только подозревать. Иногда мне хотелось ей что-нибудь крикнуть, но каждый раз эта идея теряла смысл, едва я решалась открыть рот. И мне оставалось вновь и вновь слушать тишину, надеясь, что с женщиной пока всё хорошо. Я хотела, чтоб к ней не притрагивались как можно дольше, и понимала, что теперь моё душевное состояние будет зависеть, в том числе и от того, что происходит за стеной.

Этот ублюдок был прав. Избавиться от привязанности к кому-то – не в моей власти. Сложнее для меня только её не приобретать.

Теперь я была не одна.

Но я и так не одна!

Снова шевеление. А сразу за ним – слабый, но уже различимый толчок.

Я взглянула на контейнеры с завтраком у двери. Уже долгое время я не притрагивалась к ним раньше, чем через три часа, зная, что вид еды лишь усугубит моё плохое самочувствие. Однако сейчас я подумала, что справлюсь.

Подойдя к двери, я сразу же разглядела обёрнутую пищевой плёнкой пластиковую подложку, в которой покоилось филе слабосолёной форели. От одного вида некогда любимого лакомства на меня накатила дурнота. Глубоко выдохнув, я медленно отошла к кровати и села на неё, стараясь придти в себя.

Всё больше не будет как прежде. Теперь мне придётся это принять.

То, чего я так долго боялась признать, стало для меня, наконец, очевиднее, чем когда-либо.

Я не могу видеть, как меняется внешний мир в связи со сменой времён года и погодных условий. Но за одной последовательностью изменений наблюдать мне всё-таки суждено.

Той, которая происходит уже внутри меня.

Я посмотрела на свою белую комбинацию одежды. Теперь штаны и футболка отнюдь не болтались на мне свободно, но пока что я в них влезала.

Положив ладонь на округлившийся живот, я вновь почувствовала изнутри небольшой толчок. Вновь, как в первый раз неделю назад, я с восторгом и страхом подумала, что это – самое необычное ощущение в моей жизни.

Глава 14

От разнообразия кухонной утвари уже разбегались глаза, однако ни один из представленных на сайте вариантов кофеварки не подходил на роль достойного презента начальнику. Вздохнув, я перехватила телефон поудобнее и открыла сайт следующего магазина. Взору моего вновь предстали модели, цвета которых варьировались от чёрного до металлически-серого.

Проигнорировав варианты с низкими ценами, я сразу перешла к тем, стоимость которых начиналась от пятнадцати тысяч рублей. Не спеша я водила пальцем по сенсорному экрану,тщательно рассматривая агрегаты и читая характеристики понравившихся. Надеюсь, тут я что-нибудь выберу.

Послышала грохот. Оторвавшись от экрана, я увидела, что наша младшая лаборантка Зина уронила чайник. На моё предложение помощи кудрявая светловолосая девушка спешно заверила меня, что всё в порядке, подобрала упавшую посудину и принялась вытирать лужу. Её коллега по званию, худая темноволосая Оксана со стрижкой каре, сидя за обеденным столом, выуживала из целлофанового мешка ленты для упаковки подарков и сортировала их по цветам. Третья сотрудница, Майя, сидела на кресле у окна и, пододвинув к себе журнальный столик, сосредоточенно рисовала плакат. Тёмно-русые волосы то и дело падали ей на лицо.

Увиденное помогало мне поднять командный дух и почувствовать атмосферу грядущего праздника – всё, на что мне сейчас нужно было настроиться. Именно поэтому я вместо того, чтобы пойти к себе кабинет, решила заняться выбором подарка Гаврилюку в комнате отдыха среди остальных. Может, роль сыграло и то, что одной мне сейчас было скучно.

Через несколько минут я, удовлетворённая поиском, сделала скрины с фото и описанием трёх кофемашин и отправила их Антону. Я знала, что спокойно могла бы определиться с вариантом и без него – тем более что он сам был бы не против моего единоличного решения, так как тоже ничего не смыслил в устройствах для приготовления древнего арабского напитка. Но я, помимо простого уважения к мнению мужа, всю супружескую жизнь свято придерживалась правила «последнее слово – за главой семьи». Даже если это самое слово ему подсказала я. Главное здесь – дать понять, что он принял решение самостоятельно. Сегодня к тому же Антон нуждался в поддержке больше обычного. С утра он побывал на лечении зуба у стоматолога. Всё прошло отлично, но после у мужа разболелась голова.

