Золото наших предков

Пашков слушал как всегда, боясь упустить хоть слово.

– Я вижу мои лекции подводят вас к серьёзным раздумьям. Признаюсь, за всю свою преподавательскую практику я не слышал таких вопросов. У вас, я бы сказал, уникальное мировоззрение… Ну ладно, мы опять много времени уделили побочным вопросам. На чём мы остановились в прошлый раз? Классицизм?… А собирались мы с вами говорить о русском классицизме. Так?

Узрев согласительный кивок Пашкова, профессор продолжил:

– Вы должны уяснить, что русская культура вступила на стезю европейского развития, имея по сравнению с Европой определённое отставание, этакий временной лаг. Но это отставание постепенно сокращалась. Так от "парсуны" 17-го века русский портрет за небольшой исторический промежуток времени, менее века, делает шаг к глубокому психологическому портрету. В то же время в архитектуре первой половины 18-го века творчество Растрелли является русским вариантом стиля "барокко". Но уже во второй половине того же столетия утвердился русский классицизм, который прошёл три этапа: раннюю стадию, период строгого стиля и поздний период…

11

В мае Шебаршин решил порвать все отношения с подмосковным комбинатом и переориентироваться на аналогичный в Сибири. Старые связи отца позволили ему проделать и этот "финт". Калина в разговоре с Пашковым сразу высказал сомнение в правильности такого решения:

– Ох, и "тяжёлый" у нас директор. Вместо того чтобы съездить, договорится с ближайшим партнёром, в ресторан кого надо пригласить, он судился. Ну и что теперь? За четыре тысячи вёрст продукцию отправлять будем? Одна дорого во сколько обойдётся. А если и там содержание занизят, опять в суд подаст? Здесь-то хоть недалеко, съездить можно и все вопросы решить…

Тем временем Калине вновь позвонил генерал и сообщил, что на Петровке списали большое количество старых милицейских радиостанций, и он сможет посодействовать в их приобретении "Промтехнологии". Но это "благодеяние" генерал хотел оказать уже не за спасибо. Калина доложил ситуацию директору.

Переговоры получились непростыми, и строго официальными. Шебаршин чуть было всё не испортил своей жадностью, а потом по той же причине долго отказывался "отблагодарить" генерала. В конце-концов всё завершилось успешно, но Шебаршин остался крайне недовольным. Директор почему-то решил, что Калина устроит это дело так же, как и в первый раз, за "здорово живёшь". Но на этот раз пришлось хорошо заплатить МВД, а генералу сразу за оба раза. Калине стало стыдно перед своим бывшим начальником, но Шебаршину подобные чувства, похоже, были вообще неведомы. После завершения сделки директор заявил ему:

– Если эти радиостанции не покроют всех расходов, вычту из вашей зарплаты…

– Сука… привык на халяву жить! Как с таким работать?! – изливал, мечась по кабинету, своё возмущение Калина, на этот раз без свидетелей.

Пашков принял материал с Петровки от Горбунова, который вновь заверил его, что сумел "чисто" обсчитать сдававшего ему радиостанции прапорщика. Пашков напомнил, чем едва не закончился "чистый обсчёт" в ЦУПе. Но на этот раз Горбунов божился, что такое не повторится.

"Добыча" вновь получилась большой. Свою долю Пашков выносил несколько дней подряд, создавая дома, у себя на балконе "стратегический запас". В мае Настя решила покупать "стенку". Без неё их квартира смотрелась явно "голой". Денег вполне хватало на импортную с "наворотами", но она не привыкшая к слишком шикарным вещам, к тому же по прежнему с оглядкой тратившая деньги, остановила свой выбор на отечественной "Ольховке" из дубового шпона, стоившую тысячу с небольшим долларов… По мере роста благосостояния изменялся вид квартиры Пашковых… и самой Насти. Из выражение её лица постепенно исчезла постоянная озабоченность, порождённая неуверенностью в будущем. Даже переживая за мужа, она теперь почти всё время пребывала в хорошем настроении. Радуясь улучшению состояния духа жены, Пашков стал замечать, что улучшение качества их семейного стола благоприятно сказывается и на её внешности… Настя всегда любила покушать, и вот, наконец, после долгого перерыва она полностью удовлетворяла эту свою "слабость". Однажды жена купила новый костюм, и спросила, как он на ней "сидит".

– Отлично! Ты Насть будто на десять лет помолодела, – не смог сдержаться Пашков.

– Дорогая одежда всегда красит, – рассмеялась в ответ польщённая жена.

– Да нет, тут не только в одежде дело. Ты посвежела, налилась навродь спелого яблока.

– Ну, так уже полгода живём как, всё дорогое да свежее едим, – покраснела от комплимента Настя. – Вот только ты у меня не свежеешь, не наливаешься, как Кащей стал с этой работой.

