Кровавый скипетр

Город стоял на берегу Босфора, огромный, окруженный массивной крепостной стеной, за которой виднелось бескрайнее безмятежное голубое море. Над городом возвышался огромный купол крупнейшего ранее православного храма – Святой Софии. Столетие назад он сверкал золотом, и не было прекраснее и величественнее строения! Моряки, подплывавшие к Константинополю, издали замечали золотой свет над холмом. Веками София приводила приезжих в немой восторг. Теперь же она была обращена в мечеть, купол лишился золота, как и весь собор – богатств. Говорят, все христианские фрески и мозаики мусульмане замазали штукатуркой.

Здесь была сама жизнь, ибо через многочисленные ворота города постоянно проходили вереницы купцов и путешественников. Дул свежий морской ветер.

Пока причаливали и разгружали судно, Бельский, словно в тумане, видел лишь этот город, и более ничего. Вместе с венецианскими спутниками прошел он к воротам. Под стенами города находилась сельская местность: бедные хижины, худые дети, скот, хмурые, грязные жители. Когда ехали купцы сквозь пахнущий навозом, рыбой, пылью и нечистотами «посад», жители-турки безмолвно провожали их пристальными взглядами.

– Вот пригород Эюб, – показывал Семену один венецианец на обилие торговых лавок и невысоких домов с виноградниками, – здесь всегда так людно. А вон дальше, местность, окруженная еще одной стеной, ветхой, называется Галата. Там во времена Византии селились европейские купцы, туда и до сих пор причаливают европейцы. Собственно, туда мы и направляемся. Мусульмане слишком праведные, чтобы заходить туда, ибо Галата – оплот развращения и пьянства, куда ни глянь, всюду публичные дома и таверны! А там дальше, за Галатой, вот там, находится султанский двор…

Бельский жадно оглядывал все вокруг. От византийского Константинополя осталось немного – руины разграбленных дворцов базилевсов да утесненные мечетями православные храмы. Мечети, богатые и величественные, возвышались над невысокими домами горожан. И всюду было оживление на забитых донельзя улочках. Семен никогда не видел такое скопление народа в одном месте. Там чадили дымом мастерские, здесь растянулся шумный базар, где продавали фрукты, овощи, шкуры, шерсть, поодаль – украшения, еще дальше – рабов. Янычары в высоких головных уборах, приставив пищаль к плечу, ходили по городу, следили за порядком. Неимоверная сила и неприступная мощь ощущались в этом городе, означавшем само торжество ислама над христианством…

И здесь Семену надлежало найти помощь в борьбе с его отчизной либо отречься от своих желаний и вернуться в Литву ни с чем – туда, где его не любили и опасались, и на это Семен не хотел и не мог пойти. Только вперед!

* * *

– Слушайте, цари, разумейте! Внимайте, обладатели множества и гордящиеся пред народами! От Господа дана вам держава, и сила – от Всевышнего, Который исследует ваши дела и испытывает намерения! Ибо вы, будучи служителями Его царства, не судили справедливо, не соблюдали закона и не поступали по воле Божьей…

Отрок, сидя за стольцом, читал медленно, запинаясь, старался не поднимать глаз, дабы не видеть пристального и тяжелого взгляда матери. Елена вслушивалась в чтение Иоанна и беззвучно проговаривала про себя эти строки наизусть.

– Страшно и скоро Он явится вам, – продолжал мальчик, – и строг суд будет над начальствующими…

– Ибо? – перебила Елена. Иоанн с трепетом взглянул на нее и проговорил наизусть:

– Ибо меньший заслуживает помилования, а сильные сильно будут истязаны…

Улыбка, кою любил и ждал отрок, появилась на лице Елены, она поднялась и поцеловала в его макушку.

Сын рос, и Елена, ревностная православная христианка, уже начала прививать ему любовь к Богу. Вместе с ней он отправлялся в поездки по монастырям, отстаивал долгие службы, читал Священные Писания и учил их наизусть. Через строки, писанные апостолами и мудрецами, Елена доносила до сына мудрость, решительность, справедливость, воспитывая будущего правителя.

Также Елена привязывала Иоанна к Телепневу. Пока он воевал с Литвой, княгиня рассказывала сыну о героизме Телепнева и все чаще говорила, что он станет верным слугой Иоанна, когда он вырастет и будет править сам.

