Золото наших предков

– СНП 34 на 135, РППМ – 288-е.

– Берём, СНП по пять долларов за штуку, РППМ по восемь, а КМ-6 по двести пятьдесят за кило.

– А как вы работаете? – с замиранием спросил Пашков, ведь если как на Ордынке он опять не будет успевать.

– В будни с десяти до семнадцати, в субботу с десяти до часу.

– Что!?… Вы работаете в субботу!? – чуть не воскликнул Пашков.

– Да, с десяти до часу, – бесстрастно ответила трубка.

– Сообщите, пожалуйста, ваш адрес, – дрожащим голосом, словно боясь спугнуть удачу, попросил Пашков…

Потом он с минуту стоял с опущенной трубкой в руке, застыв как изваяние, но в уме подсчитывал, сколько он баксов "подарил" Олегу.

После обеда Пашков вместе с рабочими грузил блоки в подошедший КАМАЗ. Помогали и Калина с Горбуновым, ибо вес стальных шкафов, даже лишённых своей начинки, оказался настолько велик, что в кузов их можно было забросить только сообща.

3

Окончательный учёт золотосодержащих элементов английской машины производился уже на складе. Срочно прибывший Шебаршин бегал вокруг нагромождённых шкафов и блоков, вновь превративших склад сырья в кавардак, и требовал учитывать всё вплоть до мелочей. Фирма уже заплатила АЗЛК десять тысяч долларов и, понятное дело, директор хотел большой "отдачи". Но учесть всё скрупулёзно было очень сложно, потому что "англичанку" привезли на склад в конце рабочего дня, сгружали в спешке, навалили всё кучей. К тому же те, кто непосредственно должны заниматься приемо-сдачей Пашков и Горбунов… им двоим было просто не под силу быстро разгрести весь этот завал, найти и учесть каждую деталь.

Шебаршин орал, но дело двигалось трудно… Прошло три дня, а Горбунов всё никак не мог сдать, а Пашков принять все "внутренности" ЭВМ. Пашков как приёмщик оказался куда "продвинутее" ещё неопытного сдатчика Горбунова. Он принимал так, чтобы иметь "резерв" для себя, то есть часть деталей он просто пропускал, не учитывал. Горбунов не замечал этого хитрого счёта. Впрочем, собственно для снабженца, это не таило никакой опасности – в документах, привезённых им с автозавода, учитывались только шкафы, блоки, общее количество золота, которое содержалось в ЭВМ… но не разъёмы, розетки, транзисторы и электронные лампы. Таким образом, Пашков подписал приёмные накладные, не сомневаясь, что у него на складе деталей в штуках минимум на десять процентов больше, чем он принял официально.

Хоть Шебаршин и, брызгая слюной, требовал от Калины, Ножкина строжайшего контроля за приёмо-сдачей, ни тот, ни другой не изъявили желания лазить по шкафам и блокам машины, тем более пересчитывать принятые детали, коих насчитывалось более тридцати тысяч…

В первую субботу после удачного телефонного звонка Пашков, собрав всю скопившуюся у него дома "добычу" вынесенную со склада, с тяжело оттянувшей его плечо сумкой поехал по указанному адресу. Ехать пришлось в Центр, на метро да станции "Кузнецкий мост", потом вверх по Рождественской улице. Приёмный пункт размещался в одной из комнат здания, когда-то служившее прибежищем некоего проектного института. Там уже давно ничего не проектировали, а разместились оффисы всевозможных фирм. Пашков по мере приближения к этому зданию всё более волновался. Самые тревожные предположения вдруг полезли ему в голову: а если это какая-нибудь полукриминальная организация, туда нагрянет милиция и его "повяжут", спросят "откуда дровишки", или, не дай Бог, там работает какой-нибудь знакомый Шебаршина, или … В общем, оснований для волнения было предостаточно. У дверей приёмного пункта стояла очередь из трёх человек, за железной дверью слышался какой-то шорох и приглушённые голоса. Пашков в ожидании своей очереди нервно ходил по коридору. Но вот, наконец, подошла его очередь…

В небольшой комнате находились два относительно молодых человека. Пара столов, три стула, такие же, как и у него на складе электронные весы, мешки и коробки, в которые ссыпались радиодетали.

– Что у вас? – спросил один из приёмщиков.

Пашков раскрыл свою сумку, выложил что принёс… Когда всё посчитали и взвесили, оказалось, что Пашков сдал товара на 238 долларов, или без малого на полторы тысячи рублей.

– Вам как, в рублях, или можно "зелёными"? – спросил старший приёмщик.

– Что?… Не знаю… Наверное, можно, – у Пашкова от волнения перехватило дыхание – он не ожидал такой суммы, превышающий его "чистый" месячный заработок, да ещё в валюте.

Домой Пашков буквально летел. Настя знала, куда пошёл муж, и тоже переживала, на ту же тему, что и он. Но увидев его торжествующую физиономию, две стодолларовые бумажки и ещё довесок в двести с лишним рублей (как и ожидалось, произошла деноминация и двести тысяч стали двумястами рублями)… она только всплеснула руками.

Сначала Настя с полчаса бурно радовалась, потом стала строить планы, на что потратить эти свалившиеся на них доллары… Потом она успокоилась и решила истратить только рубли, а доллары начать копить, потом неожиданно вновь забеспокоилась:

– Ох, Серёжа, боюсь, плохо это кончится. Никогда ещё так просто деньги нам не доставались.

– Перестань! Денег не было – ругалась, сейчас за месяц больше трёх тысяч принёс – опять не рада, – недовольно отреагировал Пашков.

– Да я рада… только боязно. Смотри, будь осторожнее.

– Ерунда. Я уже в дела влез по макушку, сожрать себя не дам, бояться нечего…

Но вскоре Пашкову пришлось убедиться, что он несколько переоценил свою "квалификацию". В один из эпизодов на работе, он едва, что называется, не "лопухнулся" по крупному.

Директор был крайне недоволен взаимоотношениями своей фирмы с подмосковным комбинатом. Там фирму постоянно "накалывали", занижая процент содержания драгметаллов в поставляемой фирмой продукции. Потому платину и палладий он решил отправлять в Рязанскую область на тамошний комбинат. Это предприятие имело дурную славу из-за громких уголовных дел в связи с массовым хищением золотых слитков. Но у Шебаршина в администрации комбината имелись свои люди, что и позволило заключить соответствующий договор.

В день, предшествующий отправке, Пашков готовил материал, укладывая в ящики платиновые термопары, списанные с какой-то теплоэлектроцентрали. Сосредоточиться полностью на работе ему никак не удавалось, всё время что-то мешало: то Калина пришёл и отдал распоряжение отнести в химлабораторию на электролиз посеребрённые разъёмы, то Сухощуп зашёл, за дополнительным материалом для демонтажа, а ближе к обеду вновь зашёл и попросил денег взаймы. После обеда ожидалось, что приедет Шебаршин, привезёт бухгалтерские документы на отправляемый материал и опечатает ящики своей печатью. Перед обедом Пашков собирался ещё раз перепроверить уложенные драгметаллы, но тут вновь прибежал Калина и сообщил, что директор уже сидит у него в кабинете и ждёт кладовщика с ящиками. Ящиков всего два, и весили они немного, килограмма по три-четыре каждый, но в них была платина, самый дорогой изо всех драгметаллов, дороже золота и потому общая стоимость этих ящиков…!!

Пашков взял оба ящика под мышки, запер склад и вышел вслед за Калиной… Какое-то внутреннее беспокойство "глодало" его, требовало: "проверь, проверь ещё раз… ты же хотел проверить". Он пытался заглушить тревогу, ведь вроде всё укладывал внимательно, сверялся с описью. Дошли до лестницы, и тут Пашков, не говоря ни слова, повернул назад…

– Ты куда… рехнулся, он же ждёт!? – чуть не закричал Калина.

– Нет… я ещё не готов… я кажется не всё ещё… мне надо проверить… – торопливо бормотал Пашков, спеша назад, на склад.

– Что проверить?… Полдня проверял… сколько можно!? – кричал вслед Калина.

Пашков вернулся на склад, открыл ящики и стал перебирать пакеты с платиновыми изделиями, сверяя с описью. Когда все пункты описи были "оптичены" … в одном из ящиков оставался ещё один пакет… лишний. Как он туда попал!?… Скорее всего, в тот момент когда кто-то пришёл на склад, он непроизвольно положил лишний пакет, такой же как и другие… с термопарой. То есть на комбинат едва не ушла одна термопара сверх описи. Пашков дрожащими руками взвесил её, она потянула 110 грамм. Пашкова опять, как и тогда, когда "лопухнулся" Бардыгин, прошиб холодный пот – сейчас он мог уже на себя "повесить" более тысячи баксов, только в отличие от Бардыгина съездить и забрать платину он бы никак не смог. Во-первых далеко, во-вторых, там наверняка не отдали бы, в описи-то она не значится. Пашков слышал, что года два назад за подобное "ушахлопство" Шебаршин наказал одного из снабженцев, заставив его почти год работать без зарплаты. А тут и года не хватило бы расплатиться.

Калина с шумом распахнул металлическую дверь склада, прервав поток сбивчивых мыслей.

– Ну, долго ещё тебя ждать!? Пошли, он уже психует!

Как и предполагал Пашков, Шебаршин не стал проверять содержимое ящиков. Он просто сверил опись с сопроводительными документами и опечатал ящики, собираясь везти их на пункт специальной фельдсвязи. Пашкову оставалось вновь благодарить Бога, что заставил его вернуться и перепроверить…

4

Московская жизнь семьи Калины как-то сразу не заладилась, хотя отношения между супругами после долгой разлуки оставались такими же, как и до неё. Калина никогда не сомневался в Вале, она хоть и не была красавицей, но полностью отвечала его понятиям, как идеальная жена – хорошая хозяйка, добрая заботливая мать. Об измене с её стороны не могло быть и речи, за все восемнадцать лет совместной жизни она ни разу не дала ни малейшего повода… Сам же он изредка заводил женщин на стороне, но обязательно далеко от дома, в командировках, или длительных поездках. Сейчас, когда дома его ждала Валя, он резко сократил количество "свиданий" с Людмилой. Он неуклонно следовал своему жизненному кредо – семья на первом месте, всё остальное по мере возможности. Людмила смирилась. Она настолько уже привыкла к "Петюне", что и урезанные дозы "внимания" принимала с радостью.

