Мы, Николай II

Мы, Николай II
Вячеслав Грацкий

Февраль 1917. Государь арестован в Ставке, идет зачистка ближайшего окружения. Под прицелом оказывается полковник Келлер, офицер по особым поручениям Его Императорского Величества, отдыхающий в Царицыне. За ним охотятся профессиональные революционеры Минин и Ерман, будущие герои Красного Царицына. В попытке спасти судьбу Империи полковник отправляется в Могилев.

Вячеслав Грацкий

Мы, Николай II

Глава первая

Февраль 1917, Царицын

Келлер проснулся мгновенно. В глазах еще таяли обрывки сна, а он уже сидел в постели, ладонь приятно холодила рукоять револьвера. В припадке, на разрыв груди, заходило сердце, хлынул ручьем пот. Взгляд Келлера заметался из угла в угол, задрожал палец на спусковом крючке, но стрелять было не в кого.

В комнате стояла предутренняя тишина. На камине зеленоватым светом подсвечивали радиевые часы. Между стрелок улыбалась рожица какого-то черта – Пана, Фавна или кого там еще могли намалевать на часах?..

Владимир Федорович смежил веки, медленно выдохнул. Что приснилось уже не помнил, осталось лишь острое ощущение опасности. Сон, просто плохой сон, сказал он себе… Впрочем, кого он хочет обмануть? Нет, не просто сон. Плохие сны к нему просто так не приходят.

За стеной глухо громыхнуло, лязгнуло, заскрежетало. Келлер натянуто усмехнулся. Арматурно-гвоздильный завод, кажется. Он скосил взгляд на Юлию Дмитриевну. Вдова купца первой гильдии мило улыбнулась сквозь сон и перевернулась на другой бок. Еще вчера вечером она истово обличала выстроившего этот завод купца Серебрякова. «Этот негодяй! – возмущалась она. – Городская дума ему не указ!.. Назло мне выстроил! Ни днем, ни ночью покоя нет, глаз не могу сомкнуть! Целыми днями – бум, бум! Живу как в аду! И дом ведь не никому продашь!..» Она была прекрасна в своем праведном, а может и неправедном – Келлер не особо вникал в смысл ее слов – гневе. Но сейчас – сейчас она спала как младенец, никак не реагируя на приглушенный грохот, пробивающий сквозь несколько каменных стен.

Келлер еще раз взглянул на часы – пять утра, конечно же, растер виски. В голове тянуло и ныло, вроде бы несильно, но каждый особо сильный фабричный лязг загонял «гвоздь» боли все глубже и глубже. Юлия Дмитриевна, конечно, права, если ад существует, там непременно должен быть арматурно-гвоздильный завод. Провести целую вечность рядом с громыхающим «левиафаном» вполне себе наказание для грешных душ.

Поднявшись, он с удовольствием прошелся по прохладному паркету. Новомодное водяное отопление хорошо прогревало комнату, на взгляд Келлера – чересчур хорошо. Очень хотелось открыть окно, вдохнуть полной грудью свежего морозного воздуха, но вдова могла проснуться, начнутся вопросы, расспросы…

Келлер невольно оглянулся. Юлия Дмитриевна мирно посапывала, выпростав из-под одеяла руки и обняв подушку. Быть может, время и впрямь пришло? Остаться? Остепениться?..

Который уже раз за последние полгода, колеся из города в город, заводя романы с женщинами, преимущественно офицерскими вдовами, он задавал себе это вопрос? Третий? Четвертый? Он ведь знал ответ, знал, что мирная жизнь – без охотничьего азарта, без запаха пороха и без острейшего чувства опасности, от которого сводило ледяной судорогой нутро – не его стезя. И все же вопрос этот снова всплывал раз за разом. Избороздившая волосы седина ли тому причиной, ноющие суставы или просевшее зрение? Быть может он как старый пес, почуявший смерть, просто хочет забиться в укромное место и тихо умереть?.. Словно почувствовав его взгляд, Юлия Дмитриевна заворочалась, перевернулась на спину, обнажив стройные ноги. Дескать, вот она я, со мной тебе будет хорошо, оставайся…

Улыбнувшись, Келлер погрозил спящей женщине пальцем. Мягко ступая, пересек комнату, отдернул бархатную портьеру. За окном бурлила метель, тускло желтели уличные фонари. Мимо, в сторону вокзала медленно ехала пролетка, из толстенного тулупа выглядывал полусонный возница. Несколько секунд Келлер оцепенело стоял, захваченный ощущением ирреальности происходящего. Если не двигаться, если ничего не предпринимать, то все это останется как есть. Залитая золотом снежная мгла, клюющий носом извозчик – вся эта городская пастораль будет длиться вечность. Просто ничего не делать, просто остаться…

Келлер фыркнул и замотал головой, разгоняя морок. Черт знает что – то ли возраст, то ли последствия ранения. Нигде он, понятное дело, не останется. Во всяком случае не сегодня и не сейчас. Чувство тревоги от плохого сна никуда не делось, и он понимал почему. Случилось то, что должно было случиться, чего он ждал уже несколько месяцев. Пришло время возвращаться в Петроград.

Келлер включил настольную лампу, разобрал и аккуратно, тонким слоем смазал револьвер. Семизарядный наган, офицерский, произведенный на Тульском Императора Петра Великого оружейном заводе отличался крайней надежностью и неприхотливостью, но даже ему в холодную зиму не помешает смазка. Тем более сейчас, когда для него намечалась работенка. Да и второй снаряженный барабан не помешает, все быстрее, чем перезаряжать по одному патрону.

