Золото наших предков

Мысли Пашкова самопроизвольно потекли в "эротическом" направлении. Он попытался представить, как может выглядеть начальница химлаборатории обнажённой. Привлекательной картины не получалось. Нет, Кондратьева была совсем не в его вкусе: слишком широкоплеча, грудь непропорционально мала, бёдра хоть и широкие, но какие-то "квадратные", лишённые фигурности. И вообще вся её тяжеловесность достигалась не за счёт плоти (Пашков для сравнения держал в уме тициановских и кустодиевских женщин), а за счёт чрезмерно крупной для женщины кости, о чём недвусмысленно говорил её "не женский", не менее сорокового, размер обуви. "Уж лучше бы он ко второй, к Гришиной подъехал", – подумал Пашков. Вторая химичка, правда, была чуть постарше своей начальницы, она уже успела выдать замуж свою дочь и теперь ждала появления на свет внука… Но эта "без пяти минут" бабушка имела чисто женскую фигуру: узкая вверху, заметно шире внизу, аппетитные бёдра… "И чего он в этой Людке нашёл?", – удивлялся своему начальнику Пашков.

Наконец раздались голоса и шаги. Калина и Кондратьева переговаривались вполголоса, уверенные, что рядом никого быть не может. Судя по голосам, они пребывали в отличном настроении.

Почти три часа, запершись на складе, Пашков извлекал золотые реле. Это оказалось трудоёмким делом, ибо к контактам реле оказалось подпаяно примерно по полтора десятка проводов, которые необходимо было перекусить кусачками… На свалке уже пустой корпус, чтобы не "мозолил глаза" пришлось забросать всякой всячиной. Реле оказались настолько тяжелы, что Пашков взял сначала полсотни, а остальные спрятал до следующего раза. Но всё равно сумка так оттягивала плечо, что он испугался, как бы не оторвалась ручка. Дома Настя и без того обеспокоенная задержкой, увидев его битком набитую сумку, с тревогой спросила:

– Долго ты сегодня… Что, ценные вещи?

– Да, очень. Надо было обязательно их вынести…

На Рождественке каждое реле приняли по пять долларов за штуку. Правда на этот раз пришлось основательно подождать, так как очередь "золотодобытчиков" оказалась как никогда велика, и прибыли они не только из Москвы и Подмосковья, но и из совсем неблизких краёв. Вся страна "добывала" техническое золото, которое советская власть многие тонны "закачала" во всевозможное электронное оборудование, работающие на Космос, Оборонку, Вооружённые Силы. У членов Политбюро тех лет, и приближённых к ним номенклатурных работников, типа шебаршинского папаши, "бутерброды с маслом" не переводились и они не сомневались, что "масло" для прочих советских граждан необязательно, потерпят ещё, а они, то бишь кормчие Страны Советов, вполне успеют и Космос завоевать и тьму-тьмущую всевозможного оружия изготовить, и друзей в "мировом масштабе" подкормить. Ошиблись, не таким уж безграничным то терпение оказалось, не только сытый голодного не разумеет, но и голодным оказалось наплевать на "громадъё планов" сытых.

Пашков успел войти за пять минут до закрытия приёмного пункта. Но, увидев большое количество ценных реле, приёмщики с охотой согласились поработать сверхурочно. Это было вызвано тем, что они отлично знали о маленьких шариках на краях контактов реле такого типа. Шарики те изготовлялись из чистого золота.

Материал, привезённый из воинской части, Пашков, как и обещал, не трогал. Тем не менее, Калина придирчиво следил за его сохранностью. Он лично выбирал из него по нескольку десятков плат и Роман Отделенцев "состригал" всё ценное, относя потом своему "благодетелю". Видя, что шеф повеселел, Пашков сделал вывод, что и он, скорее всего, где-то отыскал приёмный пункт. Но надеялся, что не тот, куда носит он – ему не хотелось столкнуться с ним на Рождественке.

Сошедший снег обнажил множество мусора, который санэпидемстанция потребовала убрать. Цеховая администрация переадресовала это требование арендаторам. "Промтехнологам" досталось убирать участок, прилегающий к их помещениям. Справедливости ради надо сказать, что они там и мусорили, в основном при разгрузках привозимого материала. Туда же сбрасывали и не представляющий ценности металлический хлам. Пока рабочие лениво сгребали "подснежники", Пашков подбирал то, что представляло хоть какую-то ценность.

От цеховой администрации за уборкой наблюдал один из местных "могикан", старый инженер Чикин, тридцать лет проработавший в литейном цеху. Он дорабатывал последний год перед пенсией. Пашков был с ним знаком шапочно, теперь разговорились.

– Как тебе Сергей, молодой премьер? Давно уж пора было этого Черномырдина под зад, – заговорил на политическую тему Чикин.

– Да какая разница Семёныч, молодой, старый. Сейчас ведь рынок и от руководства не так уж много зависит, особенно в экономике.

– Не скажи. У нас народ привык к руководящей и направляющей роли высокого руководства, – высказал свою мысль Чикин.

– Да можно сказать, что почти уж и отвык, – не согласился Пашков. – К старому возврата нет. И как вам старикам не хотелось бы опять в социализм, ничего не выйдет.

– А с чего ты взял, что я по социализму сильно горюю? – с обидой возразил старый инженер. – Привык просто… А хочешь правду?… Я ведь после девяносто второго ни разу за коммунистов не голосовал, ни на парламентских, ни на президентских. Ты, что же думаешь, я ничего не вижу? Молодым, да и не только, после шести лет такой свободы назад уже не захочется, это я не хуже тебя соображаю. Эх, был бы я помоложе. Тебе вот, Калине завидую, хмырю этому вашему Шебаршину. Вы то, может, ещё успеете, что-то от капитализма взять, пожить по-людски, по загранке поездить. Вам, сорокалетним сейчас лучше всего, вы уже и опыт определённый имеете, и здоровье ещё есть. А я уже всё… Как вспомню жизнь свою… будь она трижды…

– Да ну, Семёныч, ты уж не прибедняйся, в Москве можно было неплохо жить и при советской власти. Ты ж всю жизнь на этом заводе работал, заколачивал небось неплохо и кормушка при институте хорошая была, поди не голодал?

– Брось ты, чего там хорошего, ну не голодал, ну заколачивал… Знаешь сколько у меня авторских свидетельств? Больше сорока штук. Если бы мои изобретения не секретили, я бы международные патенты мог иметь. А так ни одно за эти вот стены не вышло, ни изобретения, ни рацпредложения. Я потом в Ленинке иностранные технические журналы смотрел… и я бы мог там же печататься. Всё, весь мозг из-за этих гадов вхолостую высушил.

– Так ты Семёныч что, тайный Эдисон? – одновременно с удивлением и усмешкой спросил Пашков.

– Эдисон, не Эдисон, а если бы не эта секретность проклятущая наверняка известность имел бы, да уж и деньги не те, что мне тут платили, вознаграждали… суки. Да чего уж теперь… боржом пить, когда почки отвалились… – изобретатель горестно покачал головой и пошёл прочь.

10

После того как Пашков тайно "застукал" Калину с Кондратьевой, он, встречаясь с ней, невольно сравнивал её с Настей, ведь они были примерно одного возраста. Даже с учётом того, что Людмила являлась коренной москвичкой, а Настя провинциалкой, к тому же моталась с ним полтора десятка лет по гарнизонам, даже с учётом "замыленности" его глаза (каждый муж за долгие годы привыкает к облику жены и перестаёт видеть достоинства), жена внешне ему казалась "на порядок" лучше. Он так и не мог уразуметь, что привлекало Калину в Людмиле. Пашков знал мужчин, жизненное кредо которых заключалось в поиске всё новых женщин, они даже вели своеобразный учёт своих «побед» и потом говорили, что в старости будет что вспомнить. Но Калина на такового "учётчика" не походил.

В конце апреля вновь какая-то "муха" укусила Шебаршина. До того появлявшийся на заводе раз, от силы два в неделю, он стал заявляться почти ежедневно. Приходил обычно злой, нервировал всех придирками. Однажды ему вновь удалось довести до слёз Людмилу…

– Знаешь… он мне… он мне опять… что я ворую… и про пять лет, – всхлипывающая химичка прибежала в кабинет, где Калина и Пашков "подбивали" накладные. – Он же ничего понимать не хочет. Я ему про потери в процессе электролиза, а он мне…

Калина как мог утешал любовницу… и потом после работы тоже. На следующий день держать ответ перед директором пришлось уже Пашкову. Шебаршин в бухгалтерии обнаружил несовпадение в количестве полученных Пашковым от Горбунова золотых разъёмов во время той первой ЦУПовской приёмки, когда кладовщик со снабженцем поделили излишек. Он сравнивал накладную с пришедшим позднее документами из ЦУПа:

– Как же так, Сергей Алексеевич?… Вот тут чёрным по белому, в ЦУПе нам отгрузили 1284 разъёма. А вы сколько приняли?

– Девятьсот тридцать два, – не моргнув глазом ответил Пашков. – Могу подтвердить это официальной накладной. Под ней подписи моя и Горбунова.

– Да видел я эту вашу накладную. Меня интересует, куда девались более трёхсот разъёмов!?

