Навстречу своему лучу. Воспоминания и мысли

Поглядев на точку, которая ползла по экранчику, я понял, что её траектория идёт на пересечение с нашей, хотя, мог только гадать, что это такое.

– Да её уже и так видно, – кивнул в окно рулевой. – К военной подлодке лучше не приближаться.

Действительно, в окно виднелся грязно-серый силуэт подлодки, идущей в надводном положении, с большими белыми цифрами на рубке. Рулевой принялся корректировать курс, а я понял, что моя карьера морского волка уже закончилась.

Соловки удивили меня сочетанием северной суровости с почти южным изобилием зелени. Монастырские стены были могучи. Вместо бута, которым мы пользовались на целине, здесь чьи-то сильные руки громоздили и прилаживали друг к другу целые валуны. Ощущалась древняя жизнь – у меня до сих пор хранится кованый гвоздь, найденный в монастырском дворе прямо под ногами.

Да и повсюду, куда я успел добраться на главном острове Соловков, было необычно, диковато и величественно. Выложенные камнями каналы и пруды, лесистые холмы, листы морской капусты, развешанные для просушки, как одежда…

Но при этом сквозь узкие стрельчатые окна монастыря была видна бухта, напичканная военными кораблями (на Соловках тогда была расположена военно-морская база).

Ещё не знал я про мрачное советское прошлое Соловков, про лагерь особого назначения. Меня удручало лишь то, что в таком замечательном (сейчас я бы добавил: намоленном) месте расположили военную базу.

Закончу смешным и нелепым эпизодом последних дней нашей армейской жизни. Что было – то было.

Армия оказалась для нас довольно условной, но мы склонны были считать себя уже тёртыми калачами и с видом знатоков обсуждали армейские традиции. В частности, кого-то осенила идея, что завершение «службы» надо отметить. Ничего, что нет выпивки. Знаете, ведь солдаты и одеколон пьют. Слово за слово, подбадривая друг друга, мы разлили по кружкам имевшийся одеколон. Получилось не больше пары глоточков на каждого. После этого все застыли в нерешительности. Мне вдруг стало смешно, что вот, болтали-болтали, а как до дела дошло – спасовали. Взял я свою кружку – и выпил одним махом. Не помню, последовал ли кто-нибудь моему героическому примеру или я остался в одиночестве. Зато помню, как долгое время у меня изнутри пахло одеколоном: довольно противное ощущение.

Дополнительное время

В начале пятого курса ко мне подошла Таня Боровкова с вычислительного отделения и небрежно спросила:

– Вить, хочешь работать в Академии наук?

Странно было бы ответить на такой вопрос отрицательно, и я вскоре оказался научно-техническим сотрудником Центрального экономико-математического института АН СССР. Там заведовала лабораторией, а потом и отделом проблем уровня жизни Наталья Михайловна Римашевская, старшая сестра Тани, которая и поручила ей найти математика с выпускного курса.

Тогда у ЦЭМИ не было ещё своего здания, и мы располагались на Волхонке, за Музеем изобразительных искусств. Здесь же находился Институт философии, но, сколько я ни приглядывался к объявлениям соседей-философов, ничего интересного для себя высмотреть не мог. Идеологическая броня накрывала их надёжно.

Режим посещения работы у меня был очень свободный – спасибо Наталье Михайловне и общей академической обстановке. Да и сидеть там было особенно негде.

Тем временем возникло ещё одно неожиданное обстоятельство жизни. На нашем курсе объявили о создании группы, которая после получения дипломов останется при мехмате ещё на год для изучения французского языка, а затем поедет в Алжир для преподавания математики на французском в институтах страны. Я решил попытаться попасть в эту группу и надо же – удалось! И ещё год числился на мехмате студентом после того, как сдал госэкзамены и получил диплом. Даже стипендию платили.

Французским мы занимались группой в пять-семь человек по несколько часов в день. Язык мне очень нравился, куда больше английского, который я учил много лет – в школе и на мехмате. Энергичный курс позволил мне узнать французский не хуже, а на какое-то время даже лучше, чем английский.

Нас ориентировали на преподавание математики, но не ограничивались этой стороной языка. Не ограничивался и я. Мне нравился книжный магазинчик на улице Веснина, за МИДом. Сюда временами завозили книжки дешёвых серий классики из Франции. Их раскупали за несколько часов, поэтому надо было отслеживать день завоза. Особенно радовался стихам. Английская литература там тоже была, но преимущественно коммунистической ориентации.

Такое вот замечательное дополнительное время студенчества у меня образовалось. После получения диплома я работал в ЦЭМИ уже инженером (120 руб. – это на десять рублей больше, чем младший научный сотрудник, поэтому я с лёгкостью отказался от должности, сулящей научный стаж). На работу уходило мало времени, потому что я оказался единственным в отделе, кто программировал: тогда это было совершенно новым делом, чем-то вроде магии, даже в Академии наук. Эффективность программирования всех поражала, и регламентировать мою занятость было некому.

Чем ближе к возможному отъезду, тем больше возникало сомнений – а надо ли мне в Алжир? Из рассказов тех, кто там отработал, получалось, что это выгодно (после положенных двух-трёх лет работы все покупали машины, квартиры или дачи), но заниматься преподаванием алжирцам – скучно. Одни спасались трудоголизмом, погружаясь в самостоятельные математические исследования. Другие рисковали спиться, поскольку в аптеках продавался очень дешёвый спирт. К тому же ехать предполагалось семьёй, и было беспокойно, как дочка выдержит африканский климат. Непонятно, чем там заниматься жене. Жалко и бросать ЦЭМИ. Наконец, поехать за границу на пару месяцев – это увлекательно, но на пару лет расставаться с родиной не хотелось.

Всё решилось само собой. К моменту оформления документов истёк срок наших характеристик. Надо было заново утверждать их на парткоме, который за этот год сменился и стал гораздо менее либеральным. Нас вызывали по одному. Со мной завели разговор о шестидневной войне Израиля против арабских стран, окруживших его сильно превосходившими силами. Действительно, Алжир был совсем рядом с этим клокочущим регионом. Пока получалось оставаться в рамках фактов, я как-то балансировал с ответами, но когда от меня стали требовать продекларировать свою солидарность с арабским миром в этом конфликте, как было положено в соответствии с советской политикой, мне врать не захотелось. Сказал, что положение крошечной страны, окружённой агрессорами, не признающими её право на существование, понять можно.

Мою характеристику не утвердили. Алжир отменился.

Но наряду со всеми этими делами – завершением учёбы, началом работы, семейной жизнью, занятиями французским – развивалась ещё одна новая особенность моего существования. Среди разнообразных попыток письменного творчества постепенно формировалось основное русло моих усилий. Я читал тех, кого считали философами другие, и тех, кого сам считал философом. Выписывал цитаты, записывал и шлифовал собственные мысли. Всё это начинало складываться в будущую «Книгу без титула». Может, для этого мне и было дано некое дополнительное время?..

Помню, как лет в семнадцать-восемнадцать задумался: ну, стану взрослым, кончу институт, пойду работать, женюсь, дети появятся… Ну, в походы буду ходить – по выходным или в отпуск… А ещё что?.. Чем жизнь, по большому счёту, будет заполнена?..

И вот теперь блики Луча становились понемногу всё ощутимее. Далеко ещё было до самого представления о Луче, но чувствовалось взаимодействие с чем-то, что способно наполнять жизнь…

Начало реальной жизни

Думаю, что я получил от судьбы достаточно льготные условия становления. И в детстве, и в отрочестве, и в юности. Даже когда закончилась учёба в университете, когда я обзавёлся семьёй, пошёл работать и стал думать о заработке, исходя уже не из собственной неприхотливости, а из житейской ответственности за тех, кто от меня зависит, – всё получалось как бы само собой. Естественным стал и переход к полноценной работе в ЦЭМИ: режим посещения остался весьма щадящим, оставлявшим свободу для творческого самоопределения. Так что не могу сказать, что, распрощавшись со студенческой жизнью, я перешёл к суровой реальной повседневности.

Тем не менее, испытание реальностью у меня началось. Обычно словом «реальность» называют совсем иное: нечто вещественное, не считающееся с нашими мечтами и упованиями. Для меня оно означало ту истинную подоплёку видимого мира, которую необходимо осознать, чтобы в нём реально ориентироваться. Тогда я не смог бы этого сформулировать, но переживание было именно таким. Мне казалось, что всё до поры до времени вторично по сравнению с тем, как оно на самом деле, и главные усилия нужны, чтобы в этом разобраться. Именно реальность – та часть человеческого опыта, которая неподвластна нашему воображению, – становилась для меня побуждением к работе и логики, и воображения, без которых тщетно пытаться понять эту самую реальность.

Всё более приоритетной становилась работа над «Книгой без титула». Остальные житейские проблемы приходилось решать так, чтобы при всех своих житейских долженствованиях можно было читать, думать, писать. Таков был облик той повелительной реальности, которая начала мне приоткрываться.

Книга вторая. Этапы и эпохи

Глава 6. Походы, поездки, полётки

Север и тропики, Дальний Восток и западные славяне. Уроки повсюду.

Глава 7. Предметы времени

Первый полиэтиленовый пакетик. Прощание с пишущей машинкой.

Глава 8. Жизнь трудовая и личная

Как я не стал кандидатом наук, зато оказался писателем.

Глава 9. Вера, мистика и Тайна

Честные рассказы о том, о чём не расскажешь.

Глава 10. Распад советского строя

Житейские подробности политического катаклизма.

Глава 6

Походы, поездки, полётки

(1961—2006)

В первой части естественнее было придерживаться хронологической последовательности судьбы. Но теперь хочется вглядеться в некоторые линии жизни с их особым содержанием. Если одни относятся, как и раньше, к определённому периоду времени, другие проходят – может быть, несколько отрывочно – по разным возрастам.

Сам объединяющий взгляд на события той или другой линии (той или иной главы жизни) помогает мне лучше увидеть её смысл, значение для судьбы в целом. Буду благодарен терпеливому читателю, который составит мне компанию в этом частном исследовании, примиряясь порою с забеганиями вперёд. Надеюсь, что в итоге успею разъяснить всё наиболее важное.

Начну с линии путешествий. В основном она пролегает по эпохе молодости, хотя некоторые примечательные посещения новых мест случались и позже. Впрочем, можно ли говорить о путешествии «посещение»? Скорее небольшая дополнительная жизнь…

Линии странствий

Не могу назвать себя путешественником. Путешественник – это испытатель мира собой. Я больше наблюдал.

Но всё-таки этих «дополнительных жизней» было у меня достаточно для того, чтобы они питали основную жизнь впечатлениями и обогащали её разнообразными ракурсами понимания мира. И если путешественник – это губка впечатлений, то моя роль была именно такой.

Маленькие путешествия и побольше, самостоятельные и деловые, неброские и экзотические… О некоторых можно было бы написать самостоятельную книгу, полную всевозможных подробностей и переживаний, но всех книг не напишешь.