Дорогой пилигрима

– Да стой же ты, мать твою! – кричал Кирьян, останавливая уже выходящую из огорода кобылу. В этот момент, чтобы лодка совсем не упала с телеги на землю, Тимофей изо всех сил удерживал её на руках.

– Кирьян! помоги, – с надрывом произнёс Тимофей. – Помоги, а то соскользнёт, не ровён час…

Подбежавший на подмогу Кирьян тут же подставил плечо и с силой толкнул пару раз лодку вперёд, лодка тяжело, как бы сопротивляясь, покачнулась из стороны в сторону и, продвинувшись, встала по месту. Облокотившись на край телеги и закрыв на какое?то мгновение глаза, Тимофей тяжело вздохнул:

– Вот окаянная, а! Прямо конфуз какой?то. Ну и дела! – Вытирая рукой со лба пот и тяжело дыша, Тимофей отошёл в сторону и, присев, произнёс: – Ничего, ничего. Вот посижу, и всё пройдёт. Ну надо же, а!

– На такой кобыле тебе, Тимофей, и парусов не надоть. Ишь какая резвая, мать твою в дышло. Прихватило, кажись, крепко, али обойдёсси? – показывая на сердце, с тревогой произнёс Кирьян.

– Ничего, ничего, отойдёт – не впервой!

– А то давай я мигом за фелшором сбегаю – тут дело такое.

– Не надо, – махнув рукой, устало ответил Тимофей. Наступившая тяжёлая пауза в разговоре прервалась вопросом Кирьяна:

– Не одиноко будить, на реке?то?

– Так я не один буду?то, – оживившись от неожиданного вопроса, немного задыхаясь, ответил Тимофей. – Кругом красота, природа. Сердце радуется лучше, чем с людьми. – И как бы в размышлении, уже не для Кирьяна, а для себя продолжал говорить: – В природе человек ведь забывает себя: он живёт с другими, он живёт в других. В природе пустоты не бывает…

– А вон и Васька твой на помине! Ишь, как вовремя. Гулеван! – неожиданно произнёс Кирьян. И тут же, обращаясь к Тимофею, добавил: – Ладно, пойду я до дому, помощник таперича у тебя есть, а у меня дел?то невпроворот, сам знаешь… Не ровен час, баба прибежить, скандалу опять не оберёсси. Ну, будь здоров! Смотри там, сильно?то не шуткуй…

Проводив Кирьяна, Тимофей ещё несколько минут сидел на бревне с какой?то тупой, непонятной ему доселе болью в сердце, думая в надежде, что это пройдёт и скоро забудется, как бывало не раз.

Был уже полдень. Сложив все пожитки в лодку, стоящую на телеге, Тимофей с Васькой отъехали от дома. Дорога была не близкая, да и Ваське нужно было вернуться домой ещё засветло, чтобы выпрячь и отпустить лошадь в загон.

Проехав всю деревню, они спустились в ложбину и выехали к широкому пруду. Длинная насыпная дамба, перегораживающая ложбину, тянулась с одного берега на другой широкой разъезженной колеёй. Из бетонной трубы, торчащей из середины дамбы, падали мощные, оглушающие потоки воды, напоминающие небольшой водопад. Над образовавшейся от воды котловиной клубился белый, искрящийся пар; играя в лучах солнечного света, он переливался и светил всеми цветами радуги. Осторожно переехав на другой берег, Тимофей остановил Белогубку и не спеша, цепляясь обеими руками за лодку, слез с телеги.

– Дорогу за весну совсем изгадили, а гора крутая, тяжеловато будет, ишь как размыло?то всё. Маленько пройдусь, всё полегче лошади будет. Но, милая, но! – дёргая на себя вожжи, произнёс Тимофей.

