Кровавый скипетр

– Княже, идти туда боле нельзя, – докладывали они, тяжело и устало взирая на Андрея Старицкого, – едва прослышал Новгород, что ты идешь на него, стал готовиться к обороне, а навстречу тебе выслали большое войско князя Бутурлина. Он заслоны пушками поставил на всех дорогах…

– Неужто никто во всем Новгороде не желал встать на нашу сторону? – вопрошали бояре.

– Многие желали. Но по приказу Телепнева они были схвачены и повешены за предательство великого князя и великой княгини – все до одного.

Воеводы молчали, глядели друг на друга и на князя. Андрей Старицкий сидел, желваки ходили на его похудевших щеках, руки, покоящиеся на коленях, била мелкая дрожь. Это был конец. Новгород не пустил его, путь на север перекрыт войском Бутурлина, а сзади напирает московская рать. Понимали, что остался один только путь – в Литву, но князь не поддерживал эту идею. Однако от Новгородской дороги войско свернуло на запад, к Старой Руссе, боясь попасть в кольцо.

Три дня, словно затравленный заяц, старицкий князь петлял, не решаясь выступить ни против новгородцев, ни уйти в Литву. Ратники его падали духом, но воеводы как могли сохраняли дисциплину в войске.

Наконец, шестнадцатого мая в Тухолях сторожевой полк боярина Колычева столкнулся с передовым полком войска Телепнева. Завидев издалека московские стяги, Колычев велел занимать оборону, носился на взмыленном жеребце из стороны в сторону, раздавая приказы.

– Скачи к Андрею Иоанновичу, доложи, чтоб стягивал сюда все силы, москвичи здесь! – крикнул он одному из ратников, а сам глядел, как разворачивается для борьбы московский полк. Звучали сигнальные рожки, слышались крики приказов. Конница выстраивалась в боевом порядке, устанавливались пушки, ставились укрепления с бойницами для стрелков. Один за другим протрещали пищальные выстрелы с их стороны. Пороховой дым, клубясь, облаками рассеивался по воздуху. Ударили в ответ пищали и со стороны старицкого войска.

– Не хотят драться, – догадался тут же Колычев, – запугивают!

Но перестрелки продолжились, воевода слышал, как, шипя и свистя, мимо пролетали пули, увидел, что нескольких его бойцов убило. Еще несколько лежали в траве, удерживая руками кровавые раны.

Затем все смолкло. Прибыл старицкий князь со всем войском, бледный, растерянный, доклады воевод слушал рассеянно, а когда ему показали убитых ратников, уложенных в общую яму, промолвил, кусая губы:

– Да… да…

Московское войско стягивалось и росло, и вскоре стала очевидна бесполезность борьбы. А ночью стало известно, что сбежал нынче боярин Пронский, сбежали несколько княжеских слуг, значительно поредело число ратников. Обдумав все, Андрей Старицкий приказал отправить посла к москвичам, заявив, что желает переговоров. Об этом он рассказал своим воеводам. Молчаливым и тяжелым был этот военный совет. Князь благодарил воевод за верность, говорил о нежелании проливать понапрасну кровь своих подданных и поведал о том, что желает вести переговоры. Бояре безмолвствовали, многозначительно переглядывались друг с другом и кивали.

Белый шатер был установлен у московского лагеря. Значит, Телепнев согласился говорить. Андрей Старицкий, облаченный в кольчугу и панцирь, прямой и гордый, провожаемый сотнями глаз, направился в сторону вражеского лагеря в одиночку, отказавшись от стражи. Лишь на одном взгляде он задержался – издали на него глядела Ефросинья, глядела пусто, с жалостью, видать, плакала всю ночь. И ей князь не показал слабости, отвернулся, продолжив свой твердый и уверенный шаг.

Два московских ратника с каменными лицами пропустили князя в шатер. Телепнев сидел на ковре, по-татарски подогнув ноги в великолепных сафьяновых сапогах, шитых каменьями. На нем была зеленого бархата ферязь, надетая поверх кольчуги, на коленях лежала обнаженная сабля. Он тяжело, с презрением глядел на старицкого князя. Пригласил сесть напротив. Кряхтя, Андрей Иоаннович сел на ковер, откинув полы меховой ферязи и отставив саблю. Какое-то время напряженно молчали, глядя друг на друга.