– Эта бормафына – кофмар, – пожаловался он, зайдя в наш малый конференц-зал на первом этаже, где вот-вот должно было начаться неофициальное заседание сотрудников отдела по поводу обсуждения вопросов, касающихся дня рождения начальника. Из-за распухшей щеки речь Антона была шепелявой. Как его заверил доктор – отёк спадет через несколько часов.

– Пифк такой пфотивный, ефкий, как комаф. Прям в голофу отфало.

– Молчи уже, – улыбнулась я. – Если что, я буду говорить за нас двоих.

Собрание длилось от силы час, но в форме настолько жаркой дискуссии, что все участники порядком утомились. Кроме разве что главного энтузиаста, коим выступал наш неизменный массовик-затейник: старший научный сотрудник физиологии Ефим Кудряшов. Маленький полноватый мужичок тридцати пяти лет носился вокруг стола, за которым висели доска и проектор. Активно жестикулируя руками (в одной из которых был открытый маркер, так что подходить к нему ближе чем на метр никто не решался), он тараторил и тараторил.

– Ребята, коллеги! Давайте разделимся и купим Петру Владимировичу два подарка. Один – это что-нибудь ценное, а второй – просто приятности. Допустим, еду и алкоголь. Знаете, сейчас такие корзины продаются, уже с готовыми наборами всего. Есть чисто мясные наборы: с колбасой, нарезкой. Кстати, отличный мужской вариант. Я считаю, это лучше, чем фрукты и сладости. И коньячок под закуску!

– Отлично, Фима, отлично. Лично я за, – поднял руку наш рыжеволосый старший лаборант Митя Белоконь. – К тому же конфеты мы в прошлом году дарили.

– Коллеги, сейчас юбилей! Подарки должны быть соответствующие. Так, у кого-нибудь ещё есть предложения, возражения насчёт «съедобной» части презента? Нет? Отлично.

Подойдя к интерактивной доске, которую уже разделяла на две части нарисованная синяя вертикальная черта, Кудряшов подписал оба столбца.

– Нас как раз две лаборатории. «Физиологи» и «биохимики». Так, – он снова повернулся к нам. – Теперь давайте решим, кто займётся первым подарком.

– Мы можем. Валька! Эй, Валька! Иди сюда! – раздался с левого края ряда крик Сашки Иванца, одного из лаборантов – молодого представителя «биохимиков». Я увидела, как Валя, молча поднявшись со стула у самой стены в противоположной стороне, вежливо и внимательно посмотрел на сослуживца.

– У тебя ж мама занимается чем-то, связанным с мероприятиями?

– У неё своё агенство по организации детских праздников, – на бесстрастном лице Валентина промелькнула небольшая улыбка. – С подарками она тоже сталкивается. Если необходимо, мы можем вместе с ней выбрать нужные продукты и составить корзину.

Я мысленно похвалила парня. А он молодец – быстро ориентируется в ситуациях!

– Главное, чтобы мамаша не положила по ошибке туда его памперсы, – послышался сзади чей-то шёпот, а потом сдавленное хихиканье двух мужчин. Я искренне порадовалась тому, что Валя в силу расстояния не мог услышать этих умников.

– Спасибо, Валечек. Алкоголь, так и быть, я куплю.

– Отлично! – продолжал тем временем энтузиаст Ефим. – Значит, биохимики, занимаетесь этим подарком. Осталось определиться со вторым.

«Определение» заняло ещё минут двадцать. После нескольких разнообразных вариантов – от кресла (и чтоб он сидел в нём своей шефской задницей) до банковского золота список сократился до двух: кофемашины (предложение Белоконя) и картины – работы одного из современных художников (с ним, как ни странно, вдруг выступил молчаливый Валя). Методом голосования мы выбрали первое.

– Замечательный выбор! – радостно вскинул руки Кудряшов, едва не заехав при этом маркером по стене. – Практичный! Я сам болел за него. Шеф обожает кофе! Ээ… Валь, картину тогда в следующий раз.

– Валя у нас поклонник живописи, – опекающим тоном сообщила сидящая рядом с ним «биохимик» Настя Свинцова – пухленькая двадцатисемилетняя девушка с длинной светлой косой. – Больше, чем Андрей Петрович. Когда я – вот недавно – впервые пошла в Третьяковку и случайно встретила его там, он провёл меня по всем залам и рассказал про все картины. Все! Представляете!

– Валя, тебе там гидом надо работать! – хохотнул Сашка Иванец.

Валентин сидел со смущенной улыбкой и некоторой растерянностью. Но голубые глаза его блестели ярче прежнего.

– Ещё я это к тому, что у Вали тоже скоро день рождения. Вот и намёк, что подарить, – закончила Анастасия.