Выслушав отца и посидев ещё несколько минут, Васька на ходу спрыгнул с телеги и молча тоже пошёл пешком, подталкивая одной рукой груз. Подымаясь молча в гору, Тимофей обернулся и с грустью посмотрел на деревню, ни дома, ни крыши уже не было видно. Лишь в своём воображении Тимофей на секунду представил свой дом, огород…

«Посадки посадками, да поливать надо! – проговорил Тимофей про себя. – А то, как же, вся надежда на Ваську. Хотя чего там грешить, в прошлом году он не подвёл. Молодец!»

Поднявшись в гору, Белогубка остановилась, оправилась по нужде и медленно, без понукания, пошла дальше. Впереди была равнина с частыми перелесками и чёрной пахотой, тянувшейся вдоль всей дороги. Приятное поскрипывание колёс сменялось весёлым, звонким пением жаворонка, кружившего над ними высоко в облаках. Лёгкий ветерок обдувал лицо Тимофея и разгонял наплывшую грусть и усталость.

– Давай-ка, Васька, прокатимси немного, дорога?то длинная, ещё умаемся. – Остановив лошадь, Тимофей осторожно залез на телегу.

– А ну, Васька! Прыгай сюда, в ногах правды нет, нам ещё половину пути ехать.

Заскочив прямо в лодку, Васька, скрючившись, сел между вещей и, положив голову на что?то мягкое, закрыл глаза.

– Ну, милая, пошла! – крикнул Тимофей, дёрнув на себя вожжи. Махнув хвостом, как бы соглашаясь, Белогубка легко побежала рысцой, всё дальше и дальше удаляясь от родной деревни.

– Обратно, когда приедешь в деревню, не забывай по дому смотреть да за огородом, – обращаясь к сыну, произнёс Тимофей. – Через неделю, время будет, приедешь за рыбой, хоть немного, но всё дай сюда. Да мать смотри не обижай, чего уж там… – И как бы в наставление, после некоторого молчания, сказал: – Ты, Васька, сердце больше слушай, как оно скажет, так и делай. Оно не обманет.

Не меняя положения, Васька продолжал лежать, слушая, что говорит отец.

– Да я и так слушаю, – неожиданно для Тимофея ответил Васька.

– Вот-вот, я и говорю, сынок, надо слушать. Это хорошо!

Глядя вперёд, Тимофей увидел недалеко от дороги место, где ещё совсем недавно стоял высокий деревянный маяк. В юности, часто бывая на Уньге и преодолевая этот путь пешком с мальчишками, они всегда останавливались возле него, а иногда, пытаясь доказать друг другу смелость, даже залезали.

В то время он казался всем мальчишкам каким?то символом, вселяющим спасительную надежду и дающим правильные ориентиры. Тимофей всегда знал, что выйти на маяк – значит выйти на правильный путь, сбиться с которого очень трудно: по одну стороны была река Уньга, по другую – родная деревня. Зачем и почему убрали маяк, Тимофей не знал, хотя по прошествии стольких лет при виде этого места Тимофей всегда останавливался и всматривался теперь уже в заросшую травой и кустарником полосу, на которой не осталось никаких признаков этого архитектурного сооружения.

Взглянув ещё раз на то место, где стоял маяк, Тимофей отвернулся и молча стал глядеть на дорогу, назвать которую этим словом было трудно. Размытая весенними водами и вспаханная до глины тракторами, она была тяжела даже для лошади. Переваливаясь с одной борозды на другую, телега шумно поскрипывала, временами казалось, что она может вот-вот развалиться на части.

– Давай, давай, милая, ещё немного! – дёргая вожжами, повторял Тимофей. – Совсем чуток осталось. Вот спустимся и, кажись, приедем.

Дорога, идущая в ложбину, была похожа на заросшую травой тропинку; малоприметная, она уходила в березняк и сразу терялась из виду. Проехав по лесной дороге метров пятьсот, они выехали из леса и спустились с горки на прибрежную поляну, усеянную оранжевыми огоньками; словно горящим заревом встречала она Тимофея и Ваську. Цветущий прибрежный оазис был похож на живописную, только что написанную талантливым художником картину, только пахнущую не красками и лаками, а свежей травой и цветами клевера, медуницы, чабреца, зверобоя, чистотела. Запах кружил голову, проникая глубочайшим чувством божественного смысла в его сознание и душу, рождая особое благостное состояние.

