Кровавый скипетр

– Не смей говорить так со мной, старик! – вспылил Бельский и уже едва сделал шаг навстречу, Радзивилл остановил их, рявкнув своим командным голосом и затем жестом подозвал опасливо стоявшего в стороне слугу.

– Время трапезничать, – объявил он, будто примирительно, но Семен за столом так и не притронулся к еде и все думал о тех двух несчастных детях, голодающих уже второй день. А здесь на столе и мясо, и птица, и овощи, и вино. Сейчас он ненавидел и гетманов, и короля, и самого себя, но затем поймал себя на мысли, что для достижения своих целей порой приходится переступать и через себя, и через отвращение… Смирился.

Наступила осень, и полки, отойдя к Гомелю, стояли на месте, мокли под первыми холодными дождями. Стало известно о набеге крымских татар на южные земли Московии, и Радзивилл все чаще говорил, что очень скоро Глинская и Телепнев начнут мирные переговоры, ибо откуда у них могли остаться силы для продолжения борьбы еще и с Литвой? Заставили даже пленного Федора Телепнева написать брату в Москву, дабы великий князь мир заключил с королем, но из Кремля холодно ответили, что король начал войну, и ежели хочет он ее закончить, пусть шлет послов в Москву.

Тогда же приходит странное послание Тарновскому от Сигизмунда – он требует арестовать Бельского и сопроводить его в Вильну.

– С превеликим удовольствием, – усмехнулся довольный Тарновский, прочитав грамоту. Стража вмиг оцепила князя, велели сдать оружие. Недоумевающему Семену ничего не оставалось, как покориться. Пришел Тарновский, стал с усмешкой глядеть на него, держа в руках королевскую грамоту. Семен усмехнулся ему в ответ. И уезжая в Вильну, он понял, что с помощью литовцев не добьется своей цели. К тому же он воспылал ненавистью и отвращением к королю и его панам.

Татары! Вот кто нужен Семену!

«Посмотрим, как ты будешь смеяться, когда я приду с ними жечь твои имения», – подумал он с ненавистью о Тарновском и довольно улыбнулся. Но для начала нужно было избежать заключения…

Глава 4

1536 год. Муром

Хотя Дмитрий Бельский и был назначен главным воеводою в Муроме (а скоро, говорят, Елена назначит его наместником древнего Владимира), все равно для него это было своего рода ссылкой. В прошлом осталась Москва, главенство в думе. Ныне же в Москву даже не пускают, Иван в темнице, семья далеко. И виной тому Семен!

Дмитрий сидел в одной рубахе, большой и сутулый, уронив на дубовый стол свои богатырские руки. При мысли о брате-предателе пальцы сжались в кулак, и за этим последовал страшный удар по столу, в который князь вложил всю злость, боль и обиду. Говорят, в Литве земли получил, да в войне против своих же участвовал! Позор-то какой! Иван доселе в темнице, кабы не зачах там! Ну, Семен! Ничего, повидаемся еще!

Гнев и обида быстро улетучиваются, на смену им приходит горечь и тоска. По щекам боярина текут мужские слезы, тая в темной бороде. Как же вышло так, что большая и крепкая семья Бельских распалась, и теперь не собрать ее воедино за широким столом в родительском тереме? Он вспоминал отца, коего уже больше тридцати лет нет в живых, мать, вспоминал детство, когда он, старший брат, взяв за руку младшего – Ваню, с любопытством подходил к люльке, в которой, причмокивая губками и сжав крохотные кулачки, спал их новорожденный брат Семен.

– Возьми братца-то на руки, подержи, – молвила изможденная родами мать. Несмело Дмитрий взял крохотный пеленочный сверток, пахнущий чистотой и молоком, улыбаясь, пощекотал пальцем носик младенца, и Семен, цепко схватив палец, тут же отправил его себе в рот. Отец и мать долго смеялись потом, мол, палец в рот ему боле не клади, а то откусит!

– Откусил, Семен! Откусил! По самый локоть! – с досадой проговорил Дмитрий, борясь с тяжелым комом в горле. В сенях за дверью послышался какой-то шум и говор. Утерев слезы (не должны ратники видеть слез боярских!), крикнул раздраженно:

– Ну, что там еще?!

Заглянувший ратник доложил, что войска для смотра построены.

