Дорогой пилигрима

II

Небольшая деревня Заблуднево, где прожил всю свою жизнь Тимофей Каськов, находилась в шести километрах от центральной усадьбы совхоза «Светлый путь». Название совхоза было хоть и оптимистичное, но вот только в деревне всё было наоборот. На самом деле никакого светлого пути в деревне и не предвиделось, и быть не могло. А причины самые что ни на есть житейские: ни тебе дорог, ни тебе нового жилья, ни тебе работы и всего того, чем живёт и радуется человек в этой непростой и грешной жизни.

Построенные многие десятилетия назад сто с лишним крестьянских домов не знали и не видели даже примитивного ремонта, не говоря уж о чём?то более серьёзном, крестьяне давно уже разуверились в своём начальстве, которое то и дело менялось и не делало никаких попыток что?либо изменить в деревне. Жаловаться всё равно было некуда, да и бесполезно: никто ничего не слышал в эти непонятные никому перестроечные годы. К тому же все дома в деревне были давно списаны. Вроде есть деревня и вроде нет её.

Покосившиеся заборы и стайки давно уже не знали и не чувствовали рук человеческих. Эстетика, комфорт и удобства в этой деревне были ни к чему. Хотя себя местное начальство не забывало, строя добротные дома из цельного кругляка, о чём крестьянин и помыслить не мог. Мужики, конечно, говорили в деревне всякие разговоры про жизнь, но, устав ходить с протянутой рукой, смирились с тем, что у них есть, и лучшего уже не ждали.

– Зачем что?то делать, если можно прожить и без этого, – часто рассуждали мужики за стаканом самогона, – делай, не делай – всё равно помирать, не сегодня, так завтра. На кой нам всё это?

Бабы хоть и были против такого рассуждения, но ничего поделать не могли. Спившиеся давно мужики теряли у баб не только авторитет, но и всякую житейскую помощь.

– От наших мужиков, – говорили некоторые бабы, – как от козла: ни шерсти, ни молока.

– Собрать бы их всех, – вторили им другие, – да в прорубь окаянных, душу ведь они всю вымотали, ни себе, ни детям покоя.

Раньше, при старой власти, отдельная инициатива некоторых крестьян по улучшению своего жилища осуждалась начальством и рассматривалась как буржуазная пропаганда западного образа жизни. Вот и приучили, что при нынешней власти работать уже никто не хотел или разучился. «День прошёл, и слава богу!» – такой принцип в жизни стал основополагающим для большинства крестьян деревни Заблуднево, и лишь беспробудное пьянство и воровство делали эту жизнь разнообразней и содержательней.

Несмотря на такое положение в общественной и социальной жизни деревни, надо отдать должное тому, что большинство молодых людей, чуть окрепнув, понимало всю бесперспективность жизни в этой деревне. При всяком удобном случае молодёжь старалась уехать. Куда угодно, кем угодно, но только подальше от этого безобразия. Да и родители не желали своим чадам зла, потому что все понимали: деревня сгубит и без того обездоленных детей. Вот только решить эту проблему могла не каждая семья. Не найдя возможности уехать, многие оставались работать в совхозе, выстраивая свою жизнь без всяких претензий на будущее.

Лет восемь назад Тимофей Коськов разошёлся со своей женой Нюрой, устав от её пьянок и скандалов. Двое сыновей, Виктор и Василий, хоть и жили с матерью, но часто наведывали отца. Бывало, целыми днями были у него дома, часто ездили летом к нему на рыбалку на Уньгу. Помогая детям, чем придётся, Тимофей всегда жалел о разлуке с ними, но изменить что?то в своей жизни вряд ли мог, а к старости и совсем смирился с такой жизнью.

Старший сын, Виктор, закончив семь классов, уехал в большой город и, выучившись на слесаря, так и остался там работать. Раза два в год он приезжал в деревню навестить родителей. Высокий, кучерявый, дородный, проходя по деревне, он производил на всех жителей впечатление большого начальника.

В один из приездов в деревню он выфрантился и пошёл в клуб, а там поругался с местной шпаной, назвав их деревенскими козлами, за что был избит до полусмерти. Отлежавшись неделю дома, он уехал из деревни и больше не приезжал.

Васька, заскрёбыш, слывший уже с малолетства хорошим охотником, остался работать в деревне – скотником на ферме. Учёба у него не пошла, да и желания учиться у него никогда особого не было. Парень он вырос крепкий, забубённый, с годами всё чаще прикладывался к бутылке, а хорошо выпив, всегда заедался, не разбирая, где свои, где чужие. Бывало, выпьет – и сразу к отцу в дом, не знаю уж, о чём они говорили и спорили, но только заканчивалось всё это большим скандалом и дракой. Из избы в окна и двери то и дело летели столы, стулья и всякая бытовая утварь. На крики и шум всегда прибегала его бывшая жена Нюра, высокая, статная женщина лет пятидесяти. Врываясь в избу Тимофея, как тигрица, она голосила лихоматом на всю деревню:

– Люди добрые, помогите! Мово Ваську убивают!

И не дожидаясь ни от кого никакой помощи, она бросалась в «объятья» своих родственников и тут же получала дулю под глаз, а то и две. Избитая, в слезах, она выбегала из избы и, стоя у калитки, ругала на чём свет стоит Тимофея и Ваську. Соседи, да и все деревенские жители, давно уже привыкли к такому спектаклю, и мало кто вмешивался в это семейное дело, проблем и без того хватало в каждой семье.

До участкового дело также не доходило, а может, он просто не хотел разбираться в этих семейных отношениях, зная, что назавтра всё равно все помирятся и жизнь снова будет идти своим чередом. К тому же вызвать участкового с центральной фермы было делом очень сложным, телефон в деревне был только в управлении, которое постоянно было закрыто на большой амбарный замок. Надо отметить: выясняя отношения на кулаках, не было случая, чтобы Тимофей или Василий применили оружие, хотя у одного и другого были собственные стволы 16?го калибра.

В общем, выяснив отношения и подравшись на потеху всей деревне, родственники расходились по домам, если могли, а если не могли, расходились утром, уже на трезвую голову, предварительно помирившись. Так продолжалось несколько последних лет.

III

Вот уже второй день, как крапал мелкий весенний дождь. Погода стояла пасмурная и холодная. Временами шёл мокрый снег.

Растопив печь, Тимофей молча сидел на кухне у окна и с какой?то грустью распутывал небольшую снасть для предстоящей рыбалки. Внимательно перебирая тонкие капроновые нити, он находил рваные ячейки и тут же «штопал» их крючком, обвязывая такой же капроновой ниткой одну ячейку за другой.

Часто поглядывая в окно, он с нетерпением ждал хорошей и ясной погоды, ему хотелось встать и в любой момент приступить к работе – строительству лодки, которая подарит ему на всё предстоящее лето живительную свободу, позволит приблизить себя к пониманию духа природы и её красоты. Душа пела и рвалась из ограниченного, душного пространства на просторы, где бы он мог творить и испытывать великое наслаждение от начатого им дела, которое приносило ему не только материальную поддержку, но и большое духовное удовлетворение.

Перебирая всё новые и новые ячейки сети, Тимофей размышлял:

«Разве это сети! Ими же только воробьёв ловить, а не рыбу. Нитка хоть и капроновая, а никуда не годится. Одним словом – срам. И кто их только сейчас выпускает? Мои?то сети куда крепче были, – Только вот руки уже болят, да и вязать их больно муторно – годы уже не те, что были. Как-никак шестой десяток разменял. Вот наловлю рыбы, продам, да надо будет парочку прикупить настоящих, пока все не сносились, этих на сезон хватить должно», – размышлял он.

Подлатав сети, Тимофей вывесил их «гармошкой» в просторные сени, сделанные им несколько лет назад, где обычно находилась всякая бытовая утварь: вёдра, бидоны с водой, ящики разные и стеклянные банки.

Свисая до самого пола, сети создавали иллюзию какой?то театральной выгородки, главным режиссёром которой был сам Тимофей. Временами хотелось наблюдать только за его действиями, не ожидая от него никаких слов; небольшого роста, немного сутуловатый, с крепкими мозолистыми руками, почти всегда хмурый, он напоминал исконного русского деловитого мужика. Его действия вызывали уважение. Всё, что он делал, разворачивалось в привычное действие сценария, написанного им самим уже много лет назад. Отличался он от актёра только тем, что не мог, да и не умел импровизировать, а мог выполнять только конкретную, заданную им же самим роль.

Обычно Тимофей брал с собой до пяти снастей, а также небольшой бредешок, на случай приезда сыновей Витьки или Васьки. Места у Марьиного утёса не везде глубокие, поэтому пройтись с бредешком стало делом уже привычным и надёжным. На большой улов надеяться, конечно, не приходилось, а вот на хорошую ушицу рассчитывать можно было всегда.

Корчажки Тимофей плёл из тальника уже будучи на реке, плести объёмные вещи дома было делом хлопотным, да и нужный для работы материал, тальник, должен быть свежим и сочным.

Каждую весну большую часть времени он уделял лодке, поскольку она требовала не только времени, но и серьёзного, бережного отношения. Для этого с осени Тимофей готовил пиломатериал, причём делал он это каждый год – мало ли где подлатать, а где и новую сделать, так как за два-три года лодка приходила в негодность: тяжелела, трескалась от разности температур, и эксплуатировать её было очень опасно.

– Строить лодку, – говорил он сыну Ваське, – это тебе не хвосты крутить у коров, дело тут тонкое и требует всякого искусства, если что не так, то пойдёшь ко дну вместе с лодкой.

Васька всегда обижался на отца за такие слова, но в дискуссию с ним не вступал, а молча разворачивался и уходил.

Распускал брёвна Тимофей обычно на пилораме, что находилась в километре от деревни. Не ахти какая, она всё же давала возможность иметь кой?какой обрезной материал. Под это дело Тимофей ставил мужикам бутылку, и те с удовольствием прогоняли парочку кубатуристых сосновых брёвен. Сосну Тимофей выбирал не случайно, она обладает хорошей смолистостью и хорошо «держит» воду. Конечно, с лиственницей не сравнишь, но сосна значительно легче, а для работы это очень важно. Диаметр и длину брёвен Тимофей выбирал всегда сам, прикидывая на остаток, важно было не ошибиться в размере нужной доски, необходимой на обшивку лодки.

Когда дело было сделано, тут же выпивали с мужиками бутылку самогона, закусывая чем придётся. Затем Тимофей брал на конюшне лошадь и на телеге привозил всё это хозяйство домой – в огород, где бережно сгружал и раскладывал для дальнейшей сушки.

– Пусть маненько вылежатся, подсохнут на ветру, – говорил он сам себе, прокладывая каждую доску штакетиной, – ветерок сейчас нужен да солнышко, вот они и подсохнут как надо.

При этом он бережно поглаживал каждую доску, словно вселял в неё какую?то неведомую силу.

Здесь же в огороде под навесом стоял столярный станок – верстак, сделанный им когда?то, состоящий из крышки и подверстачья. Крышка включала в себя верстачную доску, передние тиски с подкладочной доской, задние тиски с зажимной коробкой и лоток для размещения инструмента во время работы. На прикреплённой к верстаку широкой доске аккуратно размещались разные столярные инструменты: ножовки, рубанки, шерхебели [2 - Шерхебель – р убанок для грубого строгания досок и заготовок (железко – с овальной режущей кромкой).], стамески, разные напильники, угольник и многое другое, без чего не обходится в своей работе ни один уважающий себя мастер.

В своё время Тимофей много лет проработал в совхозе столяром, но почему?то не поладил с управляющим и уволился, а вот инструмент забрал, так как мастерил его сам. Купить всё это хозяйство в магазине было практически невозможно. Небольшой сельмаг торговал только самым необходимым, хлебом, крупами да водкой. Иногда, правда, привозили пиво да селёдку в бочках, а промтоваров не было из-за отсутствия площадей, их можно было заказать заведующей магазином, которая была одновременно и продавцом.

Продукты привозили по бездорожью с центральной фермы два раза в неделю. Везли самое необходимое, поэтому не до столярного инструмента было.

Развесив в сенях очередную подлатанную сеть, Тимофей вышел на небольшое дощатое крыльцо в две ступени, крыльцо было без навеса, поэтому мелкий дождь сеял на его лицо, голову и ватник. При этом отчётливого звука дождя было почти не слышно, лишь изредка с монотонным звуком крупные капли дождя падали на землю с крыши.

– Бог даст, закончится к вечеру, – глядя куда?то вверх, проговорил Тимофей, – небо?то вон как располагает…

Тимофей стоял и, не обращая внимания на дождь, направил свой взгляд в сторону огорода, туда, где стоял остов его лодки. Он чувствовал, как его организм наполняется новыми, свежими силами, зовущими его в новый путь, туда, где он сможет обрести уединение, покой. Постояв несколько минут, Тимофей развернулся и зашёл в избу. Стало уже смеркаться, когда в его доме погас свет. Наступившая ночная тишина наводила на грусть и какое?то одиночество. Расцветший среди чёрных ночных туч багряный закат предвещал завтрашнему весеннему дню солнечную, яркую погоду.

IV

Эту ночь Тимофей спал крепко. Не видя никаких снов и не чувствуя никаких болей в суставах, он проснулся, ослеплённый лучами яркого весеннего солнца. Лучи, пробившись сквозь двойное стекло и шторы, висевшие узкими полосками по обе стороны окна, светили прямо на его кровать. Пряча глаза от ярких солнечных лучей, он старался укрыться одеялом с головой.

В палисаднике под окном, облепив большой куст черёмухи, сидели воробьи и звонко чирикали, возвещая не только Тимофею, но и всему миру о приходе весны; радостное чириканье воробьёв словно приковывало Тимофея к кровати, ему впервые за долгое время не хотелось подыматься, и он нежился, как ребёнок.

– Ишь, расчирикались! Тепло почувствовали. Это хорошо.

Откинув в сторону одеяло и потянувшись, Тимофей проговорил:

– Лежи не лежи, а надоть вставать. Да и время чай уже набежало много. Вон солнце?то уже какое – видно, день будет на руку.

Встав с постели, он подошёл к кухонному окну и привычно взял кисет с махоркой. Достал тремя пальцами щепотку табака и, завернув его в газетный лоскуток, жадно прикурил. Сделав глубокую затяжку, он вышел на улицу. Дымя крепким самосадом, Тимофей не спеша прошёл по двору, оглядев по – хозяйски, всё ли на месте.

Заиндевелая земля, не прогревшись с ночи, отдавала холодом, лёгкий ночной иней, лежащий повсюду, блестел на солнце; медленно исчезая, он превращался в невидимые капли воды. Сделав круг, Тимофей подошёл к калитке и, облокотившись на неё, почувствовал лёгкий, тёплый ветерок, доносивший до него знакомые запахи сена, навоза и парного молока. Словно мята, этот запах забивал глаза, ноздри и кружил голову.

– День?то какой нынче разгулялся! – с радостью в душе проговорил Тимофей. – Живи да радуйся. Хорошо!