– Иначе нельзя, – вздохнул в ответ Пашков, в то же время с удовольствием наблюдая, как жена снимает с себя костюм. Он привык к виду её тела, давно уже не замечал никаких изменений – ведь они старели вместе, рядом друг с другом. Но сейчас он как бы обрёл способность увидеть её со стороны, будто нечаянно подсматривал за незнакомой женщиной. Этому поспособствовало, то что она, несомненно, похорошела и, конечно, развитие "эстетического зрения", стимулированное лекциями профессора. Пашков невольно представлял жену в позах богинь запечатлённых великими живописцами прошлого. Ему казалось, что она не уступит, даже сейчас, когда ей за сорок. И вспоминая слова Матвеева, сам утверждался в мысли, что та же рембрантовская Саския рядом с Настей во всём проигрывает, каждой отдельно взятой частью тела… "Дурак Калина, и охота ему в кабинете на узкой кушетке перепихиваться с этой уродливой орясиной", – совершенно неожиданно ему на ум пришла мысль, при виде объёмных, приятных, нежно-налитых округлостей переодевающейся Насти.

В конце мая лучший рабочий Фиренков, тот самый, с профессорской внешностью, постоянно выдающий "на гора" больше всех продукции, вдруг написал заявление о предоставлении ему трёхмесячного отпуска. Оказалось, что он каждое лето проводит с семьёй в деревне, занимаясь огородом, и делая заготовки на зиму. Отпуск ему предоставили, конечно, за свой счёт. И вот, когда Фиренков пошёл в офис оформляться, он совершенно случайно через неплотно прикрытую дверь директорского кабинета услышал… Вернувшись на завод, он о том поведал другим рабочим, позже Сухощуп передал Пашкову. Шебаршин на повышенных тонах говорил с Ножкиным, и одна из его фраз звучала так:

– Воруют, понимаешь, все воруют, Калина, кладовщик, и снабженцы твои воруют!… Я один не могу везде успеть, за всем уследить, возьми на себя хотя бы своих, поймай кого-нибудь. Устроим показательный процесс для острастки. К Калине у меня уже нет доверия, кругом одни воры!…

Пашков на это лишь усмехнулся, хоть радости не испытывал. Усмешка относилась к Калине – тот наверняка не был в курсе, что директор и его подозревает. "Сказать, или нет?" – подумал Пашков и решил не говорить. – "Ещё подумает, что специально сплетничаю". Сам же он срочно стал подбивать свою документацию, как на случай неожиданной проверки, так и внезапного увольнения и сдачи должности.

Однажды, когда Пашков готовил ящики с лигатурой и прочими золотосодержащими деталями к отправке в Сибирь, на склад зашёл Калина и с кислой физиономией сообщил, что пришёл директор и собирает всех материально-ответственных лиц и руководителей производства. В кабинете кроме Калины собрались, Кондратьева Сухощуп и Пашков. Шебаршин заговорил с мрачной миной на лице:

– Я крайне недоволен как организована деятельность производственной части нашей фирмы. Доходы уменьшаются, а затраты растут. Так дальше не пойдёт. Я пришёл к выводу, что необходимы определённые коррективы. Наибольшее опасение у меня вызывают большие потери, как в цеху, так и в лаборатории, и на складе. В связи с этим я решил провести крупномасштабную проверку в ходе которой, скорее всего, будет заменено ряд должностных лиц.

Шебаршин замолчал, вглядываясь в лица сидящих перед ним, пытаясь определить произведённое впечатление. Но реакции почти не было, лишь Кондратьева нервно гримасничала. Калина равнодушно смотрел в окно, Пашков угрюмо в пол, Сухощуп вообще так, будто его это совершенно не касалось.

– Я не сомневаюсь, что внутри фирмы процветает воровство. Предупреждаю, если вор будет пойман за руку… Ну, об этом я не впервые говорю, я всё сделаю, но он у меня пять лет огребёт.

– Владимир Викторович, если вы кого-то подозреваете, скажите прямо. Зачем это запугивание? В таком моральном климате невозможно работать! – не выдержала психологического прессинга Кондратьева, тогда как остальные совершенно не изменили своих поз…

После "вздрючки" обстановка воцарилась тягостная. Это вылилось в участившиеся трения внутри "коллектива". Пашков как обычно принёс посеребрённые разъёмы в лабораторию на электролиз и там ему был оказан совсем не дружелюбный приём со стороны Кондратьевой:

– Что принёс!?… Не приму! Я с этого материала не получу положенного серебра. Опять Шебаршин на меня кричать будет, пять лет обещать!… Назад забирай! Сначала отбери вот таких, видишь. А эту дрянь не клади, с неё серебро не отходит.

Пашков зло подумал в ответ: "Что, с Петей вчера не перепихнулась, зло срываешь?" Тем не менее, уговаривал начальницу лаборатории он вежливо:

– Ну что ты Люд… Куда назад-то? Я ж их сюда еле допёр, почти пятнадцать килограммов, да на второй этаж. Не хочешь всё брать, давай прямо здесь, что тебе понравится отберём и взвесим. Зачем всё-то назад тащить?

Наконец, Кондратьева умерила пыл и стала отбирать. Из пятнадцати она забраковала больше шести кило, которые Пашков потащил назад.