Дальше последовал поток брани с обязательной угрозой: пять лет по первой ходке. Пашков держался внешне спокойно, но внутри ощущал понятный дискомфорт – ведь эти триста разъёмов они с Горбуновым поделили пополам, и тот уверял, что это излишки, и вот на тебе… Впрочем, Пашкову особо бояться было нечего, крайним и на этот раз оставался снабженец. Плохо то, что Шебаршин что-то заподозрил.

Горбунов прибежал на завод для "консультаций" после обеда того же дня, трясясь от волнения – у него тоже произошел нелёгкий разговор с директором. Тем не менее, он уверял, что сумел убедить Шебаршина, что эти разъёмы "тяпнули" ещё в ЦУПе тамошние грузчики. Пашкова, правда, это не успокоило. Он не сомневался, что теперь директор будет всячески их "ловить". По поводу пропавших разъёмов Шебаршин "вздрючил" и Калину, выяснив, что тот не присутствовал во время той памятной приёмо-сдаче ценнейшего материала.

Вскоре стала ясна истинная причина ухудшения настроения у директора. Дело было в том, что более пятидесяти килограммов золотой шестипроцентной лигатуры, полученной в результате переработки "англичанки", на подмосковном комбинате определили как четырёхпроцентную. То есть фактически там умыкнули килограмм чистого золота. Шебаршин подал в суд и… проиграл. В судах по-прежнему имело место негласное имперское правило: с государством не борись, с государством не судись. Не в силах бороться с воровством на уровне гос.предприятия, он принялся энергично искоренять таковое внутри своей фирмы. Но слишком далёк оказался директор от производства, не желал пачкаться, окунаться в его недра, а Калина "его" человеком так и не стал. Уж очень жадён и совершенно равнодушен к личным проблемам сотрудников был Шебаршин. Даже его компаньон Ножкин, мучающийся в примаках, не мог добиться от него кредита на покупку собственной квартиры. А уж Калина… Шебаршин искренне считал, что две тысячи рублей в месяц для него, человека из провинции, вполне приличная зарплата.

Пашков тем временем "вышел" на рекордный уровень "добычи" – в апреле он принёс с Рождественки тысячу четыреста долларов. Настя уже не знала радоваться или печалиться всё усиливающемуся "зелёному дождю". Она хорошо видела, что для мужа это оборачивается слишком сильным нервным напряжением. Тем не менее, в апреле они купили и поклеили дорогие импортные обои и думали покупать "стенку". Откладывать на книжку, как это они делали в советское время, когда особо нечего было купить, Настя боялась, ведь те деньги всё равно сгорели в инфляционном пожаре. Но и совсем не откладывать она не могла. К счастью муж приносил столько, что хватало и на "запас", и на покупки. Впервые за последние шесть лет Настя перестала трястись над каждой копейкой.

Пашков продолжал компенсировать отрицательные эмоции, полученные на работе, с помощью лекций профессора Матвеева, тем более, что Настя это понимала и не препятствовала мужу, когда тому приспичивало окунуться в "ауру" мировой художественной культуры.

В очередное посещение Пашков решил вновь поднять вопрос по эстетическим воззрениям на внешний облик людей… с мужской точки зрения:

– Виктор Михайлович, вам не кажется, что сейчас внешне люди отличаются от людей прошлых времён?

– Как вам сказать Сергей… Единого критерия, по которым можно осуществить сравнения не существует. Ведь во все времена жили всякие люди, красивые, не очень красивые и просто безобразные. Вы, наверное, насмотрелись моих альбомов с репродукциями художников Возрождения и Нового Времени? Вот вам и кажется, что в те времена жили люди намного красивее, чем сейчас, – профессор с иронией и пониманием улыбался. – Но вы не забывайте, что художники, как правило, создавали совершенные образы. Они ведь не могли написать богиню, или богоматерь в неидеальном виде.

– Я это понимаю… Но натура, они же писали свои идеальные картины с живых людей. Выходит, тогда были люди с такой внешностью, внешностью богинь и богов.

– Для натуры и сейчас можно найти и мужчин и женщин. Отдельные экземпляры всегда существуют.

– А мне вот кажется, что нет. Не только изменилась мода на внешность, люди другими стали. Сейчас, я думаю, для той же "Спящей Венеры" Джорджоне натурщиц не найти. Мужиков тех ещё можно, пропорции мужской фигуры, они, в общем, не изменились, а вот женщины, совсем не такие они сейчас. Сейчас ведь эталон, это западные кинозвёзды, и наши все на них походить пытаются. Спорт, аэробика, диеты всякие. Знаете, что при этом безвозвратно теряется?

– Вы хотите сказать женственность? – вопросом ответил Матвеев.

