Имя отчее… Избранное

Дверь в клуб открывал с опаской, осторожно, чтобы не спугнуть ушедшую в тайны искусства толпу. Но никакой толпы не было. Посередине, скрестив руки, стоял понурый художник, а вдоль развешанных картин прохаживались две учительницы. Одну Колька знал. Ее звали Анастасия Петровна, а вторую, молоденькую, когда-то видел, но не знал. Он явно обрадовался знакомому посетителю и тут же направился к нему.

– Вот и вы, Николай. Проходите, проходите, – засуетился он. Потом стал и развел в стороны, на удивление, длинные руки.

– Вот, пожалуйста. Мое. Десять лет работы. Да, – он задумался, – десять лет уж.

Тут к художнику подошли учительницы. Обе улыбались и смотрели на художника если не влюблено, то очень почтительно.

– Поздравляем, – сказала та, которую Колька не знал. – Я – учитель ИЗО и знаете…, – она в восхищении высоко подняла пухленькие ладошки.

Ладошки были красные, и электрику это почему-то не понравилось. Он отвернулся. А учительница льстиво продолжала:

– Я много видела, а такое – впервые. Уникально. Нет слов.

Художник подтолкнул пальцем сползшие на кончик носа очки и покраснел.

– Спасибо! – сказал он, для меня мнение, так скажем, народа, – награда. Тем более учительницы рисования – это вдвойне.

А Анастасия Петровна, географичка, вежливо отмолчалась, но руку художнику все же пожала. От души. Тот аж поморщился.

И вот в огромном светлом фойе остались Колька, художник Виталя и плоды его десятилетней творческой деятельности. Обзор начали от двери. Но, когда еще работники просвещения высказывали художнику, какой трепет они ощутили от увиденного, Колька произвел общий обзор и тоже вострепетал… но по своему. Такое обилие красок электрик видел всего один раз, когда его крупно шарахнуло высоковольтным напряжением. Высокохудожественный калейдоскоп неприятно напомнил ему ту самую аварию на трансформаторной подстанции, и Николай немного погрустнел.

А бородатый художник уже тянул его к новой картине и, представляя ее обалдевшему Николаю, гордо говорил:

– Вот, – и делал шаг назад, давая насладиться увиденным как бы один на один.

Колька смотрел на красные квадратные желтые дуги, черные линии и кругляшки и ничего не понимал. Самое интересное то, что каждая картина имела название. Например, эта называлась не иначе как «Русская тройка».

В трех разноцветных и широких мазках в окружении сине-зеленых кругляшков и ярко-желтых зигзагов технический ум электрика пытался понять, какую из традиционных русских троек имел в виду художник: ту – которая «лошади» или ту – которая «на троих?».

Колька покачал головой и непроизвольно сказал:

– Да! Ни хрена себе – тройка…

– Что? – спросил художник.

Николай тут же взял себя в руки и показал художнику большой палец.

– Нормально.

Картина «Над небесами» электрика уже не удивила. Серпантин красок рассыпался по холсту разноцветными линиями и чем-то напоминал Новый год, вернее, новогодний фейерверк. Но почему-то все это буйство было заключено в широкую голубую рамку.

– А рамка зачем? – спросил ценитель богемы.

– О, о, о! – художник опять подтолкнул вверх очки. – Это как бы вид сверху. Понимаете? Я смотрю сверху. Я – над облаками. Я парю. Понятно? – он вопрошающе уставился на электрика.

Электрик кивнул. Хотя и не понял. Карнавал красок протащил его по всей выставке. Наконец, в глубочайшем волнении Николаю была представлена центровая картина. «вершина», как смущаясь объяснил сам творитель. «То, ради чего стоило жить и творить».

Картина очень смело называлась: «Начало». На светло-сером фоне была изображена вертикально стоящая зеленая рогатулина. Широкая и прямая. Тут Николаю было проще. Художник все очень подробно объяснял и было видно, что это доставляет ему удовольствие. Так вот, по мудрому замыслу Виталика эта самая рогатулина означала ни что иное как женское начало. Рождение. Из середины рогатки произрастал или втыкался толстый коричневый стержень, то – бишь – начало мужское – жизнь. Женские «начала», извиваясь, уходили в далекую пространственную бесконечность, а корень мужской почему-то резко обрезался на самой середине холста. На вопрос «Почему?» задумчивый художник объяснил так: «Это, понимаете, чтобы не обидеть другие конфессии. Чтоб никто не обиделся. Ведь само по себе произведение в целом имеет интернационально-глобальное предназначение. Принадлежа, понимаете, и служа всему прогрессивному человечеству». Художник сделал рукой большой круг.

Электрик восхитился по своему. Произнёс с восхищением.

– Ни хрена себе!

Они отошли в сторону, и Колька Исаков предложил:

– Слушай, а пойдем ко мне! Я ведь тоже рисую. Маслом, а как же. Только не так, – он никак не хотел обидеть известного живописца, поэтому тут же добавил, – не так, как у тебя.

Оба художника – любитель и профессионал, незаметно перешли на «ты».

– А в книге отзывов ничего не напишешь? – спросил художник.

Николай уверенно подошел к столу и так же уверенно открыл большой альбом.

Взял авторучку и размашисто написал: «Восхищен! Обалдеть можно». И подпись поставил: «Электрослесарь пятого разряда Исаков».

Выставку заперли на большой амбарный замок. А на вопросительный взгляд художника завклубом заверила: «Все на сигнализации. Звонок прямо ко мне в спальню выходит».

Колька с Виталием, споря об искусстве, зашли в магазин, взяли все, что положено, и продолжая развивать тему, пошли домой. При этом Колька шел прямо, а художник неуклюже прыгал через коровьи лепешки и грязные лужицы. Он был в сандаликах.

Жене художник представился точно так же, как и Николаю.

– Заварзин. Виталий. Художник.

Ольга вынула изо рта длинные заколки, пришпилила ими большой хвост волос и только тогда протянула руку.

– Ольга, – улыбнулась она. – Жена вот этого вот… его.

Художник засмеялся, а Николай оглядевшись кратко оценил проделанную женой работу: «Круто!», сказал он.

Квартира была побелена, полы вымыты, баня готова.

– Ольга! – вежливо обратился художник. – Вы уж не взыщите, пожалуйста. Это моя инициатива, – и он протянул ей полиэтиленовый пакет. В пакете было все, чтобы выпить и очень даже прилично закусить.

– Я-то взыскивать не буду, только вы уж не переусердствуйте с моим-то. Он ведь пьяный – дурак.

Скоро единомышленники пошли в баню. Художник стеснялся и все время прикрывал ладонями «мужское начало», на что Колька ответил дружеским смешком.

– Что ты все закрываешься, как не родной? Не оторву же. У меня свой есть, – и он действительно показал на то, что мужское начало у него тоже имеется и очень даже не бедное.

Напарившись и помывшись, вышли в предбанник. Николай достал из загашника водочки, вяленой рыбки и огурец. Чуть-чуть передохнули и ударили по первой – за вечное, живое искусство. После третьей о нем и заспорили. Колька этого момента и ждал.

– Ну вот ты мне скажи. Только честно, – стал допытываться он. – Ты сам-то хоть понимаешь, что ты там нарисовал.

– Написал, – поправил его художник. – И не только понимаю, а знаю точно. Что, где, как.

– Н е – е – ет! – электрик погрозил ему толстым пальцем. – Понятно вот где, – и он потянул художника к маленькой боковой дверце. Включил там свет и поманил «классика» к себе.

– Смотри! – гордо сказал он.