Кровавый скипетр

Сперва слуги князя преподнесли великой княгине и ее сыновьям дары, как этого требовал обычай, и когда рухлядь унесли слуги Елены, вошел старицкий князь. Андрей Иоаннович стоял перед золовкой в бархатном опашне с золотыми петлицами и опушенной мехом ферязи на плечах; его темная с проседью борода была аккуратно подстрижена, короткие темно-каштановые волосы вились на взмокшей голове.

Князь по натуре своей был робок, но едва узнав о заточении брата, воспылал ненавистью к Елене. Возненавидел и Телепнева, ибо знал о порочной связи, слишком скоро после смерти Василия ставшей общеизвестной, и теперь ловил его надменный взгляд, глядел на капризные губы, искривленные в презрительной ухмылке. Елена же относилась к брату покойного мужа настороженно и, можно сказать, враждебно, ибо понимала – рано или поздно они столкнутся в борьбе за московский стол! Потому Андрей Иоаннович и Елена не скрывали пренебрежение друг к другу: великая княгиня не поднялась с кресла, чтобы поприветствовать гостя, а князь Старицкий не поклонился ей. И все же Андрей Иоаннович чувствовал, что она сильнее.

– Здравствуй, княгиня! – сказал он, склонив голову. – Прибыл к тебе лишь сейчас, дождавшись конца сорочин по брату своему и супругу твоему Василию Иоанновичу! До сих пор горе терзает мою душу…

– Здравствуй, Андрей Иоаннович, рада видеть тебя, – улыбнулась Елена и жестом приказала Телепневу выйти. Откланявшись, он покорно вышел, не сводя глаз со старицкого князя. Довольно заметил Телепнев, как трепещет брат покойного великого князя под тяжелым взглядом Елены!

– Думаю, не поглядеть мне в очи ты пришел. Чего надобно тебе, князь? – уверенно спросила Елена, сверкая глазами. На губах ее играла полускрытая улыбка. Андрей Иоаннович пришел поднять вопрос о своих наделах – сей разговор он начинал со старшим братом незадолго до его смерти. Но весть о заточении Юрия окончательно настроила старицкого князя против Елены, и уже решил: если не отдаст Елена ему уделы, нужно начать борьбу, и поводом для этого может стать арест дмитровского князя.

– Пришел выразить свою покорность сыну твоему, нашему государю, Иоанну Васильевичу и тебе как его наставнице, – начал Андрей Иоаннович, – но кроме того…

Он замолчал и поглядел на Елену. В ее приоткрытом ротике сверкали белые маленькие, хищные зубки. И глаза эти…

– Незадолго до того, как князь великий, мой брат старший, преставился, говорили мы с ним о том, чтобы, – продолжал Андрей Иоаннович, – обещал он позволить мне… расширить свои владения, присоединить к моему княжеству несколько городов и… на мое послание я так и не дождался ответа, потому пришел напомнить сам…

Елена улыбнулась и откинулась в кресле.

– Я читала твое послание. И много думала, прежде чем принять решение…

Пронзив князя своим тяжелым взглядом, Глинская продолжила:

– Ты один из тех, кто был с моим покойным супругом в его последние минуты, ты слышал его волю. И сказал он тебе – жить и владеть своим уделом, не отзывать к себе людей и помогать мне искоренять измену в великом княжестве… И вокруг меня всюду враги… Не могу я сейчас, князь, дать тебе новых земель… Но одарю тебя подарками из государевой кладовой! Жалую тебе шубы, золотые сосуды и скакунов, каких только сам пожелаешь. Это все, что я могу дать тебе, князь, чтобы доказать свою любовь. Надеюсь, простишь меня и сына моего, великого князя…

На лице князя заходили желваки. Он уже ненавидел ее. Ненавидел этот уверенный голос с наигранной разочарованностью, ненавидел пронзающий взгляд, ненавидел все ее существо и все, что Елену окружало…

– И еще… – закипая и едва сдерживаясь, говорил князь, – ответь, по какой вине мой брат брошен тобою в темницу?