– Да. Именно так. Вот я смотрю на творения старых художников, итальянцев, нашего Кустодиева. У него стокилограмовые купчихи намного женственнее нынешних королев красоты. Вам так не кажется?

– Не буду спорить, вам, как и большинству худощавых мужчин, более приятны полные женщины. Но вы не учитываете, что произведения искусства и реальная жизнь не одно и то же. Жизнь, увы, далеко не так романтична, и современные художники, в большинстве, не романтики. Но и в прошлом не все были романтиками, не все писали идеализированные картины. Вот, к примеру, помните "Данаю" Рембранта. Ничего божественного, обыкновенная, даже некрасивая баба. Рембрант не стал обожествлять свою жену Саскию, с которой писал шедевр, изобразил её такой, какая она была на самом деле: коротконогой, с невзрачным лицом, небольшой грудью, с некрасивой формой живота.

Пашков, слушая профессора, рассматривал репродукцию "Данаи" в альбоме.

– Да… она, конечно, не такая как у Тициана… но всё-таки, некрасивой я бы её не назвал.

– Серёжа, на вас производит впечатление мастерство, гений художника. Благодаря искусному использованию контраста света и тени создаётся впечатление, что это женщина под балдахином очень красива. А на самом деле она довольно паршивенькая, ей Богу, – Матвеев громко от души рассмеялся.

– Ну, не знаю… – Пашков колебался, но с выводами не спешил.

– А что вы заметили верно, это то, что со временем изменились критерии красоты. А почему? Вот вы про моду говорили. А мода ведь сама по себе не возникает. В 20-м веке женщины стали сильнее во всех отношениях. На Западе этому способствовала эмансипация, в результате чего родился культ деловой женщины. У нас, массовое привлечение женщин на производство, в том числе на мужские работы. Ну, и конечно, как вы справедливо заметили, спорт. Пожалуй, нет ни одного вида спорта, который бы не убивал в женщине женщину, даже художественная гимнастика достигла такой сложности, там такие нагрузки, что девушки становятся скорее на мальчишек-подростков похожими, чем на женщин. Раньше ведь женщины была куда слабее, особенно представительницы правящих, обеспеченных классов, потому они и смотрелись аппетитнее. Это по тем же картинам видно. Вы с этим согласны?

– Да… пожалуй, – после некоторого раздумья согласился Пашков.

– Всё о чём я говорил, привело к тому, что у современных женщин уменьшилась жировая прослойка и они, особенно молодые, приобрели тот самый мальчишеско-подростковый внешний вид. Я говорю не о излишках жира, а о особенностях женского телосложения, когда именно жировая прослойка формирует те изгибы, мягкость фигуры, движений, что принято отождествлять с женственностью. Именно такие типажи вы увидели на картинах великих мастеров эпохи Возрождения, Нового Времени, некоторых наших дореволюционных мастеров, у того же Кустодиева. Ну и опять же напомню, что в качестве натурщиц они, как правило, использовали не простолюдинок. Мону Лизу, как вам, наверное, известно, Леонардо писал со знатной горожанки, не знавшей тяжёлого труда и с детства хорошо кушавшей. То же самое можно сказать про кустодиевских купчих и красавиц. Свою знаменитую "Русскую Венеру" он с родной дочери писал… Но что хочу вам заметить и сейчас иногда можно встретить такие типажи, ну просто создается впечатление, что они из прошлого века, а то и из более раннего времени к нам пришли. Даже среди наших еще советских киноактрис, наряду с грубыми плебейками, такими как Мордюкова, настоящие кустодиевские персонажи попадаются, – профессор с улыбкой прищелкнул пальцами.

– Вы что же Крачковскую в виду имеете? – напряг память и несколько недоуменно предположил Пашков.

– Да ну Бог с вами, она просто толстая и совсем не смотрится. Вряд ли бы Кустодиев стал с нее купчиху писать. А вот Алла Ларионова, или те же Федосеева Шукшина и Гундарева в лучшие годы – его типажи. И тициановскую аппетитность можно обнаружить. Вот вам пример. Вы ведь, наверняка, смотрели фильм Лиозновой «Карнавал». Там потрясающе играет Ирина Муравьева. В период съемок она была еще молода и находилась в отличной актерской форме, не говоря уж о внешности. Помните сцену, когда она вместе с кордебалетом танцует в костюме какого-то африканского племени, фактически полуголая. Танцует рядом с профессионалками, у которых и фигуры точеные, и движения отработаны и конечно танцует хуже, но впечатление на зрителя производит не кордебалет, а она, потому что ее тело смотрится, и его совсем не портят довольно внушительные жировые складки, наоборот они добавляют ей женственности…