– Будет тебе ещё, будет! Ишь, разбежалась, – сдерживая вожжами порыв лошади, говорил Тимофей. – Считай, что приехали. Слава Богу!

Очнувшись от лёгкой дрёмы, Васька молча спрыгнул с телеги на траву и пошёл рядом с лошадью, с интересом рассматривая всё кругом. Вдали хорошо просматривалась излучина реки и высокий, обрывистый противоположный берег Уньги, на котором густой стеной возвышался изумрудного цвета тальник и прочая растительность.

– Вот и приехали, – произнёс Тимофей, поворачивая лошадь к тропинке, идущей вдоль берега реки. – А вон и заимка виднеется. Вроде стоит, родная.

Проехав ложбину, заросшую невысокой травой, кустами черёмухи и калиной, Тимофей выехал на поляну, где укромно стояла рубленная из соснового кругляка заимка.

Ладно сложенная, почерневшая от бурь и непогоды, она будто вросла своими мощными корнями в землю в ожидании своего надёжного хозяина. Хозяина, который мог бы вселить в неё свою надежду и силу для дальнейшего её существования. Провалившаяся в некоторых местах пологая крыша зияла дырами разного калибра. Дверь была открыта настежь, небольшое окно выбито и смотрелось издали тёмным пятном. Несмотря на неприглядный внешний вид заимки, она радовала и наполняла сердце и душу Тимофея родным и светлым образом.

Прежде чем Тимофей остановил лошадь, где можно было спустить лодку на воду, Васька уже зашёл внутрь заимки; почувствовав запах сырости, неухоженности и грязи, он быстро вышел и, отойдя на несколько метров от избушки, остановился.

– Ну, что там? – с нескрываемым интересом спросил Тимофей.

– Да ничего хорошего: сыро, грязно да раскидано всё, в общем, один бардак.

– Дело поправимое! Печка?то стоит?

– Да стоит, стоит, куда она денется!

– Латать крышу вон надо! – глядя куда?то вверх, произнёс Васька.

– Дело привычное, залатаем! Глаза страшатся, а руки делают, – спокойно ответил Тимофей и тут же добавил: – В лесу не без зверя, в людях не без лиха. Ну да ладно, чего уж там! Дело житейское, поправимое. Хоть не спалили, и то хорошо. Бог им судья!

Тимофей подошёл к заимке, молча заглянул внутрь и, постояв несколько минут у раскрытой двери, не спеша направился к берегу, при этом сказав:

– Пойдём, Васька, разгрузимся, да ехать уже пора.

Телега с лодкой стояла у пологого берега реки. Поднявшийся уровень воды значительно облегчал задачу по разгрузке лодки. Перенеся небольшие пожитки, а также все рыболовные снасти ближе к заимке, Тимофей и Васька без особых трудностей спустили на шестах лодку с телеги прямо в воду. Качаясь на мелкой ряби возле самого берега, лодка вызывала гордость и пробуждала у Тимофея страсть и желание поскорее выйти на перекаты и заняться рыбалкой. Закрепив лодку на берегу, Тимофей подошёл к Белогубке и, взяв её под уздцы, развернул телегу в противоположную от реки сторону.

– Давай, Васька, поезжай! Пока ещё доедешь. Да не гони сильно?то – чай не на свадьбу. На той неделе смотри подъезжай – буду ждать! Бочку, что в сенях стоит, возьми – да не забудь, а так вроде всё. Ну, давай, езжай с богом!

Васька сел в телегу и, резко дёрнув на себя вожжи, крикнул:

– Но! Пошла, шельма!

Понимая, чего от неё требуют, Белогубка быстро тронулась с места. Пройдя несколько шагов, она вдруг встала как вкопанная. Повернув голову в сторону Тимофея, она поглядела на него с какой?то необъяснимой грустью, будто прося прощения или, по крайней мере, какого?то снисхождения.