Елена ждала этого вопроса, готовилась, и теперь на лице ее была притворная скорбь:

– Жаль мне Юрия Иоанновича, но токмо во имя единства державы, оставленной великим князем Василием Иоанновичем сыну моему, бояре сочли нужным арестовать дмитровского князя, ибо, предав клятву свою, звал на службу к себе моих людей. Хотела бы я отпустить его, но бояре не позволят…

С минуту Андрей Иоаннович молча глядел в очи Елене, читая во взгляде ее: «Покажи мне, что ты враг мне и сыну моему, и тебя велю тотчас взять!» Он понимал все это и… робел. Хотелось поскорее уехать отсюда.

Уезжая тем же вечером в Старицу, князь увозил с собой жену с годовалым сыном на руках. Они ехали в крытых санях, сопровождаемые вооруженными верховыми. Младенец Владимир мирно спал на руках няньки, а супруга князя, Ефросинья, такая же властная и сильная женщина, со злостью говорила о том, что Глинские – худородные литовцы и нечего Елене у престола делать. Вспомнила и Ефросинья, что предком ее был сам Гедимин, вспомнила, что отцом мужа ее был великий князь Иоанн Третий, и теперь оба должны этой Глинской, безродной девке, в ноги кланяться, а «выблядка» ее государем величать. Страшно было в гневе мужиковатое лицо Ефросиньи Андреевны, из-под густых бровей ее сверкали глубоко посаженные страшные глаза. Покосившись на сына, мирно спящего в руках няньки, с удовлетворением подумала она о том, что когда-нибудь, может, он станет великим князем Московским…

Ехали всю ночь. В предрассветной мгле, уже близко, показалась Старица – небольшой город на берегу Волги с невысокими избами и возвышающимся над ними Успенским монастырем, который совсем недавно был восстановлен князем Андреем Иоанновичем. Совершая такое богоугодное дело, думал он о том, что все, чего он хотел получить, обязательно к нему придет. Но, видимо, не время.

* * *

1534 год

Крымские татары все же пришли весной с набегом, и были разбиты русскими воеводами у реки Проны. Полк Семена Федоровича Бельского простоял в Серпухове, прикрывая Москву, всю весну и все лето. И, конечно, туда быстро доходили известия из столицы…

В высоком тереме воеводы было тихо и темно. Терем стоял черной глыбой, возвышавшейся в кромешной ночной тьме. Ставни закрыты, слуги, словно перед походом, вооружены, все до одного.

За широким столом под низким бревенчатым потолком собрались самые близкие и верные князю люди. С ним были некоторые дети боярские[4 - Дети боярские – сословие в России (XIV–XVIII вв.), несшее обязательную службу и получавшее за это земли. Также основная часть русской тяжелой конницы. Могли происходить из семей как бояр, так и дворян.] и окольничий[5 - Окольничий – второй думный чин Боярской думы, при получении которого было возможным возглавить полк, приказ.] Иван Ляцкий с сыном. На столе стояло несколько свечей, да в углу скромно светила лампадка у образа.

Смурым был воевода, печать глубокой думы лежала на его лице. Верный ли путь он выбирает, увлекая за собой и тех мужчин, что были с ним в его тереме? У всех на устах одно – Елена бросила в темницу дмитровского князя и его бояр. За это, а также за порочную связь с Телепневым, любимцем покойного великого князя Василия, ее возненавидели. Уже за глаза называли княгиню ведьмой, зверюгой и сатаной. Это заставило его наконец решиться.

Князь с мукой взглянул туда, где среди тьмы глядело на него, освященное тусклым светом лампадки, лицо Христа, и в душе стало еще тяжелее, еще боязней. Отринуть веру свою, братьев, родную землю – легко ли? Семен покосился на всех, кто был с ним в эту ночь, и спросил:

– Молвите, братья! Верно ли решили?

– Верно, князь! – решительно ответил Ляцкий. – Коли Елена Глинская и Телепнев теперь владеют всем, то доколе нам терпеть их коварство?

– Сколько нас идет?

– Четыре сотни конников, – глядя Семену в глаза, говорил Ляцкий, полноватый рябой мужчина с тонкой седеющей бородкой, – ежели на заставе попадется отряд московский, пикнуть не успеют, порубим всех. Но то вряд ли – заставы плохо охраняются, ратники по городам стоят!

Распахнувшиеся двери заставили всех мужчин настороженно обернуться – вошел запыхавшийся гонец Микула, которого Семен направил в Москву для того, чтобы перед побегом узнать последние известия.