В связи с этим случаем дома Пашков незаметно "подвёл" Настю к заинтересовавшему его вопросу:

– Насть, а у вас в школе много учителей в возрасте разведённых, или у которых с мужьями проблемы?

– Какие проблемы, – не поняла жена.

– Ну, мало ли, с возрастом всякое может случиться.

– Да кто ж о том рассказывать-то станет. А тебя с чего это вдруг заинтересовало, – Настя смотрела с подозрением.

– Да видишь ли, у нас в химлаборатории работает женщина примерно твоих лет. Так вот у неё уже вторую неделю не проходит плохое настроение. По работе я вынужден с ней контачить, сплошная нервотрёпка. Вот я и думаю, что у неё с мужем не всё нормально.

– Ну, не знаю… слава Богу не задумывалась… Хотя и у нас бывает. Вот одна, биологию преподаёт, всё вроде нормально, добрая, вежливая, и с детьми и с коллегами, просто душка. Потом, ни с того ни с сего мегера мегерой становится. После неё класс приходит, дети, те которые впечатлительные, просто плачут. А потом узнаю… муж у неё любовницу завёл, неделями дома не ночует…

12

Начало июня выдалось жарким. В цеху, там где зимой не снимали телогреек, сейчас все изнывали от духоты. И только на малом складе у Пашкова царила прохлада. Именно на склад в один из первых летних дней нагрянула ревизия. В комиссию входили те же лица, что и при приеме-сдаче склада осенью, Калина, Кондратьева и бухгалтерша Князева. Сам Шебаршин и в этот раз до черновой работы не опустился. Первые двое постоянно отлучались по своим делам, так что ревизовала Пашкова одна бухгалтерша. Он же настолько хорошо был готов к такого рода проверкам, а Князева хоть и работала в фирме со дня её основания, но так слабо разбиралась в складском хозяйстве… В общем, ревизию Пашков "свалил" шутя. Всё, что числилось по бухгалтерским документам у Князевой сошлось с наличием без недостачи, и даже с небольшими излишками. Насчёт излишков Пашкова тоже заготовил вполне правдоподобное объяснение: электронные весы реагировали на низкую температуру и зимой показывали чуть меньше, ну а летом "оттаяли" и потому получалось чуть больше…

Калина изредка заглядывая на склад, со скептическим выражением наблюдал за ходом ревизии. Он отлично понимал всю "театральность" этого действа. Он только удивлялся, как это человек, не имеющий опыта работы на складе, так быстро набрался этой самой "опытности". Не могло не раздражать, что по всему Пашков "берёт" значительно больше своего начальника, то есть его. И втиснуться в тандем учредителей фирмы Шебаршин-Ножкин у него тоже не получилось и по всему вряд ли получится. К этим проблемам добавилось обострение ушной болезни сына, и проволочки по его устройству в платную, специализированную клинику. Правда, Роман Обделенцев настриг ему за апрель-май немало. Калина обзвонил уже много фирм, дававших в газеты объявления о приеме радиодеталей. Цены были примерно у всех одинаковы, но чуть больше давали на Мясницкой и Рождественке.

Калина сначала сходил на Мясницкую и сдал деталей более чем на четыреста долларов. Деньги оказались очень кстати, Валентина перестала экономить на еде, приобрела кое что из одежды на лето для детей. Но покупать дешёвую мебель Калина не хотел, а на дорогую по-прежнему не хватало. Ко всему летом у него чаще стало побаливать сердце… и не только, на два "женских" фронта его явно не хватало.

Мысли об отпуске возникали у Калины именно из-за опасений за здоровье – за год работы в фирме он вымотался так, как, наверное, не вымотался за двадцать лет армейской службы. Он испытывал острую потребность отдыха от всего и всех, от работы, Шебаршина, Пашкова, Людмилы, даже от семьи. Он хотел съездить на Кубань, ко второй сестре, проведать родительские могилы… хоть не на долго сменить атмосферу, в которой уже задыхался.

Слух о том, что Калина собирается в отпуск обрадовал Пашкова. Ведь это означало, что он на месяц останется "на производстве" за него. Пашков уже настолько хорошо знал всю нехитрую организацию извлечения золотосодержащих элементов из радиотехнического лома, потому не сомневался, что справится. А вот какие "дивиденды" можно поиметь, совмещая власть на производстве и складе… У Пашкова аж дух захватывало от предчувствий.

– Настя, начальник производства в отпуск уходит, я за него остаюсь. Теперь я буду позже приходить с работы… мне надо много успеть за этот месяц, – едва сдерживая возбуждение, сообщил он новость жене.

Настя отреагировала с тревожным вздохом:

– Только осторожнее, Серёжа… я тебя умоляю.

В том же приподнятом настроение Пашков в очередной раз посетил профессора.

У вас дела на подъёме?… Уж больно выглядите празднично, – отметил состояние своего "студента" Матвеев.

– Тьфу, тьфу… не сглазьте. Да вроде пока неплохо.