Внутрисемейную обстановку напрягало то, что и жена, и дети, всю жизнь прожившие в сухом и относительно тёплом климате Алма-Аты, очень тяжело переживали сырую и холодную московскую зиму. Жена и особенно сын буквально с первых дней не вылезали из простуд, мальчишка загрипповал. Калина забеспокоился – не возникло бы осложнений. Именно после гриппа перенесённого в детстве у сына развилась хроническая болезнь ушей. Обратились в больницу, но тут же столкнулись с рядом трудностей. В поликлинике, и не только, когда узнавали, что они не москвичи, а, тем не менее, живут в элитном доме, где покупные квартиры… Везде недвусмысленно давали понять, что для получения великого счастья считаться полноценным москвичом недостаточно просто купить квартиру, надо платить ещё. Калина надеялся, что Шебаршин выполнит своё обещание увеличить ему зарплату, ведь он уже так много сделал для фирмы. Но, чем больше проходило времени, тем, казалось, хозяин всё более становится им недоволен, престал хвалить, всё чаще упрекал. А когда куда-то спешащий Шебаршин почти час дожидался кладовщика, который никак не мог проверить свои ящики… Директор потом выговаривал Калине:

– Странные у вас отношения с кладовщиком. Кто кому подчиняется? Он же вас в грош не ставит. Дружба дружбой, но субординация прежде всего, никакого панибратства…

Все эти нервотрёпки, домашние и "производственные", безденежье… от них всё чаще у Калины начинало ныть сердце. Двух миллионов, превратившихся после деноминации, в две тысячи, что платил ему Шебаршин, явно не хватало. Жена хворала, да он и сам не хотел, чтобы она шла работать. Он всё больше жалел, что поторопился купить квартиру в элитном кирпичном доме, угрохав на неё почти все деньги. А на работе всё больше раздражал Пашков. Шебаршин обвиняет в панибратстве?… Да не было никакого панибратства. Кладовщик вообще держался особняком и Калина, даже проработав с ним несколько месяцев, вынужден был констатировать, что так ничего существенного про него и не знает. Не знал он и про то, чем кладовщик занимается, кроме своих прямых обязанностей. А в том, что Пашков, что-то от него скрывает, Калина уже не сомневался. Самоуверенность, какая-то снисходительность во взгляде кладовщика беспокоила, нервировала Калину, наводя на мысли типа: "не иначе воображает, что я бывший капитан, ему, бывшему майору, не указ". С другой стороны, подозревая Пашкова, он и сам всё чаще приходил к выводу, что надо искать дополнительный источник доходов. Деньги были здесь, рядом, но как их взять… Калина пока этого не знал, но напряжённо думал об этом.

Вскоре выяснилась причина, почему вдруг к своему начальнику производством охладел директор. Об этом он сказал прямо:

– Пётр Иванович, вы, наконец, уяснили, что в нашей работе является главным звеном?

– Думаю что да, добиваться как можно большей отдачи от производства?

– Это, конечно, важно для вас, как начальника производства. Но если брать фирму в целом, то основой её успешной деятельности является нахождение партнёров, у которых по выгодной цене можно приобрести материал. Вот видите, за последние полгода я нашёл таких партнёров, это и Останкинский телецентр и, конечно, АЗЛК. К сожалению Ножкин со своими снабженцами пока что выполняет только вспомогательные функции. Вы догадываетесь к чему я?

– Нет, Владимир Викторович, – смущённо ответил несколько сбитый с толку Калина.

– Ну, как же… Когда вы устраивались на работу, то уверяли, что у вас обширные знакомства в системе МВД. Так помогите фирме, войдите, наконец, в контакт с вашими знакомыми, уговорите их поискать и продать по дешёвке списанный радиотехнический лом.

– Вот вы о чём, – с некоторым облегчением произнёс Калина. – Но для этого мне необходимо отлучиться с завода.

– Ну и что, отлучитесь. День-другой и без вас поработают. Лаборатория, она сама по себе, в цеху бригадир кажется толковый, сам справится, кладовщик тоже. Съездите…

"Ах ты… ну и отблагодарил", – возмущался про себя Калина, переходя железнодорожную насыпь по пути из офиса на завод. – "Буд-то всё это само-собой, без меня… Да без меня бы ни цех столько продукции не давал, и бригадира я нашёл, и кладовщика… Сами поработают… Конечно поработают, потому что мною всё организовано и отлажено, каждый знает что делать… Ну, и чёрт с тобой… чтобы я и дальше здесь за две тысячи нервы себе рвал, а ты за пятьдесят в офисе сидел, и даже спасибо не говорил… Нет, мне такой расклад не нравится. Я не патриот чужого бизнеса, с которого мне ничего не перепадает, даже доброго слова."