– Скоро выйду! – не оборачиваясь к нему, ответил Бельский. Тихо скрипнув, закрылась дверь. Подавил вздох, медленно поднялся из-за стола и кликнул слуг, дабы помогли ему переодеться.

На исходе был февраль, стоял мороз, снег гладкими курганами лежал на земле.

Дмитрий Бельский предстал перед выстроенным полком в блистающем шишаке, в атласном опашне, под которым сверкала серебром броня, сабля в узорных ножнах прицеплена к боку. Подвели высокого крепкого жеребца в цветастой попоне с золотыми кистями, звенела сбруя с позолоченными кольцами и удилами. Вдев в стремя ногу в остроносом красном сапоге, Бельский удивительно легко взлетел в седло – только полы опашня широко распахнулись в стороны – и двинулся вдоль построенного полка.

Копья ровными рядами взмывали вверх, сверкая на морозном солнце. От крепких мужиков, облаченных в панцири, стоял густой пар. Русский ратник был тогда мощным, умелым воином, обученным в боях с литовцами и татарами. Тяжелое положение государства, окруженного врагами, закаляло его защитников. И, медленно проезжая мимо выстроившихся воинов, Бельский заглядывал в каждое лицо, с почтением смотревшее на него. И взбодрился – есть у державы сила и мощь, пока такие богатыри стоят на защите ее! И радостно, искрой пронеслась в голове мысль: «Веди своих литвинов, Семен, на землю нашу! Братский прием я тебе обещаю!»…

* * *

Пахло морем и сырым деревом. День стоял ветреный, солнце укрылось за серыми тяжелыми облаками. Венецианская галера была все ближе к Константинополю – по крайней мере так говорили моряки. Семен Бельский, перегнувшись через борт, тяжело изрыгал в воду утреннюю трапезу. Рядом прошедший моряк невозмутимо выплеснул туда же помои из ведра и зашагал обратно, насвистывая что-то веселое. Сплюнув горькую слюну, Семен утер рот и снова вымученно поглядел вдаль, с нетерпением ожидая, когда же из зеленоватого бескрайнего моря появится легендарный Константинополь и он узрит золотой купол великой Софии, венчающий город, о коем рассказывали родители и наставники. Но пока лишь море уходило за горизонт, а над ним все так же висела туманная пустота…

Через многое пришлось пройти Семену Бельскому, прежде чем он оказался на этом судне.

Тогда, еще полтора года назад, когда он был арестован по приказу Сигизмунда и отбывал наказание в Вильно, он понял, что в Литве оставаться не намерен. Его обвинили в шпионаже и решении снова отъехать в Москву, но Семен прекрасно понимал, что все это из-за плачевных результатов войны, развязанной отчасти из-за его призывов. Заключение его походило скорее на домашний арест, так как в камере были кровать, стол, узника хорошо кормили, и тюремщик выносил ведро больше трех раз в день. Однако самолюбие князя было уязвлено.

В январе следующего года он был вызван на заседание господарской рады, где произнес пламенные речи, лживые и покаянные, лестные и призывающие к дальнейшей борьбе – все это произвело неимоверное впечатление на многих сидевших в том зале, и, конечно, после этого Семен был прощен. Он тут же вернулся в возвращенные ему имения, где стал вынашивать план отъезда к всемогущему турецкому султану…

Наконец, весной собрался в Краков к королю. В ночь перед отъездом решил развлечься… Молодая служанка, как только князь слез с нее, прикрывшись простыней, пугливо глядела на хозяина, на его широкую спину, пока он, голый, пропитанный потом, отвернувшись, жадно хлебал из кувшина вино. Отставив чашу, он, качнувшись, икнул и сказал злобно:

– Пошла вон!

И как только девка исчезла, упал на перину, забывшись мертвецким сном. Утром было несказанно плохо, и князь корил себя за тот «лишний» кувшин. Благо прохладный ветер в дороге отрезвил его.