Головная боль отпустила, но Владимир Федорович вдруг с холодком осознал, что вместе с болью как будто срезало очередной кусок памяти. Он никак не мог вспомнить, как оказался в компании Юлии Дмитриевны. Помнил вечерние разговоры, помнил жаркие объятия вдовушки, но где и как он с ней познакомился?.. Помнил отель, где остановился, вроде бы, «Люкс», помнил номер – сорок семь, но… Как он очутился в этом городе?

Проблемы с памятью начались с самого отъезда из Петрограда. Стоило отправиться в эту странную командировку по российской провинции, как все и началось. Люди и события прошлых лет вдруг стали выпадать из его памяти крупными кусками, а при попытках вспомнить начинались головные боли. Иногда память возвращалась, накатывала вспышками, как отсветы выстрелов. Всплывало то одно, то другое, то третье, вот только куски мозаики в цельную картину складывались далеко не всегда.

Но хуже всего было другое. Из памяти исчезли пароли военных лож. Пока он мирно путешествовал по глубинке России это, конечно, не играло особой роли. Но если он встрянет в переделку – выбираться придется строго официально, то есть долго и муторно.

Впрочем, главное он помнил хорошо – с чего все началось, и как все закончится. Точнее, знал – как должно все закончиться. Если, конечно, он сделает то, что должен. Если доберется до Петрограда.

Келлер потер пальцами виски. Вот оно, опять…

Глава вторая

Май 1916, Севастополь

Вокзальные часы застыли на трех часах ночи. Келлер прошелся по пустынному перрону, поглядывая на ярко освещенные окна поезда. Увидев за рабочим столом Николая Александровича, остановился напротив, закурил. Хотя ему и дали указание пройти в вагон, беспокоить царя он не спешил.

Келлер выдохнул облачко дыма, и облик царя внезапно задрожал, поплыл, словно отражение в воде пошло рябью. Проступили смутные образы, чьи-то вроде бы знакомые лица, смеющиеся и окровавленные, хохочущие и рыдающие, все это мелькало, мельтешило как будто киноленту крутили на бешеной скорости…

От наваждения Келлера бросило в пот. Ему показалось, что он не может быть здесь, что это невозможно – быть здесь, но в то же время – он должен быть здесь, он доверенное лицо царя, порученец по особым делам…

Владимир Федорович обхватил голову руками, зажмурился. Что это было, черт возьми? Когда открыл глаза все было как должно – перрон, поезд с императорскими гербами, Николай Александрович за письменным столом.

Келлер с облегчением выдохнул воздух. Глубоко затянулся, окатил дымом загудевшего перед носом комара, тот стремительно ретировался.

Степенно пыхтя, к поезду подкатил свежий локомотив. Состав лязгнул, содрогаясь, Николай Александрович невольно поднял взгляд, приветливо улыбнулся. Махнул рукой, мол, подожди, исчез в дверях.

Келлер вздохнул. Сейчас отругает, что не зашел, и будет, конечно, прав. Но и отвлекать царя дело такое, неправильное. Работенка не приведи господь. Сложно даже представить масштаб. Простому человеку свою-то жизнь спланировать затруднительно, а тут попробуй спланируй жизнь целой империи. Сто восемьдесят миллионов душ, шутка ли! И продолжают прирастать, по несколько миллионов в год, несмотря на войну…

Николай выбрался на перрон, одернул гимнастерку, с наслаждением втянул воздух.

– Ночь-то какая славная. Есть папиросы, полковник?

Владимир Федорович протянул портсигар, золотом блеснул царский вензель на крышке, Николай Александрович улыбнулся было, но, разглядев пару последних папирос, сдвинул брови.

– Только две… Не возьму последнее.

– По старому приятельству можно, ваше императорское величество.

– Ну, разве только… Уговорил.

Николай Александрович достал папиросу, закурил, фонарь над его головой окутался дымком.

– Опять не зашли, Владимир Федорович.

– Беспокоить не посмел.

Николай Александрович покачал головой.

– Опять решения принимаете, Владимир Федорович.

– Опять… – буркнул Келлер. – Зверь линяет, да норов не меняет.

Николай Александрович пошевелил плечами, сделал несколько взмахов руками, разминая затекшие мышцы.

– Шея стала хрустеть, – пожаловался он. – Боткин говорит надо чаще упражнения делать. Возраст, мол, работа сидячая. Так где же мне в дороге упражняться? Кольца правда поставили, но, думаю, может быть вагон сделать специальный, под гимнастику? Как думаете, Владимир Федорович?

– Не знаю, есть ли во дворце кто-то более упорный в гимнастических упражнениях, чем вы, ваше величество.

– Во дворце понятно, в дороге что делать-то. Денек лишний посидел без нагрузки, чувствую – разваливаюсь по частям. Определенно, вагон нужен.

Он помолчал немного, попыхивая дымком.

– Помнишь, Аничков дворец, Володя, – внезапно спросил он.

Келлер поперхнулся дымом, закашлялся. Аничков дворец… Забыть детские годы сложно, тем более, если провел их в компании будущего царя. Больше сорока лет назад, матери Келлера, рано овдовевшей, с трудом тянувшей на сто рублей пенсии четырех детей, волей судьбы посчастливилось оказаться первой учительницей будущего Николая II и его младшего брата Георгия. Вместе с ними позволили учиться и Володе, старшему из ее детей. Несколько лучших лет жизни, прожитые рядом с маленьким Никки и Жориком, как это можно забыть?.. Счастливые, беззаботные годы. Возможно, лучшие в его жизни.