Двадцатый год. Книга первая

Хватало у Лидии и нарядов. В комнате, где они занимались – софа в углу, круглый стол посередине, медвежья шкура на полу, нежное тепло от настоящей печки, – одеждой был забит высокий, французской работы а-ля-ренессансный армуар.

– Быть может, вы что-нибудь возьмете? – предложила Лидия, бывшая на этот раз в довольно любопытном платье, напоминавшем греческий хитон или нечто в этом роде.

Бася покачала головой. Лидия переменила тему.

– Вы ведь тоже не чужды искусствам? Любите поэзию? Кто вам нравится из ныне живущих? Блок?

Имя было произнесено с такою миной, что Бася поняла: о поэтах при Лидии говорить не стоит. Равно как и о поэзии.

– Я занимаюсь историей французской революции. Перевожу из Робеспьера.

– Да-да, Володя говорил.

Лидия перешла на французский. Говорила она очень чисто, старательно растягивала долгие гласные и умело воспроизводила отличия между открытым, закрытым и полузакрытым «о». Что касается лексики, то иные слова Барбара встречала только в книжках – не самых скромных, из тех, что читаются в детстве незаметно для домочадцев. (Да, Бася тоже кое-что читала. Тягу к познанию многоликой реальности она испытывала с гимназических лет.)

– Прекрасно, что и вы обожаете Францию, – тараторила Лидия, касаясь то и дело Басиной руки. – Признайте, в этом что-то есть. Мы с вами здесь, в наполовину вымершей Москве, словно две француженки, русская и польская… Анна Ярославна, Мария Валевская… Нет, наше место положительно не здесь.

Бася, не считая себя француженкой, тем более Валевской, улыбалась.

– Кстати, вы любите эротическую поэзию? – неожиданно спросила Лидия.

«Началось», – пронеслось у Баси в голове. К эротической поэзии она, конечно, относилась с интересом – однако запахло стихами в исполнении автора. Предположить эрото-поэтический талант в поклоннице Мережковского было затруднительно.

– Разумеется, – кивнула Бася. И предприняла последнюю попытку спасти свои уши от надругательства: – Если вы хотите, я вам почитаю из Верлена. Или, может, из Бодлера?

– Еще успеем. Перед нами вечность. Послушайте покамест то, чего еще не слышал никто.

Осознав, что стала первой жертвой, Бася решила держаться.

Пытка продолжалась не менее часа. Басю спасала память – давно не детская, дисциплинированная, приученная с ходу отбрасывать ненужное, неинтересное. Не менее полезным оказалось и умение, не подавая виду, думать о своем – о Юрии, Варшаве, Робеспьере. Юлианова, как настоящая поэтка, не замечала ничего – одно лишь доброе, внимательное Басино лицо.

В восторге древнем восклицая,

Как в сердце нож,

Ты, по-античному сияя,

В меня войдешь.

Представление окончилось, за окнами стемнело. Поэтесса присела на софу, рядом с Басей.

– Ну? – прозвучало с надлежащей робостью в голосе. – Ужасно?

– Восхитительно, – почти не покраснела Бася.

В ту секунду она зареклась не только сочинять свои стихи, но и переводить чужие. Только прозу. А лучше Робеспьера. После термидора вурдалаку из Арраса уже не повредить.

– Я мечтаю… – прошептала Лидия. – Знаете о чем? О друге. И знаете каком?

– Каком? – произнесла неосторожно Бася.

– Как вы.

– Разве мы не друзья? – успокоила Бася прелестную женщину.

– Конечно, Бася. Друзья. Подруги. Вы ведь чужды буржуазной морали? У вас прогрессивные взгляды?

Социальные воззрения Барбары Карловны были безусловно прогрессивными, и она уверенно сказала «да».

* * *

Когда, покинув мерзлый наркомат, Бася спешила на занятие опять – в тепло и в приятное общество пусть и странной, но милой женщины, ей на лестнице повстречался военный – в подогнанной шинели, в зимнем шлеме, высокий, с породистым, чуть горбоносым лицом, вероятно красный военспец. Улыбнувшись, он почтительно кивнул и твердым шагом проследовал вниз. «Из какой он вышел квартиры?» – успела подумать Барбара. Было бы неплохо, если бы из Лидиной. Удачно проведенный плотский акт снизил бы поэтическую активность.

Бася не ошиблась. Лидия была усталой и мечтательной. Что не сказалось на ее способности распознавать еще не пройденные слова. Достаточно было подсказать: «Всё как по-русски, только замените звуки» – и способная ученица понимала: «czesc» это «часть», а «жека» – «река».

Потом пили чай и угощались позабытыми конфетами «Нестле». На софе, опустив на мишку четыре восхитительные стройные ноги. (Ножки Лидии, в изящных шелковых чулочках, были обнажены, бесстыдно, до колена; ножками же Баси, крепкими и ловкими, в танцклассе мадам Полянской на Вильчьей восхищались когда-то все девочки.) Прожевав швейцарскую конфетку, талантливая ученица спросила, что думает наставница о радостях любви. Телесной. Так сказать, теоретически. Теоретически Бася о любви не думала, но тема представляла интерес.

– Полагаю, – спросила она, – об этом много размышляли вы. Ведь правда?

– Размышляла, – не стала отнекиваться Лидия. – Вы позволите быть с вами на «ты»?

– Пожалуйста.

– А позволите быть откровенной?

– Будьте.

– «Будь», – поправила Лидия.

– Будь, – улыбнулась Барбара.

– Я много думала, и не только думала, но регулярно поверяла мысли практикой. И пришла к потрясающим выводам.

Бася слушала, не перебивая. Слушать она, если надо, умела. Тут же предполагалась возможность узнать полезное для отношений с Юркой. Далеко не во всем, признаем, безоблачных.

– Ты ведь видела офицера на лестнице?

Слово «офицер» резануло отвыкший слух. «Красные солдаты» в газетах еще мелькали, но офицеры, те бывали исключительно белыми и царскими.

– Командира? В красноармейском шлеме?

– Да, в островерхой фаллической шапке. Мой любовник, самый лучший на сегодняшний день.

Не желая выглядеть простушкой, Барбара небрежно бросила:

– У тебя их много?

– Хватает, но дело не в этом…