– Говори же, – прервал молчание Телепнев. Собравшись с мыслями, старицкий князь начал:

– Ведаю, что согрешил, отступил от клятвы в верности великому князю, но более воевать не хочу…

Замолчал, борясь с чувством унижения, опустил глаза.

– Хочу же сдаться на милость великого князя и великой княгини…

Телепнев усмехнулся краем губ, тянул с ответом, обдумывал что-то.

– Есть одно условие! – внезапно заявил Андрей Иоаннович. – Пусть великий князь смилостивится над теми, кто поддерживал меня, позволит им служить дальше. Семью же мою содержать с почетом, как близких родичей…

– Я с изменниками сделок не заключаю! – гневно ответил Телепнев.

– Мой сын болен! Не желаешь смилостивиться надо мной, пожалей отрока! А меня пущай судит великий князь и митрополит! – подался вперед Андрей Старицкий. – А ежели хочешь битвы, то я соглашусь на то, и сколько мужиков останется здесь навсегда, сколько крови прольется? Вся кровь эта будет на нас – на тебе и на мне.

Телепнев молчал. Видно было, не хочет и он проливать кровь…

Еще долго длились их переговоры. Наконец, Телепнев, обещая князю прощение великой княгини, принял его условия, и старицкий князь, сдавшись, согласился ехать в Москву. Когда перемирие было заключено, Телепнев показательно вложил свою саблю в ножны.

Вскоре к ногам его коня со звоном падало оружие сдавшегося войска и стяги Старицкого княжества…

– Как смел ты обещать ему мою милость! Как! Без моего ведома и позволения! – Крик Елены разносился по всем коридорам великокняжеского терема, глаза ее сверкали в страшном гневе. Телепнев, сокрушенный, стоял перед ней на коленях.

– Токмо во благо тебе, государыня! Ведь привел я его, как ты велела! Ни единой капли крови не пролил! Иначе как бы я его заставил к тебе приехать? – И потянулся Телепнев поцеловать ее руку, как получил звонкую пощечину:

– Пошел вон! Холоп! И не смей являться ко мне, пока сама не позову, пес!! Забыл свое место!

Телепнев, сверля Елену холодным взглядом, поднялся с колен и, покинув покои, с грохотом закрыл за собою двери.

Гнев ее был вполне объясним. Утром Елене доложили, что Ислям-Гирей, на союз с которым она рассчитывала и в руках которого был Семен Бельский, убит, а князь-изменник захвачен ногайцами и увезен ими в Астрахань. Говорят, Сигизмунд Старый и Сахиб-Гирей уже намереваются выкупить его. Надлежало и Москве выдвинуть свою цену.

Бояр, что поддерживали старицкого князя, бросили в темницу, заковав в кандалы, как и самого князя, причем его посадили туда, где сидел в заключении и умер его брат Юрий. Ефросинью и Владимира заперли в дальних покоях с решеткой на окнах, старицкий удел присоединили к Москве. Ратников, что были в войске Андрея Иоанновича, били кнутом и приговорили к смерти. Их всех повесили вдоль Новгородской дороги, оставив трупы на растерзание птицам и зверям. Но и после этого следование шло еще долго, искали виновных даже там, где они и не могли быть…

Опале и заключениям подверглись и родственники бунтовщиков. Так, боярин Степан Иванович Колычев, родственник Ивана Колычева, воевавшего в старицком войске, подвергся гонениям со всей своей семьей. Его уже арестовали и выпытывали правду, теперь в опасности был его сын, двадцатишестилетний Федор, выросший при государевом дворе.

Федор из сеней слышал всхлипывания и причитания матери. Выли дворовые девки, жалобно скулил цепной пес. Федор перекрестился, с опаской зачем-то взглянул в окно. Бросился в свою горницу, где прошло его детство. Осмотрел многочисленные иконы, стоявшие всюду – любовь к Богу привила религиозная матушка. Тяжело стало на душе при мысли о том, что придется покинуть и отчий дом, и родную Москву. Иного пути нет, ибо со дня на день придут и за ним – он точно знал. С юных лет Федор подумывал о том, чтобы уйти в монастырь и посвятить свою жизнь Богу. Он намеревался сделать это втайне от родственников, теперь же скрывать не перед кем. «Прости, матушка, что оставляю тебя!»