За это время многое случилось в государстве. Уже строилась под руководством итальянца Петро Малого (со времен Ивана Великого повелось нанимать иностранцев для строительства в Москве) Китайгородская стена с двенадцатью башнями. Где ранее было лишь ограждение частоколом, ныне возводилось укрепление из красного кирпича, надежная и мощная цитадель, способная выдержать осаду и штурм. Кроме Москвы укреплялись другие города и заставы – на это Елена средств не жалела.

Укреплению городов сопутствовала утихающая уже война с Литвой. Война эта, кою Сигизмунд Старый все же проигрывал, выявила уязвимость Литвы и доказала, что Москва отныне сильна, и литовцам тягаться с нею не следует. Сигизмунду до конца его жизни пришлось отказаться от попыток возвращения смоленских земель. Для Москвы это было необходимо – в Казани был свергнут Джан-Али, союзник и ставленник покойного великого князя Василия, и к власти пришел племянник крымского хана Сафа-Гирей, который с первых же дней правления начал свои кровавые набеги, подвергнув истреблению и огню нижегородские земли.

Еленой была доведена до конца начатая еще покойным великим князем Василием денежная реформа. Уходили в прошлое времена, когда каждый удельный князь чеканил свою монету. Москва сталкивалась с повальным мошенничеством, вредившим торговле и экономике, и виной тому монетный хаос, с которым надлежало покончить. В Новгороде, торговом центре всего государства, чеканилась отдельная, более тяжелая монета с изображением всадника с копьем – «копейка». В Москве же на монетах изображался всадник с саблей, и называли их «московками», или «сабленицами», а общее название они получили татарское – «денга». Иными словами, стремившаяся к единству Русь получила наконец единую денежную систему, и в этом одна из главных заслуг Елены, продолжательницы дел мужа и его великого отца.

Была и обратная сторона ее правления. Умер в оковах князь Воротынский, умер дядя Елены, Михаил Глинский. Говорят, он был задушен людьми Телепнева. Умер наконец от голода и лишений дмитровский князь Юрий. Его мертвое, истощенное тело выволокли из темницы за ноги и притащили во двор, где оно еще долго пролежало, прежде чем его унесли. Дмитровское княжество было присоединено к Москве, так как князь не оставил потомков.

В Старице быстро стало известно о смерти Юрия Иоанновича, и князь Андрей впал в бешенство. Мало того, что Елена приложила руку к гибели его родного брата, она не отдала Андрею Иоанновичу часть земель покойного, хотя князь имел на это право. Сначала бешенство, злость, а затем упадок и сильнейшее чувство вины. Выгнав всех, Андрей Иоаннович долго молился у киота, плакал и проклинал себя за слабость, за то, что все эти годы просидел в Старице и даже не попытался спасти брата. Теперь он мертв, и вина эта легла тяжким грузом на плечи старицкого князя.

– Княже! – послышался за спиной тихий, неуверенный оклик слуги.

– Я же сказал, вон все! – полуобернувшись, выкрикнул князь.

– Тебе послание от великой княгини, княже!

Внутри все вздрогнуло, князь вскочил с места и принял из рук поклонившегося в пояс слуги грамоту, обвязанную шнурком с красной печатью. Дрожащими руками сорвал печать, шнурок, развернул, стал читать. Елена звала его в Москву на похороны дмитровского князя, дабы «разделить с нею великое горе» и почтить память новопреставленного. Не помнил, как дошел до кресла, как сел – перед глазами была эта проклятая грамота со сломанной великокняжеской печатью. Махнул слуге, мол, выйди вон, а сам сидел в полумраке, перечитывал, убирал от лица, вновь перечитывал.

Поехать в Москву пришлось, несмотря на укоры жены, обвинявшей мужа в слабости. Бояре настояли на том, заверив, что Елена не решится навредить старицкому князю на похоронах его брата:

– Вспомни, княже, чем окончился отказ Юрия Звенигородского приехать на похороны его брата, великого князя Василия Дмитриевича, прадеда твоего! Войною, ибо возжелал великого стола и боялся расправы! Долгой войною, резались не один десяток лет, деда твоего ослепили! Помнили о том еще наши отцы и завещали того не допускать. Езжай в Москву, княже, не губи себя и нас!

