Двадцатый год. Книга первая

Откровенно говоря, Бася ожидала вопроса: «А у тебя?» – и спешно придумывала ответ, честный, но достойный прогрессивной девушки. Например: «Пока один. Мой муж».

– Дело в том, – Лида тесно придвинулась к Басе, – что я поняла, ощутила, осознала… Любовь одних мужчин – невыносимая скука. Даже таких, как он. Понимаешь?

Басе мужчины наскучить не успели. Даже тот единственный, на Остоженке. (Ничем не завершившийся роман в Варшаве и маленькие приключения, одно в Москве, одно в Крыму, в расчет не шли.) Жар от Лидиного бедра начинал прожигать ей юбку.

– Почему ты молчишь? – не выдержала Лидия. – Ты не согласна? Подлинно поэтическая любовь, доказано наукой, бывает только между женщинами. Без грубости, при полном равенстве ролей и всепобеждающей нежности.

– Э-э… я не знаю… – растерялась Бася.

Лиду обижать не хотелось, а врать, как обычно, не получалось. Надежный друг из РОСТА подвел. Странности, странности – а о сапфических наклонностях ни словом.

Лидины пальцы коснулись Басиного предплечья, по счастью надежно прикрытого кофточкой.

– Я понимаю, тебе, с твоим систематическим мышлением, необходимо всесторонне осмыслить вопрос. У меня есть литература. Тебе одолжить?

– Посмотрю в библиотеке, – очнулась от морока Бася. Твердо зная, что больше в теплую квартиру не придет, а значит и книг брать нельзя – как их потом вернуть?

Лидия не поинтересовалась, как Бася будет спрашивать в библиотеке МГУ книжки по столь экзотической проблематике. Бася же спешно засобиралась. В прихожей пуговицы пальто постыдно заплясали под пальцами.

– Жду тебя в понедельник, – заглянула Лидия в Басины глаза. – Очень, очень. Очень.

Бася молча потрясла головой – чтобы не врать, пробормотала: «До свиданья» – и выскочила за дверь.

По дороге попыталась сочинить, как сообщить влюбленной ученице, что более у нее не появится. Ничего не сочинила и решила – до понедельника придумается само.

* * *

А в понедельник, то есть сегодня, после посещения наркомата, телеграфного агентства и библиотеки, Бася завернула к очаровательной сапфистке сама. Разумеется, чтобы сказать: занятия по причинам, не зависящим от Баси, отменяются. И порекомендовать кого-нибудь другого. Скажем, знакомого студента из Гродно. Пусть отогреется, пока куда-нибудь не мобилизовали.

В квартире поэтессы было теплее обычного. Лидины глаза сияли отчаянным блеском – как у ломбардской карбонарки, собравшейся зарезать императора. Чмокнув Басю в прохладную щечку, живописка нежно прошептала:

– Как замечательно – ты – пришла.

Значит, сомневалась, и можно было с чистой совестью не приходить. А теперь придется быть жестокой. Какая ты дура, Котвицкая.

– Лида… – промямлила Бася.

– Проходи.

Бася, позабыв скинуть ботики, прошла.

Лидия ждала ее посередине натопленной комнаты. Заранее опустившая голову Бася уткнулась глазами в упругие, стройные и совершенно не бледные ноги. Нежные розовые стопы попирали мохнатую шкуру.

– Басенька, родная, ты что-то уронила?

– Я?

– Ну да. Ты так старательно разглядываешь пол.

Бася в ужасе приподняла глаза. Нет, с точки зрения мужчин, Лидия была великолепна. Но лучше бы она прочла Барбаре стихи.

– Лида, я должна сказать…

– Ничего не говори. Ничего. Сядь покамест. Скажешь потом.

Бася неуклюже села на софу. Лидия изящно опустилась рядом и закинула ногу на ногу.

Басе хотелось исчезнуть, Лидия была обворожительна. И аромат, струящийся по полутемной комнате, – казалось, позабытый напрочь, но нет, не позабытый. «Ля Роз Жакмино», определенно «Ля Роз Жакмино».

– Я тебе не нравлюсь? Басечка…

– Что ты, Лида, ты совершеннейшая прелесть. Но мне, кажется, случилось недоразумение.

– Неужели ты против? А прогрессивные взгляды?

– Я имела в виду общественно-политические.

– Баська, милая! Какая ты прекрасная.

Лидина ладонь, горячая, накрыла Басину. Господи. Бася, пересилив себя, не отдернула. Ладонь продвинулась чуть дальше. Выше, сильнее, altius, fortius. Испуганно зажмурившись, Бася ощутила… над ключицей… прикосновение… губ. Что угодно, только не… Не это вот самое, нет.

– Баська… – Лидия задыхалась. – Я всегда… мечтала… об этом… Нет, ты не подумай, я не первый раз. Но мне хотелось с такою же, как я. С такою, как ты. Чтобы по-настоящему. Как Мариночка и Софочка. Понимаешь?

– Лидочка, не надо. Я пришла сказать тебе, что…

О боже, сейчас она положит ей руку на грудь… просунет пальцы под кофточку… как пансионерки и институтки. И тогда…

– Лида, это невозможно, потому что я… не такая, как…

Лидия обиженно встала.

– Как Софочка, – закончила Бася.

Лида бросила на Басю короткий, затравленный взгляд из-под распущенных, чуть рыжеватых волос. Бася, красная, встала следом.

– Лидочка, не сердись. Просто я не поэтесса.

Но Лидия лишила Басю милости. Перешла на «вы».

– Сколь вы тривиальны! – пробормотала она, божественно нагнувшись и поднимая купальный халат. – Вам не говорили, что вы жуткая мещанка? Словно бы не из Варшавы, а из… Бердичева. Впрочем, – Лидия всхлипнула, махнула рукой, – столица гордых поляков тоже жуткая провинция, мне рассказывал Саша Блок. Кстати, как поэт он гораздо интереснее, чем… Жаль, исписался давно.

Бася машинально кивнула головой. Поэтесса шмыгнула носом.

– Ступайте. Я больше не хочу вас видеть. Французский ваш, кстати, весьма посредствен. Вы не различаете «о» и «о». Для переводчицы вандалов и террористов сойдет. Для поэзии – jamais[3 - Никогда (франц.).].

Бася направилась к выходу. Благодаренье богу, хоть ботики не надо надевать – накинуть пальто и выйти. Шарфик изгнанница из теплого эдема сумеет намотать и на лестнице.

– Нет, постойте, – выкрикнула вдруг поэтка. – Так расставаться нельзя. Мы же подруги. Бася!