– Вчера ночью арестован был Михаил Глинский… В измене обвиняют…

Мужчины зароптали, стали возмущаться. Это была последняя капля – Елена и Телепнев под себя забирают всю власть!

«Что же братья просто смотрят на это? Ничего, трусы, я сам свергну их… руками короля Сигизмунда!» – подумалось тут же Семену, и, поднявшись, скомандовал твердо:

– Пора!

Он надел поверх кольчуги вотол, голову укрыл капюшоном. Его примеру последовали дети боярские и Ляцкий со своим сыном. Перед тем как затушить лампаду у образа, посмотрел на строгое, будто осуждающее, лицо Христа и, не в силах выдержать его взгляда, пусть даже изображенного на доске, торопливо задул огонек, и глаза Спасителя, пронзавшие князя до самого нутра, исчезли в темноте…

Глава 3

Просыпаясь среди ночи, маленький Иоанн уже привык слышать из соседних мамкиных покоев странные звуки – сдавленный женский стон и шумное, частое мужское сопение. Еще ничего не понимая, но уже смущаясь этого, мальчик спешил снова уснуть…

Все чаще Телепнев ночевал у Елены. Будучи редкие минуты наедине, они говорили о многом. Длинные рыжие кудри Елены рассыпаны на подушках, в глазах ее блистало само счастье. Телепнев, приподнявшись и опершись на локоть, лежал рядом, любуясь очертаниями любимого лица, укрытого ласковой темнотой.

– Ты ведь помнишь меня на своей свадьбе, Елена? – спрашивал Телепнев с улыбкой. Елена взяла его руку и поднесла к своим губам.

– Как не помнить? С того самого дня, когда увидела я твои ясные очи, эти губы…Ты пленил меня…Но что я могла сделать?

В это время в покоях Елены не было места разговорам о государственных делах. Ночью любовники отдыхали от этого бремени. Казалось, не было этих пугающих утренних известий о побеге Семена Бельского и окольничего Ляцкого в Литву, не было гневных речей в сторону семейства Бельских, не было напряженных размышлений с Телепневым с глазу на глаз о том, как поступить с братьями беглеца. Он, конечно, советовал бросить в темницу обоих, но Елена сделала по-своему – велела арестовать Ивана, среднего брата, а Дмитрия, оставив в прежнем положении при дворе, отправила на южные границы, «боронить их от татар». Так еще одна сильнейшая боярская семья была отстранена от управления государством. По сути это означало то, что Елена и Телепнев окончательно захватили власть. Остался, по их мнению, единственный опасный противник – старицкий князь Андрей.

Но сейчас об этом не хотелось думать и говорить…

– Ты бы смогла убежать вместе со мной, если б Василий был бы жив? Убежать из Московии, – спрашивал Телепнев, подавшись к любимой. Елена пронзительно взглянула на нависшую над ней тень и отрицательно покачала головой:

– Я бы не бросила своего супруга и не стала бы позорить свою семью. К тому же я – мать великого князя Московского.

Телепнев с тоской огляделся, задумавшись. Он ревновал ее к покойному великому князю, ревновал, что, пока Василий был жив, Елена не подпускала Телепнева к себе. Останься Василий живым, не заполучил бы ее Телепнев никогда! Ревновал жутко не только к мужчинам, порой даже к самой власти.

– Эх, почему наша жизнь не иная! Лучше бы не знал тебя вовсе! Не терзалось бы так сердце мое в твоих руках. Я больше, чем кого-либо, люблю тебя, Елена! Но ты государыня и мать государя. Не будет того счастья, о котором я так часто думаю!

Елена погладила его поросшие щетиной щеки – князь, как когда-то покойный Василий Иоаннович, дабы угодить возлюбленной, сбрил свою бороду.

– Не нужно мне другой жизни. Не пришел бы мой отец на службу к московскому князю, не видела бы и тебя. И зачем мне такая жизнь? Кроме тебя, нет никого в моем сердце. Ты – мое ясно солнышко, свет в оконце среди всей этой грязи и лжи…

Телепнев перехватил ее руку, схватив за запястье, приблизил свое лицо к ее лицу и проговорил строго и настойчиво: