Тайна убийства Столыпина

– Я подумаю над вашим предложением, – неожиданно пообещал Курлов. – Вы мне подали неплохую идею.

Они попрощались, решив встретиться еще раз. Несомненно, каждый из них сделал для себя какие-то выводы.

«Старик хитер. Он, конечно, знает многое, но прячет свою тайну в последнем ящике комода», – подумал, уходя, журналист.

«С этим писакой надо держать ухо востро, – решил старый генерал, – иначе не оберешься хлопот. Вряд ли он сказал правду, зачем приходил. Вынюхивал, втирался в доверие. Знавал я таких – лезет в душу, чтобы выпытать что-нибудь, а потом опубликовать в какой-нибудь паршивой газетенке. Сегодня все эти писаки голодны, а ведь было время, когда они вели себя заносчиво!»

И, закрывая дверь, Курлов злобно сплюнул.

Дальнейший ход событий можно лишь предположить.

Журналист по памяти записал состоявшийся разговор, зафиксировал его, как стенографист, сокращая слова и не ставя знаки препинания. Бережно сложил исписанные листки в серую тетрадь, завязал тесемки папки.

В дальнейшем в тетрадь была вложена запись второй беседы. Здесь сокращений уже было меньше, и потому текст расшифровывался намного легче.

Журналист, который так и останется для нас безымянным, оставил и свой вопросник, по которому готовился к предстоящему разговору, – вопросы были поставлены в той очередности, в какой он намеревался задавать их своему собеседнику. Судя по материалам, собранным в папке, ясно, что ему хотелось подтвердить версию: заговор против Столыпина все же существовал, и российского премьер-министра убили не столько из-за халатности лиц, призванных его охранять, сколько потому, что эти лица каким-то образом, прямо или косвенно, участвовали в заговоре.

Кроме серой тетради в старой папке оказались чьи-то частные письма. Может быть, написаны они были людьми, все же имевшими какое-то отношение к выдвинутой им версии. Иначе, наверное, письма не оказались бы рядом с высказываниями Курлова.

Папка с серой тетрадью эмигранта путешествовала по Европе – была в Германии, потом побывала вместе со своим хозяином в Чехословакии и Франции, а затем снова вернулась в Германию. В Россию она перекочевала в конце Второй мировой войны. Ее обнаружили в одном семействе, хранившем трофейные ценности, вывезенные в сорок пятом году. Откуда она взялась, как попала в семью бывшего командира полка Советской армии, владельцы объяснить не смогли – самого полковника в живых уже не было. Заинтересовавшись записями и именами на листах пожелтевшей бумаги, хозяева передали папку знакомому – преподавателю истории, а тот предложил их какому-то архиву, где от них отказались. Так тетрадь попала к моему коллеге – журналисту. В начале восьмидесятых годов тот передал ее мне.

– Когда доведется писать о столыпинской эпохе – вспомнишь мой дар, – пошутил он.

В советское время о Столыпине упоминать в печати было не принято. Петр Аркадьевич считался реакционером, потомки революционеров его не любили. Я понимал друга – не было смысла хранить в домашнем архиве записи, которые никогда не пригодятся. Он просто от них избавился.

Никто не знает, сколько документов и свидетельств было утеряно и выброшено на помойки как ненужное прошлое! И я благодарен судьбе, что эти бумаги не оказались на свалке и спустя десятилетие помогли в написании этой книги.

О второй записи, упоминающей о заговоре против П.А. Столыпина, я расскажу после. Сейчас – о первой. В книге бывшего жандарма П.Г. Курлова, изданной эмигрантами в Берлине в начале двадцатых годов, несколько абзацев оказались ей идентичны. Можно предположить, что неизвестный нам автор помогал бывшему генералу писать воспоминания или – что тоже не исключено – каким-то образом пользовался его записями.

Из письма штабс-капитана А.Н. Самсонова:

«Страшно и жутко, что его превосходительство генерал Курлов опускается все ниже и ниже. За последние три месяца он задолжал в местной лавке. Говорят, что у него нет денег на прачку, он стирает белье сам и при этом бережет последний кусок мыла. Знакомых он избегает. На улице не показывается, а если и показывается, то только поздно вечером, когда немцы закроются в своих домах…»

Дела давно минувших дней…

Упомянутый выше разговор невольно навел на воспоминания, ведь собеседники затронули не только какой-то отрезок прожитой ими жизни, но и историю государства, которое вынуждены были навсегда покинуть. У каждого остались свои памятные моменты.

Вспомним и мы некоторые эпизоды истории российской, потому что без них не понять многие последующие события.

В записях неизвестного журналиста автор нашел знаменитую пушкинскую фразу, которую тот подчеркнул: «Дела давно минувших дней…»

Какие же были дела?

Говорят, история империи пошла вкривь и вкось после того, как Россия ввязалась в войну с Японией. Потом последовали первая русская революция, затем наступили годы реакции, обострившие отношения власти и некоторых слоев общества. Позже грянул новый кризис – Первая мировая война, и вновь обострились отношения внутри государства. А там уж возникла революционная ситуация, с которой самодержавию справиться не удалось.

Вернемся к началу века.

В те годы настроение было радужным и у власти, и у чиновников, и у народа. Наступившее столетие казалось веком благоденствия и радости. Каждый оценивал его по-своему. По-своему оценивали и правители России, не предполагавшие, что один просчет повлечет за собой множество остальных. Пожав бурю, они будут после говорить о фатальности, о случайных совпадениях, приведших к краху власти, будут приводить и другие доводы, которыми, на их взгляд, объясняются происшедшие явления.