Андрей Иоаннович поехал в столицу, встретился с Еленой и ее сыном, безразлично взиравшим на не знакомого ему дядю. Был короткий разговор, который князь даже не запомнил, был троекратный родственный поцелуй, на службе и похоронах Юрия они стояли рядом, и после того Андрей Иоаннович спешил отъехать. Уезжая, заплакал от бессилия и отвращения к себе. Всю дорогу он, истощенный волнениями, проспал, а по приезду даже не смог поглядеть в глаза жене, читая во взгляде ее немой укор.

– Юрия заморила и тебя не пощадит! – сказала Ефросинья мужу перед тем, как уйти и запереться в своих покоях. Это князь и сам очень хорошо понимал и вскоре, сломленный переживаниями, слег в постель с тяжелой болезнью – на ноге появился смрадный нарыв, от коего умер великий князь Василий. Невольно придворные уже подумали, что Андрей Иоаннович тоже умрет, и готовились к тому, что и Старицким княжеством начнет управлять младенец, его двухлетний сын Владимир. Князь был в беспамятстве, бредил, лекари ежечасно меняли пропитанную гноем повязку на ноге. Ефросинья, стоя у ложа супруга и вглядываясь в его похудевший лик, говорила шепотом:

– Нет, князь, нельзя тебе умирать! Кто же, кроме тебя, бросит вызов этой поганой литвинке? Кто, ежели не ты? Вставай, ну же!

И, кажется, впервые в жизни заплакала.

Осенью вновь пришел казанский хан Сафа-Гирей, и в Москве Елена собирала всех главных воевод и князей, дабы организовать поход против Казани. Был призван и Андрей Старицкий. Он все же победил болезнь, шел на поправку, но не мог и не желал ехать в Москву. Начался долгий и частый обмен посольствами между Старицей и Москвой.

«В болезни отбыл я свои ума и мысли. Согрей по мне сердце милостию! Неужели велит государь влачить меня отсюда на носилках?» – писал князь Елене и просил прислать к нему лекаря Феофила, лечившего когда-то великого князя Василия. Елена отправила старца к Андрею Иоанновичу и велела ему сразу после осмотра больного вернуться в Москву.

И вот Феофил и верные Елене люди вернулись в столицу. Елена принимала их, как всегда, в своих покоях, в присутствии Телепнева.

– Не нашел я у князя Старицкого тяжелой болезни, государыня! – с поклоном докладывал Феофил. – Был нарыв, подобный тому, от которого скончался великий князь Василий Иоаннович, но он уж проходит и к гибели привести никак не сможет!

– Еще, государыня, служилых людей жалует и собирает подле себя, – добавили сопроводители старца, – на землях его военные сборы и суматоха, а сам в постели лежит.

Жестом руки Елена отослала послов, оставшись с Телепневым наедине.

– Жаль, я думал, от болезни помрет, меньше забот было бы! – протянул он с досадой. – К войне готовится, Елена! Того допустить нельзя! Сил мало у нас, не время.

– Ехать сюда не желает, против татар не выходит, силы собирает… – задумчиво протянула Елена и, вздохнув, стиснула пальцами резной подлокотник кресла. – Видит Бог, не хотела я расправы над ним, но без того, видать, не обойдется. Ну, ничего. Подождем покамест. Подождем!

Глава 5

Семен Бельский прибыл в Крым в апреле 1537 года с большим обозом, где лежали дары хану и его мурзам. Он был горд собой, ибо уже не сомневался в успехе своего дела. Посвежевший и сияющий, он был одет в цветастые турецкие одежды, к поясу его прицеплена сабля с каменьями на ножнах и в рукояти, подарок султана…

Сулейман Великолепный, едва узнав, что к нему приехал некий знатный беглец из Московии, велел тут же его привести. Бельский, измученный дорогой, поросший волосами и бородой, пришел к султану и поведал ему свою историю, что он наследник Рязанского и Белого княжеств, что бежал из-под власти московского князя и теперь ищет союзников для борьбы с ним, но нечестивые европейцы предали Семена, и беглец был вынужден обратиться к величайшему и справедливейшему правителю, царю царей Сулейману Великолепному. Султан охотно поверил в эту историю и тут же отправил одну грамоту королю Сигизмунду с просьбой помочь «достойному мужу», а другую он вручил самому князю, сказав, дабы он отправлялся в Крым к хану Сахиб-Гирею и вручил ему сие послание. Сулейман проявил свою щедрость – подарил Семену новые одежды, саблю, велел собрать ему в дорогу целый обоз даров для хана, позволил отдохнуть, отведать угощений и даже развлечься с рабынями. Все это Семен принимал с великим удовольствием, дивясь роскоши дворца султана, любуясь высокими сводчатыми покоями, украшенными мозаикой. Здесь было спокойно, свежо и прохладно, чадившие в серебряных курильницах благовония дурманили и клонили в сон, рабыни, собранные со всех уголков мира, были покорны и услужливы. Как хотелось остаться здесь навсегда, до конца жизни лежать в мягких подушках с одной или двумя девушками сразу, слушать приглушенное журчание фонтанчиков, есть дивные сахарные плоды и ловить отдаленные пения муэдзинов, призывающих всех мусульман к молитве.

Но нужно было уезжать. Семен, распрощавшись с султанским двором, не без сожаления покидал Константинополь и плыл на турецкой галере в Крым. Семена сопровождал небольшой вооруженный отряд турецких конных воинов, за всю дорогу не произнесший ни слова. Приближалось крымское побережье с возвышающимися вдали горами, жаркое, пыльное. Семен с тоской подумал, что там, за морем, остались самые лучшие мгновения его жизни.

Молчит степь, шумит лишь сильный, холодный ветер, дующий с моря. Еще только апрель, но солнце уже припекает, высушивает еще не успевшую созреть траву. Почва пыльная, каменная. Семен едет в обозе, щурясь, поглядывает на молчаливых турецких всадников и обдумывает, как будет вести себя при встрече с ханом. Порой вспоминает темноглазую, черноволосую рабыню, пленившую его незадолго до отъезда. С ревностью воображал себе, что она так же ублажает кого-то, пока он здесь, еще думал, что, как только завершит свое дело, вернется в Константинополь, отблагодарит султана и выкупит эту чаровницу. Но все это так нескоро…

Неведомые всадники вышли неожиданно из-за кургана, и Семен невольно подумал, что за ним выехали люди хана, дабы встретить его. Предводитель турецких всадников заметно насторожился и остановил обоз. Что-то пролетело со свистом откуда-то сбоку, и Семен, краем глаза увидевший, как стрела пробила голову одному из всадников, почувствовал, что его обрызгало чужой кровью. Турки подняли воинственный клич, предводитель пытался организовать оборону, но вскоре сам был выбит из седла несколькими стрелами. Пораженные лошади, заваливаясь, жалобно ржали. Семен, схватив обеими руками драгоценную саблю, соскочил с возка и спрятался под ним. Он слышал лишь, как мечутся и кричат его сопроводители, как с коротким и резким стуком в возок врезаются стрелы. Потом все смолкло. Притаившись, улавливал шелест травы, переговоры на татарском, приближающиеся шаги. Под обоз заглянул татарин в овчинном тулупе. Усмехнувшись трусости Семена, велел ему вылезать. Выйдя из-за обоза, Семен увидел многочисленный конный татарский отряд – кто был в легких доспехах и меховых шапках, кто в оборванных, засаленных шкурах. Неподалеку, среди воткнутых в землю стрел, в высокой траве недвижно лежали турецкие воины и их лошади. Двое татар уже осматривали убитых, добивали раненых копьями.

– Встань на колени перед ханом! – услышал Семен требование (благо татарский он немного знал). Еще не разглядев, кто здесь хан, он уже упал на колени и стал озираться. На коне выехал полный татарин в лисьей шапке, с короткой узкой бородкой, в цветастом халате, надетом поверх кольчуги. С усмешкой оглядывая князя, спросил:

– Слышал ли ты о хане Исляме?

– Слышал, когда пытался он отобрать ханский престол у своего дяди, хана Саадета, с которым часто ходил в набеги на русские земли…

– Ты слышал обо мне, теперь поведай о себе, урус в турецкой одежде!

Семен незамедлительно рассказал все то, что говорит всем правителям, встречавшимся на его пути. О том, кто такие Бельские, Ислям прекрасно знал, ибо Дмитрий Бельский часто возглавлял рати, бившиеся с крымцами.

– Садись на коня и следуй за нами! И не вздумай убежать, у меня меткие лучники, как ты уже понял, – приказал Ислям и развернул коня. По пути Семен осознавал происходящее и понял, что его ждала здесь засада. Неужели султан обманул?