Асмодей нашего времени

Асмодей нашего времени
Виктор Ипатьевич Аскоченский

«Эхъ, молодость, молодость! Широко ты, словно полая вода, разливаешься по необнимаемымъ очами долинамъ открывающейся предъ тобой жизни; вольно шумятъ шаловливыя волны твои, уб?гая отъ берега, гд? стоить прiютъ, взлел?явшiй тебя, развернувшiй лихiя твои силы, пустившiй тебя ширять по поднебесью сизымъ орломъ. И что за кр?пость въ твоихъ гибкихъ членахъ! Что за раздолье въ твоихъ замысловатыхъ зат?яхъ!..»

Произведение дается в дореформенном алфавите.

Виктор Ипатьевич Аскоченский

Асмодей нашего времени

Глава первая

– «Вотъ развалины т?!» Чортъ побери, не поется какъ-то. Ермолай! Подай-ка, братецъ, тамъ что нибудь, скатерть что-ли… Вотъ такъ! Давай! Это что? Никакъ халатъ? Отлично, монъ-шеръ! Въ этомъ я буду истый Петровъ. Полу на плечо, физiономiю поотчаянн?й, да и того… Жаль только, что сегодня я какъ будто не въ голос?; ну, да ничего, попробуемъ…

И молодой челов?къ, драпируясь шелковымъ халатомъ, зап?лъ во все горло распресквернымъ басомъ: "вотъ развалины т?", фальшивя отчаянно, и поминутно переходя изъ мажора въ миноръ.

Этотъ пов?са былъ однимъ изъ т?хъ счастливыхъ натуръ, у которыхъ завтра вовсе не существуетъ, исключая т?хъ случаевъ, когда несносный кредиторъ являлся съ униженнымъ напоминанiемъ о давно-просроченномъ долг?, объясняясь при этомъ, что онъ никакъ не осм?лился бы безпокоить его благородiе такими пустяками, еслибъ его самаго не заставляла крайность. Еще одинъ только шагъ сд?ланъ былъ имъ въ жизнь д?йствительную: но этотъ шагъ былъ простъ и не зат?йливъ, какъ фигуры французской кадрили. Правительство указало молодому челов?ку дорогу, снабдивъ его на предлежащее путешествiе запасомъ необходимыхъ св?д?нiй, разогр?въ сердце его ко всему прекрасному и возвышенному и покрывъ пылкую душу его эгидою чести и долга; на счетъ всего прочаго предоставлено было распорядиться ему самому, по усмотр?нiю. Молодецъ, получивъ отъ своей матери родительское благословенiе, н?сколько неизб?жныхъ наставленiй и небольшой бумажникъ съ довольно осязательнымъ содержанiемъ, въ про?здъ черезъ Москву, спустилъ большую часть полученнаго имъ груза, не коснувшись только б?лья да предметовъ нев?сомыхъ, и къ м?сту своего назначенiя прибылъ, по пословиц?, яко благъ, яко нагъ, яко н?тъ ничего.

Эхъ, молодость, молодость! Широко ты, словно полая вода, разливаешься по необнимаемымъ очами долинамъ открывающейся предъ тобой жизни; вольно шумятъ шаловливыя волны твои, уб?гая отъ берега, гд? стоить прiютъ, взлел?явшiй тебя, развернувшiй лихiя твои силы, пустившiй тебя ширять по поднебесью сизымъ орломъ. И что за кр?пость въ твоихъ гибкихъ членахъ! Что за раздолье въ твоихъ замысловатыхъ зат?яхъ! Бойко несешься ты дикимъ конемъ въ далекую степь, пока не обожжетъ тебя палящее солнце, не засл?питъ теб? очи горячiй песокъ, и пока – усталая – не обратишь, какъ жаръ, раскаленныхъ взоровъ твоихъ на право и на л?во, ища прохладной струи, чтобъ утолить кипящую въ теб? жажду желанiй и надеждъ!..

Молодой челов?къ, который, пока мы говорили, окончательно сбился съ тону, поднявшись, по его выраженiю, выше облака ходячаго, выше л?су стоячаго, – этотъ молодой челов?къ не герой моего романа. Передъ читателемъ встанутъ во всемъ мелочномъ своемъ величiи и величавой мелочности, во всей, можетъ быть, грустной, но т?мъ не мен?е справедливой д?йствительности и другiе образы, другiе характеры, р?зко бросающiеся въ глаза наблюдателю и отт?ненные самородной особенностью: но опять не на нихъ опирается все зданiе этого разсказа, не они движутъ перомъ, едва посп?вающимъ за тревожнымъ б?гомъ развивающейся мысли.

Во всякомъ случа? не м?шаетъ однакожь знать, что молодой челов?къ, открывшiй эту пов?сть раздирательной арiей Бертрана, называется ?едоромъ, по отчеству Степановичемъ, а по прозвищу Племянничковымъ. Собой онъ былъ вовсе не красавецъ; природа какъ-то ужь черезчуръ завострила его физiономiю, придавъ ей слишкомъ р?зкое выраженiе. На моду большихъ претензiй Племянничковъ не им?лъ, и кром? уродливой прически а la mougik, которая, какъ нарочно не шла къ улиткообразной голов? его, вы не встр?тили бы на немъ ничего такого, что поторопился бы перенять любитель модныхъ фраковъ, жилетовъ и прочихъ клочковъ, которыми, по зам?чанiю поэта, "на перекоръ стихiямъ", опутываетъ себя цивилизованная половина смертныхъ мужескаго рода. Весь корпусъ Племянничкова, свыкшись сначала съ школьной курткой, а потомъ должностнымъ мундиромъ, какъ-то не совс?мъ уклюже укладывался во фракъ, какъ бы онъ ловко сшитъ ни былъ. Но смотря на тщательность, съ какою обыкновенно Племянничковъ пробирался на званый вечеръ, всегда у него, посл? первой же кадрили, или сворачивался на бокъ непозволительно-толстый узелъ галстуха, или высовывалась манишка, открывая такимъ образомъ не всегда безукоризненно чистое б?лье, или оказывалась одна перчатка незастегнутою, по неим?нiю крючка или пуговицы. На все это впрочемъ Племянничковъ не обращалъ большаго вниманiя; его даже мало безпокоило и то, если въ б?шеномъ вальс? портилась его наскоро и незат?йливо придуманная прическа, и волосы опускались космами, д?лая его похожимъ на челов?ка, который только что выл?зъ изъ ванны. Вести разговоръ Племянничковъ ум?лъ какъ-то особенно; смотря потому, гд? и съ к?мъ приходилось ему говорить, онъ бывалъ или чудо какъ остеръ и оборотливъ, или нестерпимо тягучъ и тяжелъ, точно какъ будто всякое слово вязло у него въ зубахъ. Но всего опасн?е для него было в?сти р?чь съ дамами, Богъ его знаетъ, только такъ бывало, что начнетъ онъ какъ быть должно – и сладко, и мягко, и комплиментецъ ввернетъ кстати, а чрезъ минуту, смотришь, дама и отвернулась отъ него со вздернутою губою. "Что, спрашиваетъ его обыкновенно въ такихъ случаяхъ прiятель: видно, ужь болтнулъ что нибудь? – Да н?тъ, братецъ, а то и то, – ну, и разскажетъ все какъ было. – Ну, ужь ты в въ самомъ д?л?,– скажетъ прiятель и также въ свою очередь отойдетъ прочь. А впрочемъ Племянничковъ состоялъ на счету добрыхъ малыхъ. Объ ум? его говорить нечего; ибо ктожь нынче не уменъ?

Мы вс? учились по немногу
Чему нибудь и какъ нибудь,
Такъ воспитаньемъ, слава Богу,
У насъ немудрено блеснуть.

Не скажу, въ какой м?р? были в?рны и основательны св?д?нiя Племянничкова, по крайней м?р? не было науки, о которой бы онъ не судилъ и вкривь и вкось, озадачивая профановъ техническими терминами и Богъ его знаетъ гд? вычитываемыми открытiями.

У письменнаго стола, прислоненнаго къ окну, выходившему въ палисадникъ, сид?лъ, склоня голову и положивъ ноги на близь-стоявшiй стулъ, Николай Михайловичъ Б?ляковъ, прiятель Племяннячкова. Онъ въ задумчивости чертилъ перочиннымъ ножичкомъ по столу какiя-то буквы, не зам?чая того, что р?жетъ зеленое сукно. Св?тлорусые волосы его опустились густою прядью, и грусть тихая и глубокая видн?лась на этомъ св?тломъ лиц?, на которомъ широкой кистью было написано добродушiе и впечатлительная прiимчивость. Трудно было угадать въ эту минуту въ Б?ликов? того милаго пов?су, который всегда веселилъ м?тко сказаннымъ словомъ беззаботную молодежь; не видать было въ немъ его привычной разс?янности, его безустаннаго вранья, отъ котораго впрочемъ онъ самъ никогда не красн?лъ: но не удивило бы это никого изъ т?хъ, кто былъ близокъ къ Б?ликову. Его мнимая разс?янность не м?шала ему вникать въ жизнь и ея прихотливыя явленiя. Васъ невольно остановила бы и изумила иная зам?тка, мимоходомъ брошенная этимъ пов?сой, и вы потомъ невольно спросили бы самихъ себя: тотъ ли это челов?къ, который вретъ, не озираясь, не устремляя, по видимому, испытующаго взора въ глубь сцены, по которой вертится и б?гаетъ в?чносуетливое челов?чество? Р?дко кому удастся подм?тить такъ в?рно, схватить такъ быстро мелькнувшую мгновенно характеристику ставшаго предъ очи оригинала и осв?тить ее нарочно придуманнымъ для того словомъ, какъ это д?лалъ Б?ликовъ. Не подумайте однакожь, чтобъ Николай Михайловичъ былъ ужь чисто на чисто Малекъ-Адель XIX в?ка; совс?мъ н?тъ. Весьма многiя благовоспитанныя и очень хорошо танцующiя полькъ-мазурку д?вицы находятъ, что Б?ликовъ ровно ничего не значитъ противъ Тонина, отличн?йшаго, какъ вс?мъ изв?стно, танцора;– и такое заключенiе благовоспитаннаго пола совершенно справедливо. Вообразите, – Б?ликовъ всегда волочитъ ноги, точно какъ будто у него на каждой по пудовой гир?, а иногда м?ряетъ залу такими огромными шагами, что ужасъ! – согласитесь посл? этого, что такiе поступки ни на что не похожи. Да при томъ Б?ликовъ какъ-то немножко угловатъ въ движенiяхъ и прiемахъ, и потому его съ н?которой осторожностью сл?дуетъ подпускать къ этажерк?, уставленной модными безд?лушками: непрем?нно что нибудь уронитъ, или разломаетъ. Онъ тоже скоръ на бойкое, размашистое слово, отъ котораго подъ часъ покрасн?етъ ц?ломудренная мамзель и покачаетъ головой опытная мадамъ: но это, кто его знаетъ, какъ-то все идетъ къ нему. Попробуй-ка другой кто нибудь такъ сказать, – да Боже сохрани! выйдетъ такая исторiя, что посл? и носа нельзя будетъ никуда показать.

– Да перестань, ради Бога, орать! сказалъ Б?ляковъ съ досадой, бросивъ ножичекъ, который онъ ужь усп?лъ сломать.

– И что, не нравится? отв?чалъ Племянничковъ, сбрасывая съ себя импровизированный плащъ. Извольте, дяденька, (у него вс? были дяденьки, хоть иному дяденьк? онъ самъ годился бы въ д?душки) я замолчу, но только ей-богу скучно; я отъ того и расп?лся, что скучно. Тоска да и полно.

Б?ликовъ вздохнулъ почтя со стономъ.

– Дяденька, а, дяденька! приставалъ Племянничковъ, засматривая въ глаза своему прiятелю.

– Ну, что? отрывисто сказалъ Б?ликовъ.

– У, что! нельзя было пон?жн?й да поласковей?

– Чтожь теб? нужно?

– Ты былъ нынче у Софьина!

– Былъ, протяжно отв?чалъ Б?ликовъ.

– Ну, коли пошло на скуку да вздохи, то пойдемъ опять къ нему.

– Пожалуй, пойдемъ.

И вотъ уже знакомцы наши сбираются брать приступомъ высокое крыльцо квартиры Софьина. Племянничковъ, сейчасъ окончившiй какой-то разсказъ, толкнулъ ногой, безъ всякой впрочемъ надобности, лежавшую близь крыльца старую дворняшку, которая, флегматически взглянувъ на пов?су и поворчавъ немного, спокойно расположилась на томъ же м?ст?.

– Баринъ до?а? спросилъ Б?ликовъ дворника, который, распяливъ на в?шалк? какое-то пальто, преусердно колотилъ его обшарпаннымъ в?никомъ.

– Кто – баринъ? Дома-съ, пожалуйте. Они, надо быть, въ кабинет?.

– А что онъ д?лаетъ? спросилъ Племянничковъ, всходя на л?стницу.

– Ничего-съ; мыслями занимаются, – отв?чалъ находчивый слуга, поплевывая на ладонь, чтобъ вытереть воротникъ страдавшаго пальто.

Квартира занимаемая Софьинымъ, была изъ лучшихъ въ город?. Не богато, но со вкусомъ меблированная, она, по расположенiю комнатъ, представляла вс? удобства, какiя нужны челов?ку семейному: но бол?зненно сжалось бы сердце у всякаго, кто заглянулъ бы сюда. Снятыя портьеры и занав?си валялись на полу въ одной куч? и шолковыми кистями ихъ забавлялась, прыгая, маленькая собачка, фаворитка дома; между мебелью, разставленной какъ попало и покрытой густымъ слоемъ пыли, лежали скомканные ковры; въ углу прислонилось богатое кресло съ переломленной ногой; на бархатномъ табурет? лежали куски матоваго стекла разбитой лампы, и сирот?ющiй рояль сдвинутъ былъ почти на средину комнаты, къ паркету которой, какъ видно, н?сколько дней не прикасалась щетка полотера. На козетк?, прислоненной къ ст?н?, навалены были груды б?лья; окна уставлены банками, пузырьками съ заплесн?вшей микстурой и щегольскими коробочками для порошковъ – и все это въ той гостиной, гд? незадолго передъ т?мъ все являлось такъ стройнымъ, такъ св?тлымъ, такъ изящнымъ… Обширная зала была совершенно пуста; богатая въ тяжелыхъ рамахъ картина, св?сившись бокомъ, моталась на одномъ крюк?, вырвавъ другой изъ ст?ны вм?ст? съ штукатуркой; большiя зеркала, еще закрытыя б?лыми, но уже запыленными скатертями, показывали, что тутъ весьма недавно разыгранъ былъ посл?днiй актъ той драмы, которую зовутъ жизнiю челов?ческой… Н?сколько стульевъ, небольшой столикъ съ графиномъ воды, пробка отъ котораго валялась на полу, закапанномъ воскомъ, два-три вазона съ какими-то поблекшими раст?нiями – вотъ все убранство той залы, гд? за н?сколько дней предъ симъ витало счастье и довольство, раздавались обворожительныя звуки рояля, одушевляемаго чьими-то перстами и останавливавшiе подъ окнами ц?лыя толпы прохожихъ. А въ другiя комнаты еще тяжел?е, еще грустн?й было заглянуть: тамъ во всемъ видно было разстройство и горькое разрушенiе счастiя и довольства.

Н?тъ, видно, н?тъ кого-то въ этомъ дом?; ангелъ-хранителъ его, видно, улет?лъ отсюда!..