У молодого императора в начале века были столь же блистательные планы, сколь и у его окружения. Он у власти, хотя поговаривали, что вдовствующая императрица Мария Федоровна после смерти мужа – императора Александра III – хотела посадить на престол не Николая, а своего любимого сына Михаила. Почему же этого не случилось?

Вот фраза – ключ к той разгадке династии. Известный министр Сергей Юльевич Витте, которого уважали император Александр III и вся его семья, и, конечно, венценосная Мария Федоровна, спрашивал позже у вдовствующей императрицы в доверительной беседе:

– Вы хотите сказать, что государь не имеет характера императора?

– Да, – отвечала Мария Федоровна, – это верно. Но ведь в случае чего его должен заменить Миша, а он имеет еще меньше воли и характера.

Александр III умер в зрелом возрасте, ему еще не было пятидесяти. О смене власти даже не мыслили. Но император смертельно заболел, и неминуемо встал вопрос о престолонаследии.

Невесту молодого наследника срочно доставили в Россию. Она застала императора Александра III еще в живых, уже зная, что дни его сочтены, что страной будет править ее Николай, а она в скором времени станет императрицей российской.

Кто же она, супруга последнего российского императора? Алиса Гессенская, четвертый ребенок великого герцога Людвига Гессенского и Алисы Английской, младшей дочери королевы Виктории, родилась 6 июня 1872 года в Дармштадте. Рано потеряв мать, она большую часть своего воспитания получила при английском дворе, где стала любимой внучкой королевы. В семнадцатилетнем возрасте молодая принцесса долго гостила в России у своей сестры Елизаветы, вышедшей замуж за великого князя Сергея Александровича, брата императора Александра III, танцевала на балах, бывала на приемах, имела успех. Так и не получив предложения, вернулась в Дармштадт.

Кто ждет своей удачи, тот обязательно ее дождется.

Пять лет спустя, когда ей было сделано официальное предложение, она, после некоторого колебания, его приняла. Говорили, что молодую принцессу волновала необходимость перемены религии. Ее смущения рассеял священник, посланный в Дармштадт, чтобы ознакомить Алису с началами православной веры. Обручение состоялось в Дармштадте летом 1894 года. Жених и невеста провели некоторое время при английском дворе, и цесаревич вернулся в Россию.

А потом молодая принцесса была вынуждена спешить в Ливадию, в Крым, где умирал российский император. Гроб его везли в Петербург через всю Россию. Семья и родные сопровождали останки правителя, рано ушедшего из жизни.

Из серой тетради:

«Когда везли умершего императора, простолюдинки говорили, что принцесса, сопровождающая гроб, несет с собой несчастье».

На перрон Николаевского вокзала траурный поезд прибыл в ноябре. День был хмурый, осенний, скорбный. Казалось, столица, да и сама природа скорбят по такому случаю.

Императора похоронили в Петропавловском соборе, в стране на целый год был объявлен траур. Но свадьбу Николая II решили сыграть через неделю. А пока они жили врозь: он вместе с матерью в Аничковом дворце, молодая принцесса – у своей сестры Эллы, во дворце великого князя Сергея Александровича.

Венчание состоялось. С некоторой иронией Аликс, как стал звать свою супругу Николай II, сказала позже своей придворной фрейлине:

– Моя свадьба была продолжением похорон, только меня одели в белое.

Почему же так торопились? Оказалось, наступал длительный пост, а это означало, что свадьбу пришлось бы отложить.

И вот русские люди увидели новую императрицу – молодую, красивую, холеную, истинную представительницу знатного германского рода. Такую было не стыдно принимать в свой круг, тем более что была она королевских кровей.

На венчании молодая императрица появилась в серебряном платье. На ней было бриллиантовое ожерелье, золотая парчовая мантия, украшенная горностаем, длинным шлейфом тянулась за нею. Она была застенчива. Впрочем, отмечали свидетели, и царь был застенчив и мил.

От нового правителя всегда ждут необыкновенного. Ждали и от Николая II. Верный слуга и советник К.П. Победоносцев, доставшийся ему от отца, решил, что новый государь обязан произнести по этому поводу речь и сообщить подданным, каким будет его правление. Речь написал сам Победоносцев – крайний реакционер, обер-прокурор Синода, член Государственного совета, имевший большое влияние и на Александра III, и на Николая II. Речь была тяжела. Вот одна ее фраза, тяжелая, консервативная, перечеркивающая все надежды либералов: «В последнее время в некоторых земских собраниях послышались голоса людей, увлеченных бессмысленными мечтаниями…»

В этот миг у старика, представлявшего тверское дворянство, неожиданно выпало из рук золотое блюдо с хлебом-солью, которое он должен был по обычаю вручить новому государю.

Блюдо покатилось со звоном. Хлеб упал на пол, соль рассыпалась.

«Не к добру», – подумали присутствовавшие в Аничковом дворце приглашенные представители городов и земств.

Инстинктивно вежливый государь попытался помочь старику и поднять блюдо. Всех это смутило – не должен государь поднимать вещь с пола, не должен брать сам в руки блюдо, которое ему подносится.

«Не к добру», – подумали присутствовавшие.