Когда стемнело, он надел холопские лохмотья, отрезал себе краюху хлеба, завернул в тряпье, аккуратно сложил в котомку. В последний раз оглядел горницу, перекрестился и стремительно вышел. Шел быстро, не оглядываясь, боялся, что передумает. Еще больше он боялся, что его поймают сторожевые, примут за беглого холопа и схватят. А там темница, кнут и жизнь в неволе. А ежели еще узнают, что сын опального Степана? Скорее, миновать заставы и выйти из города! Дай сил, Господи!

Так, Федор Колычев, всецело доверив Богу свою жизнь, покинул Москву и ушел на север, тем самым начав предначертанный ему великий жизненный путь…

К концу года гонения и аресты прекратились, Москва успокоилась. И к началу этого затишья все узнали о смерти старицкого князя. Говаривали, Андрей Иоаннович умер от болезни и «старости тела», но никто не знал, что в темнице, в неравной борьбе, он был задушен людьми Телепнева. Вскоре «бунтовщика» и «крамольника» похоронили в Архангельском соборе, рядом с могилой его брата, Юрия, словно Елена укладывала в аккуратный ряд поверженных соперников…

Торжество Елены было испорчено вестью о том, что Семен Бельский снова ускользнул из ее рук – у ногайцев его выкупил враг Москвы, крымский хан Сахиб-Гирей…

Глава 6

Маленький Иоанн и не догадывался о тягостном положении его державы. Пока он все еще жил на женской стороне, окруженный заботой матери и няньки Аграфены. Пока учила его молитвам Елена, целуя в лоб, приговаривая самые добрые и нежные слова, пока дарил ему дорогие подарки Телепнев, обучал ездить верхом. Верил ему маленький Иоанн, радовался, когда мамкин советник приходил – то свирель «волшебную» подарит, то птицу заморскую в клетке принесет, то маленький меч с драгоценными алмазами в рукояти.

Но скоро все это закончилось…

Елена умерла внезапно дождливым апрельским утром 1538 года. Иоанн увидел ее, уже бледную, как мрамор, облаченную в белоснежный саван. Волосы Елены были собраны под таким же белым волосником. У одра на коленях рыдал Телепнев. Увидев подошедшего мальчика, он подозвал его и обнял. Затем произнес:

– Проси прощения у мамки своей. Целуй ее на прощание. Нет ее больше…

И вот, глядя на мать, как будто вытянувшуюся в росте, торжественно-суровую, недвижную, маленький Иоанн понимал – весь его прежний мир рухнул. О том, как жить без ее ласки, поцелуев и слов, наполненных любовью, он не представлял. Больно! Страшно! Да и что вообще это значит – ее больше нет? Как ее может не быть? Ведь сын же так любит свою маму, она его еще больше – кто может ее забрать? Но она лежит, недвижно, не чувствует прикосновений, не открывает глаз, не улыбается. Иоанн глядел на ее мраморное лицо и, наклонившись, поцеловал в холодный лоб. И едва мальчик приподнялся снова, почувствовал, как что-то сдавило горло, и слезы хлынули из глаз. Он принялся шарить ручками по савану, пытался растолкать маму, дабы помочь ей пробудиться.

– Матунька! Матунька! Это я, матунька! Матунька!

Когда понял, что она его не слышит больше, упал на колени перед одром и зарыдал, захлебываясь слезами.

– Пойдем, дитятко! – услышал он ласковый голос Аграфены, тут же обернулся к ней и, обняв, уткнулся ей в живот, рыдая. Насилу попыталась увести Иоанна, и после, сидя в опустевших покоях Елены, обняв его, спящего, сама плакала, силясь не разреветься в голос и не разбудить его.

– Сиротонька моя, несчастное дитятко мое, – шептала она, целуя воспитанника в его еще мокрые от слез щеки. Уже понимала, что брат ее обречен, она, скорее всего, тоже, а что будет с ребенком?

– Господи, за что караешь его? Сергий преподобный, почто оставил его? Почто, Господи? – прижимая к себе Иоанна, шептала она сквозь рыдания.

Телепнев еще рассчитывал, что после похорон Елены он сможет бороться за удержание власти и право опеки над великим князем. Иоанна, во имя его безопасности, старался всегда брать с собой.

Вот и в очередное утро, взяв мальчика за руку, вышел с ним во двор, направляясь к приготовленному им возку – собирались на молитву в Сергиеву обитель. Иоанн замкнулся после смерти Елены, и Телепнев все пытался поддержать его: