Придурки, или Урок драматического искусства (сборник)

ЖУК. Сима!

ЗЮКИНА. Ну, ладно, ладно – из носа! (Проходит по гримерке в лихом приплясе.)

Гоп-стоп, Зоя,
Кому давала стоя?
Я давала стоя
Начальнику конвоя!

БОНДАРЬ. Чтобы зэк зарыдал, ему много не надо.

ЗЮКИНА. Какой зэк, какой зэк? Я про первый ряд говорю! Чтоб кителя у них от соплей намокли, а у ихних жен чтоб всю штукатурку с морд смыло! Вот какой нужен спектакль! Сделаем – опер нам все устроит. У него даже на самом верху отчим-фуетчим. Старлей, а даже к начлагу дверь ногой открывает! (Фроловой.) Позанимаешься со мной сегодня еще? Есть сгущенка.

ФРОЛОВА. Лучше тушенка.

ЗЮКИНА. Нету. Сгущенку сразу даю.

ФРОЛОВА. Годится.

ЖУК. Весна, а усё под тридцатник держит. За ночь всю еду из тела холодом вынимает…

Пауза.

ШКОЛЬНИКОВ. Во второй своей жизни я должен был воевать. Всем классом пришли в военкомат. Через три дня уже грузились в теплушки. В последний момент меня срочно – в штаб. Перед штабом – «зис» отчима. Спасать прибыли. Так и вышло. Мать руки заламывала, отчим ногами топал, грохотал: что я хочу убить ее… Прямо из штаба меня – в училище. Эшелон ушел без меня. Почти все ребята погибли. Первой же зимой, под Москвой.

СПИВАК. Вы тоже могли погибнуть.

ШКОЛЬНИКОВ. Я не боюсь смерти. Погибнуть за Родину – это большая честь. Хотя, конечно, никогда не представлял себя мертвым. Наверное, этого человек вообще представить не может.

СПИВАК. Может.

ШКОЛЬНИКОВ. Смерть – это несуществование. Как можно это представить?

СПИВАК. Смерть может быть и освобождением.

ШКОЛЬНИКОВ. Извините, Ефим Григорьевич. Вы больше меня знаете о театре, вообще о жизни. Но о смерти я знаю больше вас.

СПИВАК. Вам приходилось участвовать в расстрелах?

ШКОЛЬНИКОВ. Проведение подобных мероприятий входит в наши обязанности.

СПИВАК. Поверьте, я не хотел вас задеть.

ШКОЛЬНИКОВ. Задеть – чем? Это – служба. Она часто трудней, чем на фронте. И важней. Без нашего металла не будет брони, без брони – танков. Я всегда понимал важность и нужность моего дела. Но иногда, и в последнее время все чаще, я будто бы возвращаюсь в мою первую, несбывшуюся жизнь. И спрашиваю себя: это – я?.. (Помолчав, убежденно.) Я смогу сыграть Незнамова. Потому что понимаю его, когда он говорит: «Я ничто, я меньше всякой величины…»

СПИВАК. А когда он говорит: «Я чувствую, что по какой-то покатости, без участия моей воли, я неудержимо влекусь к острогу»? Это – понимаете?.. Вы чем-то взволнованы. Что-то произошло?

ШКОЛЬНИКОВ. Да. И это поразительно. Неожиданно, странным зигзагом судьбы свершилось то, о чем я даже мечтать не мог бы в той своей первой жизни. Это было невозможно, немыслимо, для этого мне не хватило бы везения и таланта. Это просто какой-то не заслуженный мною подарок судьбы.

Из гримерки на сцену возвращаются БОНДАРЬ, ЖУК, ЗЮКИНА и ФРОЛОВА.

ФРОЛОВА. Ефим Григорьевич, на завтра кого вызывать?

СПИВАК. Сейчас скажу. Черт, блокнот в балахоне забыл. (Жуку.) Если вас не затруднит…

Школьников отдает Жуку ключ от чулана. Жук уходит.

СПИВАК. Так в чем же этот подарок судьбы?

ШКОЛЬНИКОВ. Лариса Юрьевна, могу я попросить вас пройти со мной маленький отрывок – где Кручинина дает Незнамову деньги на пальто для Шмаги?

ФРОЛОВА. «Деньги, сколько нужно, я заплачу». Этот?

ШКОЛЬНИКОВ. Да.

ЗЮКИНА. Изменщик, изменщик!

ФРОЛОВА. «Деньги, сколько нужно, я заплачу. Вы потрудитесь?»

ШКОЛЬНИКОВ. «Да здесь и труда никакого нет».

ФРОЛОВА. «До свиданья».

ШКОЛЬНИКОВ «(помолчав). Позвольте мне у вас руку поцеловать!»

ФРОЛОВА. «Ах, извольте, извольте…»

ШКОЛЬНИКОВ (берет руку Фроловой, Спиваку). Вот в чем этот странный подарок судьбы… Здесь, на этой сцене, я, безродный любитель, волей случая работаю с вами, с одним из лучших режиссеров страны, и с самой поразительной актрисой предвоенной Москвы – с ни с кем не сравнимой Ларисой Юрьевной Рейн!

В панике, в животном смертельном ужасе Фролова вырывает руку и забивается в самый дальний угол сцены.

ФРОЛОВА. Нет! Нет! Не знаю никакой Рейн! Я Фролова! Фролова! Фролова!

ШКОЛЬНИКОВ. Эта ваша фамилия по мужу. А девичья – Рейн. Под ней вы и играли на сцене.

ФРОЛОВА. Не знаю никакой Рейн! Нет никакой Рейн! Я Фролова» Зэка Фролова, двадцать четвертая бригада, ЧСИР, пять лет!

ШКОЛЬНИКОВ. Прошу вас, Лариса Юрьевна, успокойтесь!

ЗЮКИНА (Школьникову). Вы говорили, ей не было тридцати. Сейчас, значит, не больше тридцати пяти?

ФРОЛОВА. Да! Да! Ей тридцать пять лет! Тридцать пять! Тридцать пять! А мне сто! Посмотрите же на меня! Посмотрите на меня: я старуха! Старая падаль! Старая падаль! Старая падаль!

ШКОЛЬНИКОВ. Вам тридцать пять лет. И никогда больше не будет. У таких актрис, как вы, нет возраста.

ФРОЛОВА. Боже милостивый! Боже милосердный! Да за что же мне это проклятье?! Почему Ты не оставишь меня в безвестности даже в этом аду?!.

ЗЮКИНА. Вон оно что. Рейн. Лариса Рейн. Ни фуя себе фуя!.. (Отводит Конвойного в сторону.) Тушенка, говоришь, есть?