– Молю об одном – дайте мне благословление на путь в Святую землю! – говорил он, склонившись пред королем. – Там я замолю свой грех во имя силы меча твоего. Верую, что молитвой своей у Гроба Господня выпрошу победы для тебя, и снизойдет Божья милость на нас…

Король сидел в черной бархатной мантии, скрывающей его жирное тело, на лысой голове сверкала небольшая корона с камнями. Полные губы короля искривлены к низу, маленькие злые глазки смотрели на Семена с полным безразличием. Одной рукой он подпер свой свиной подбородок, другой, украшенной перстнями с каменьями, лениво взмахнул, чем дал понять, что дозволил Семену отправиться в путь…

Он ехал один, взяв с собой лишь саблю, торбу с едой и кошель с восемью тысячами золотых флоринов (гигантская сумма!), и это стало его ошибкой.

По своим расчетам, князь был в Венгрии, когда заметил, что за ним гонится конный отряд. Одеждой и вооружением они походили на ляхов – меховые накидки и шапки, просторные шаровары, заправленные в сапоги, сабли у поясов, и Семен невольно подумал, что Сигизмунд послал за ним, решив вернуть. Но, вглядываясь все больше, он понимал, что это не ляхи. Бежать было бесполезно – застрелят в спину, догонят; биться тоже не следовало – их в разы больше. Они приближались, переходя на рысь, пристально вглядываясь в лицо одинокого путешественника. На незнакомом языке, окружив Семена, стали допрашивать его, и князь, ни слова не понимая, по-польски и по-литовски пытался объясниться с ними, что он – подданный короля Сигизмунда, князь Бельский из рода Гедиминовичей. Рассчитывал, что, услышав столь знаменитые имена, они отступят, а вместо того, приставив к его спине острие копья, велели слезть с лошади и отдать все, что есть. Он поспешил повиноваться, но кошель с золотом отдавать не собирался, пока один из всадников сам не забрал его. Отобрали саблю, мешок с едой, лошадь и стремительно ускакали прочь, исчезнув так же внезапно, как и появились.

С минуту Семен стоял посреди пустынной степи, слыша лишь завывание ветра и шелест травы. В глазах стояли досадные слезы. Убежал в Литву, оставил родину, братьев, теперь оставил Литву, где мог заниматься государственными делами – и ради чего? Чтобы его ограбили какие-то оборванные разбойники, оставив без пропитания, оружия и коня посреди великой, не знакомой ему степи? Сейчас казалось, что вожделенный стол рязанский невозможно далек, недостижим. Хотелось помолиться, но вспомнил, что предал своего Бога, не внял Его знаку и покинул родину – молить о помощи было некого. И, стиснув зубы, Семен побрел сквозь высокую жухлую траву, не поднимая глаз.

Когда начало темнеть, он отчаялся. Уже многие версты ему не попалось ни единого живого существа. Семен был голоден, усталость валила с ног. В последний миг, накануне прихода зловещей ночи, он увидел вдали вереницу всадников. За ними тащились тяжелогруженые телеги и возки. Поначалу страх и нерешимость одолели Семеном – днем ограбили, но хотя бы не убили, а сейчас у него брать нечего, кроме сапог и одежды, значит, непременно убьют! Но вскоре пришло осознание, что это купеческий караван. Там безопасно, есть еда и питье. Едва проскользнула эта мысль, Семен рванул с места, бежал за караваном, падал, полз, вскакивал, снова бежал, вытирая выступившие почему-то слезы.

Во главе каравана был старый еврей Аарон, говорящий на многих языках. Были среди его купцов и русичи, которым Бельский сдержанно обрадовался, даже позабыв на мгновение, что предал и свою страну, и народ. Оказалось, они едут в Инсбрук – Семену было с ними по пути. Аарон выслушал историю о том, как Бельского ограбили, подумал с минуту и позволил ему остаться – не оставить же человека погибать в степи. Семена тут же накормили и позволили взобраться в телегу с какой-то рухлядью, прикрытой рогожей, и в ней он очень скоро забылся мертвецким, спокойным сном.

У костра на ночном привале спросили, куда князь направляется в одиночестве. Семен кратко поведал о том, что он сбежал из Московии от боярского произвола, что теперь он направляется в Константинополь к великому султану, надеясь на его покровительство. После этого завязался неторопливый разговор.

– Константинополь – великое чудо, – говорил старый купец-еврей Аарон, а языки пламени ласково лизали пальцы его протянутых к костру рук, – наследство римских императоров, центр православия, разграбленный и завоеванный мусульманами. Величие прошедших веков граничит с грязью. А ведь когда-то не было города прекраснее и богаче. Так какой город сохранит в себе православную веру, станет Третьим Римом?