– Здравствуй, Владимiръ, – сказалъ Б?ликовъ, подавая руку Софьину, сид?вшему на кровати, нич?мъ не покрытой.

Софьинъ молча пожалъ руку тому и другому, и повалился на подушку, положивъ на близь стоявшее кресло какую-то большую книгу въ простомъ, кожаномъ переплет?.

Б?ликовъ прислонился къ письменному столу, не упустивъ при семъ случа? изломать легкую его р?шотку.

– Ахъ, дяденька! сказалъ Племянничковъ. Что за ловкость у васъ, ей-богу!

Но Софьинъ не обратилъ вниманiя ни на изломаннную р?шотку, ни на зам?чанiе Племянничкова. Онъ лежалъ неподвижно, подложивъ себ? подъ голову об? руки и мутныя глаза его смотр?ли въ потолокъ.

Владимiръ Петровичъ Софьинъ былъ не старъ. Многiе, судя по св?жести его лица, по веселости характера и особенной кр?пости, никакъ не давали ему бол?е 25 л?тъ. Но дв? глубокiя морщины на открытомъ чел? его, рано пос?д?вшiе волоса заставляли не безъ основанiя заключать, что Софьинъ, если не долго, то много прожилъ. Вм?сто живаго, подвижнаго выраженiя, лицо его было подернуто тяжкой думой, наложившей странную неподвижность на вс? черты одушевленной его физiономiи; св?тлыя, гор?вшiя силою воли и кр?постiю духа, очи его какъ будто забыли привычный блескъ свой, и тускло устремлялись на одинъ какой либо предметъ, вспыхивая мгновенно и неожиданно несвойственнымъ имъ огнемъ; густо поросшая борода не прiятно отт?няла синеватую бл?дность опустившагося лица, и мрачная тишина, заключенная въ глубин? души его, заразительно и властно д?йствовала на все, что его окружало.

Кабинетъ Софьина представлялъ такое же разстройство, какъ прочiя комнаты. На письменномъ стол?, заваленномъ бумагами, разбросаны были дорогiя безд?лки, испачканныя перья, недокуренныя сигары, м?дныя и серебрянныя деньги, просыпанный песокъ, дв? тонкихъ восковыхъ св?чки, какiе-то порошки, раскрытый бумажникъ, бутылочка духовъ, куски чернаго сургуча, клочки богатой парчи, запачканный воскомъ крепъ и еще много кой-чего. Голубыя занав?си у оконъ были спущены и набрасывали синiй, мертвенный цв?тъ на окружающiе предметы; въ углу въ такомъ же безпорядк? свалены были книги, кучи бумагъ и свернутыя въ трубку географическiя карты. По всему было видно, что рука хозяина ни до чего не хот?ла дотронуться.

И долго бы еще продолжалась начавшаяся посл? первыхъ словъ свиданiя молчальническая сцена, еслибъ Б?ликовъ не наступилъ на ногу собачк?, отнюдь не подозр?вавшей не ловкости господина, сапогъ котораго обнюхивала она такъ дружелюбно. Бол?зненный визгъ собачки заставилъ Софьина вздрогнуть, а Племянничкову подалъ случай еще разъ повторить зам?чанiе своему прiятелю.

– А что это, дяденька, за книга такая? сказалъ онъ, подходя къ креслу.

– Библiя, мой другъ, – отв?чалъ Софьинъ, тяжело вздохнувъ и приподнимаясь на кровати.

– Нука, ну; я, право, никогда не видалъ ее. Попробовать бы, ум?ю ли я читать на этомъ иностранномъ дiалект?.

– И я не ум?лъ, а вотъ видите, теперь ум?ю.

– Кудажь намъ, дяденька, за вами!

– Да, ?едоръ Степановичъ, вы правду сказали: куда вамъ за мной! Передъ вами разогнулась только первая страница той книги, которую озаглавливаютъ жизнiю, а я ужь прочиталъ ея н?сколько томовъ, и потому-то, уставъ отъ этаго чтенiя, взялся теперь для отдыха за эту святую книгу.

– А чтожъ такое въ этой книг??