– Третий Рим давно создан германцами, – отвечал ему сидевший рядом купец Станислав. – Тогда, когда основана была Священная Римская империя! Нет могущественнее державы ныне!

– А как же преемственность культуры? Веры? Что общего у них с Византией кроме двуглавого орла? – вторил третий купец.

– Сей герб и Москва переняла! Великий князь нынешний – правнук Палеологов! И веру сохранили. Так, может быть, Москва – Третий Рим? – вопрошал Аарон и взглянул искоса на Бельского. Семен, укутавшись в теплый вотол, безучастно глядел на пламя костра. Может, старый купец хотел разглядеть в нем раскаяние, какую-то искру скрытой в душе муки отступничества от родины, государя и веры? Но не показал всего того Семен Бельский…

Инсбрук был в те годы одним из самых развитых экономических центров Европы. Семен ахнул, увидев вдалеке голубеющие Альпы и располагающийся у их подножия город, с тесно стоящими друг к другу островерхими домами и ратушами. Людей было неимоверно много, гудел общий гомон, шум, грохот, скрип. Здесь Аарон сказал Семену, что пришла пора им расстаться, и указал ему дом, где жил австрийский дипломат Герберштейн, добавив на прощание:

– Иди к нему, ежели хочешь предстать перед королем Фердинандом. Однажды он станет императором Священной Римской империи. Тебе пригодятся такие знакомства…

Услышав, кто пришел к нему, Герберштейн тут же велел принять Семена и обещал устроить встречу с королем. Семен попросил растопить баню или хотя бы принести бочку с водой, дабы смыть дорожную грязь, Герберштейн несколько смутился – европейцы мылись тогда редко, но велел слугам отмыть и переодеть знатного московита.

– Ехать через Венгрию было вашей большой ошибкой! – говаривал Герберштейн. – Там давно идет война! Разруха! Часть венгров избрала своим королем его величество Фердинанда, другая же борется под знаменами трансильванского князя Яноша Запольяи. Вы не помните, были ли с теми, кто обобрал вас, какие-то знамена?… Нет? Немудрено, ведь это могли быть и просто грабители. Как жаль! Я буду просить его величество возместить вам хотя бы часть этого ущерба…

Король принял их через несколько дней, и разговор его с Семеном был недолгим. Фердинанд безразлично рассматривал гостя уставшими полуприкрытыми глазами, пока Герберштейн представлял Семена. Его никак не тронул приезд Бельского, он никогда не слышал ни о Рязани, ни о Белом княжестве. Семен не знал, куда себя деть. При разговоре о возмещении ему отобранных в Венгрии денег король вздохнул и развел руками, мол, денег сейчас нет, ибо много забот и расходов. Зато он приказал сопроводить Бельского в Венецию и посадить на определенную галеру, на которой князь сможет отправиться в Константинополь. На этом прием был закончен. Бельский, стиснув зубы, поклонился и поспешил покинуть зал.

– Как жаль! – сокрушался Герберштейн. – Но у короля действительно много забот! Еще эта война… К тому же он скоро выдает свою старшую дочь за сына польского короля, юного Сигизмунда…

«Да пропадите вы все!» – раздраженно подумал Бельский и попросил посла отправить его в Венецию сегодня же…

И вот, увидев причудливый город, стоящий на воде, и где по улицам перебираются лишь на лодках, он наконец сел в указанную галеру. Уплывая, все думал о том, что европейцы так далеки от русичей! Другая культура, вера, обычаи, привычки, все другое! Неуютно ему было средь них! Даже литвины и ляхи – и того ближе, чем эти холодные, неприветливые германцы и громкие, наглые фряги.

Венеция, кишащая людьми, лодками и судами, все больше отдалялась, но сейчас князь с тоской думал, что где-то там, будто в совсем другом мире, стоит матушка-Москва со своим каменным Кремлем и деревянными теремами, и где-то там родительский дом и негаснущий свет в оконце… Предательски защипало глаза, и он, собравшись с духом, переборол себя. Поздно горевать! Назад пути нет…

– Константинополь! Город впереди! – послышался крик одного из моряков, и Семен, до этого боровшийся с очередным рвотным позывом, вдруг ощутил облегчение, подбежал к носу корабля и, вытягивая шею, стал жадно вглядываться в проступающие сквозь туман очертания города.