Рутинная работа

– Подтверждаешь пятерку! Твой руководитель. Тот под чьим началом ты добился успеха.

– Не понимаю.

– Ну, для начала, он действительно хороший руководитель, и видел, что ты немного зарвался. Но он боялся что, попросив об этой услуге кого-то из тех, кто преподает вам основные предметы, он подпортит тебе учебу. Ведь мой курс маленький, мы с тобой больше не увидимся. А с другими ты пойдешь до конца.

– Вы знаете, а мне нравятся, в глубине души, эти методы. Чувствую себя оплёванным, но все это очень интересно.

– Возьмешь дополнительный курс?

– Конечно.

– Так! Я сейчас пятерку на четверку исправлю.

– Исправляйте.

Конечно, ничего он не исправил. А на пятом курсе я получил дополнительную специальность: «Специалист по конфликтным ситуациям в отдаленном космосе». Эта работа завела глубже в рабочие дебри и далее я написал работу о совместном труде с гляциологами в условиях полной изоляции, что несколько растопило сердце декана факультета гляциологии, и я прошел у него обучение по курсу: «Геология и гляциология на удаленных небесных телах».

И если психология никак не повлияла на мою дальнейшую судьбу, именно дополнительное образование в области гляциологии позволило мне рассчитывать на что-то большее, чем сокурсники.

И к концу института моя карьера уже была предрешена. Я с первой смены получу место в дальней экспедиции. Для меня это было достижением, ведь обычно выпускников берут на ближние рубежи, чтобы в случае непредвиденной ситуации сразу отправить их домой. Но я получил рекомендации, имел за плечами много работ по дальнему космосу и… Просидел со всем этим на Земле лишних три месяца. Все сокурсники успели улететь на Луну, Марс и Венеру. Кото-то даже успел вылететь оттуда и вернулся на Землю работать с бумагами или в институте. А меня никто не хотел брать, ведь это огромный риск взять юнца в дальнюю экспедицию. Приходилось ждать место, куда никто здравомыслящий не пойдет, и поэтому возьмут любого.

Но когда в агентстве уже стали осторожно предлагать мне контракт на Марс, появился Фрам. Мы нашли друг друга. Меня никто не хотел брать на дальние рубежи из-за юности, а после серьезной травмы прошлого геолога, полученной из-за устаревшего оборудования, никто из опытных ребят лететь на Япет решительно не хотел.

Так я и попал сюда. Однако, к чему эта история? Да к тому, что психологи просят нас запоминать свои сны и по возможности фиксировать их. И если сны начнут нас беспокоить, то надо обращаться к врачу. Перес, наш врач, всегда внимательно слушал нас, делал записи и давал рекомендации.

Однако Бернар как то сообщил мне, что Перес просто рисует каракули у себя в папке, периодически кивая, а потом просто дает антидепрессант. Дозировка зависит от того как часто он видел тебя в последнее время.

Так вот сегодня мне в пятый раз приснился тот же самый сон:

Я поднимаюсь по трапу на ракету, что доставит меня на межпланетник. Я неожиданно оборачиваюсь и вижу, что к ракете бежит моя любимая. Из-за травмы она не может быстро бежать, однако во сне она бежит еще медленнее, как будто время для нее идет медленнее, чем для меня. Вдруг громкий голос начинает обратный отчет с десяти.

Я ясно понимаю, что мне надо попасть в ракету иначе я умру. Я поворачиваюсь к ракете, и только тут до меня доходит, что багажа у меня нет и вообще, я стою голый в домашних тапочках. Ну ладно, если быстро бежать, я наверно успею забежать в ракету. Голос уже дошел до семи, у ракеты начинают работать двигатели на малом газу и дверь закрывается.

Значит надо бежать от ракеты. Я со всех ног бегу с трапа, но тут попадаю в зону замедленного времени и еле перебираю ногами. Я паникую, пытаясь бежать, и кричу любимой, чтобы она разворачивалась, но звука нет, она продолжает бежать ко мне и при этом почему-то плачет.

Все, 5-4-3-2-1

И тут время замирает, я кончиками пальцев касаюсь своей любимой, чувствую прикосновение, но не могу пошевелиться, только кручу головой. Любимая что-то говорит, но я не слышу. Тут вдруг я замечаю, что прямо над головой довольно низко проплывает воздушный шар.

В корзине шара сидит мой преподаватель психологии. Он улыбается и машет мне. Как вдруг кричит: «Время для пилюльки!». Он достает огромную металлическую таблетку размером с колесо самосвала и бросает ее прямо в меня…

Я подскакиваю на шконке, и со всего маха бьюсь головой о низкий потолок времянки. Искры вылетают из глаз, и я достаточно громко ругаюсь. Я падаю назад на кровать и громко дышу, стараясь собрать сознание в единое целое. Но тут сквозь звон в голове я слышу непоправимое, Бернар, спящий на нижней полке, не просыпаясь что-то бормочет, и переворачивается во сне на спину. Давай, дружище, вертись дальше, просто ляг на другой бок. Поначалу мне кажется, что именно это он и сделал, и тишину на времянке нарушает лишь тихое сопение Гарсона. Но это затишье перед бурей, Бернар просто набирал в легкие больше воздуха. Храп, нет, не так, ХРАП разноситься по времянке. Я вижу, как кружка с кофе едет по прикроватной тумбочке. Все, сегодня я уже не посплю.

С завистью смотрю на Гарсона, он не проснется, он спит как мертвый, разумеется, если он успел уснуть раньше Бернара. И теперь все, разбудить его может только он сам. Ну, или его будильник, который звенит, так что эту вибрацию улавливает сейсмограф. Нет, серьезно, я проверял.

А я тем временем спрыгиваю с лежанки, делать нечего, сейчас пойду, попью и попробую уснуть на кресле в рубке. Хотя храп Бернара добивает и до туда, но там хотя предметы при этом не движутся по полу.

Я захожу в предбанник и впотьмах, спотыкаюсь о чей-то скафандр. Бернар, мать его, все время кидает свой скафандр прямо посреди предбанника, сколько раз уже из-за этого ругались. Я не удерживаюсь на ногах и падаю прямо на скафандр, я тихонько ругаюсь и потихоньку пытаюсь подняться на ноги так, чтобы снова не навернуться. Но тут я чувствую то, отчего у меня холодок пробегает по спине.

Дым. В предбаннике пахнет дымом. Пожар! Я вскакиваю на ноги и безжалостно отпихиваю от себя скафандр Бернара. Я подбегаю к блоку управления, врубаю во всей времянке свет и дергаю за рычаг пожарной тревоги. Систему пожаротушения, которая активируется вместе с общей тревогой, я пока не активирую, если ее включить то придется отправлять времянку на базу, и по правилам агентства необходимо будет провести очень въедливое и длительное, полное бумажной волокиты расследование этого эпизода. Все живое в радиусе многих тысяч километров услышит эту тревогу. А здесь может быть все еще не так уж плохо, может просто проводка искрит, залью огнетушителем, да обесточу рубку, и тогда уже будем думать.

Я хватаю огнетушитель, прямо как на учениях, мгновенно выдергиваю защитную заслонку, освобождаю раструб и влетаю в рубку, полностью готовый к борьбе с огнем.

И представьте удивление мирно сидящего в рубке Фрама и тихонечко курящего свою трубку. Конечно, это запрещено, но с нынешними системами вентиляции и выработки кислорода это скорее вопрос гигиены, чем безопасности, поэтому на курение табака в агентстве уже лет двадцать закрывают глаза.

Фрам смотрел на меня с еле сдерживаемым приступом хохота. Он краснел от натуги, но сдерживался, стараясь даже не улыбнуться, хотя у него это не очень то получалось. Я же стоял в дверях рубки весь в мыле с тяжеленым огнетушителем в руках, а по всей времянке громко орал сигнал пожарной тревоги.

Тут из спальни чертыхаясь, в одних трусах, но с огнетушителем в руках вылетел Бернар. Пробегая предбанник, Бернар задел свой же скафандр и со всего маху, потеряв на лету огнетушитель, растянулся на полу.

Он тут же вскочил на ноги, подхватил огнетушитель и, пропихивая меня вглубь рубки, сам ввалился в нее, направив раструб туда же, куда и направил его я. Только Бернар в отличие от меня был человеком дела, и первым делом нажал на гашетку, а потом уже начал оглядываться по сторонам.

Через секунду Фрам уже сидел на кресле уже весь в пене. Бернар, сообразив что происходит, отпустил рычаг огнетушителя и теперь с «легкой неприязнью» таращился на меня. Фрам же откашлялся и выплевывая пену и заговорил:

– Ну, к слову сказать, в аварийной ситуации ты и Алекс сработали блестяще. – Фрам рукой медленно отирал пену с лица.

– Фрам, говорил я тебе, что твоя трубка мерзко воняет. Вон, даже, молодежь ее с пожаром путает. – Бернар хоть и пошутил, но продолжал сверлить меня гневным взором, я понимал, что от хорошей взбучки меня спасает лишь личное присутствие начальника экспедиции.

– Бернар, ты можешь идти спать. Кириллов, выруби сигналку, погаси свет и уберусь в рубке. Я пойду, сполоснусь, а потом мне следует с тобой переговорить. – Фрам погрозил мне пальцем.

Бернар на прощанье улыбнулся, изобразил недвусмысленный жест: «ну все, сейчас тебе будет плохо», и весьма довольный этим обстоятельством пошел дальше спокойно спать. Фрам тем временем тихонько напевал в душе, ледяная вода, как выяснилось, его тоже не берет.

А я, предчувствуя, что мне сейчас врубят по полной программе, может даже и до выговора дойдет, поплелся наводить порядок. Надо ж было так опростоволоситься? Облили начальника экспедиции из огнетушителя. Пускай и не я облил, но от этого не легче не стало, ибо Бернар пусть не злопамятный человек, но такого мне не спустит. Стоит ждать подвоха, натрут разогревающей мазью скафандр изнутри и все, целый день будешь пыхтеть, не в силах даже почесаться.

Я сидел в рубке, и чтобы хоть как-то скоротать тяжелые минуты ожидания наказания открыл фотографии ущелья, что скинул мне за это время Селиванов. Ущелье шло от основания горной гряды далеко на западе и шло параллельно хребтам, соответственно и экватору тоже. Однако в какой-то момент оно резко заворачивало на север, глубоко вдаваясь в горную цепь. Через сто пятьдесят километров на север ущелье быстро сходило на нет, за счет разрушившегося пика, засыпавшего ущелье своими обломками. Пик вероятно был уничтожен метеоритной активностью. В той области вообще не осталось высоких ледяных пиков, а было что-то вроде плато. Только вот плато это состояло из мелких осколков льда, а насколько эффективны против такого грунта наши вездеходы, мы видели на спуске в ущелье. Так что путь туда для нас закрыт.

Но ущелье, это наш шанс пройти на север, на целых сто пятьдесят километров в горы малой кровью. Сейчас мы должны были спуститься в ущелье и пробурить лед в той области, где ущелье начинает свой поворот на север. Таким образом, мы исследуем «молодую» часть горной цепи, заодно, может быть, немного проясним феномен образования самой горной цепи проходящей прямо по экватору.

Сейчас доминировала теория, согласно которой у Япета спутника Сатурна в свою очередь был небольшой спутник, который этот двуликий ледяной шар раздавил своей гравитацией, а затем притянул к себе осколки.

А значит, если мы найдем в горной гряде, какие-то инородные породы или просто лед иного состава, то подтвердим эту теорию. Так что призрачный шанс войти в историю у нас еще сохранился.

Но пока работаем вдали от «успеха», сейчас бурим на повороте, а потом, наверно через две-три недели отвезем бур по ущелью на сто пятьдесят километров вперед и там уже исследуем более древние горы.

Хотя я уже не был бы так уверен. Судя по высококачественному фото, бур пробил дно ущелья и улетел в какую-то пещеру. И теперь на фото красовалась лишь темная пробоина, уходящая куда-то вглубь, заодно немного обрушившая стенку ущелья. Я тяжело вздохнул.

– Как думаешь, сильно поврежден бур? – Фрам бесшумно подошел сзади, отчего я чуть не подпрыгнул в кресле. Кажется, я позвал маму, но это не точно.

– Да, кто его знает. Отверстие выглядит глубоким, но кто знает, что там внизу? – я, почему-то, стеснялся повернуться к Фраму. – Было бы хорошо, если бы Гарсон какого-нибудь самоходного робота собрал. Боюсь, как бы мы на подходе не провалились в эту самую пещеру. Рисковать людьми, пожалуй, не стоит.

– Не получится – Фрам деликатно не акцентировал внимание на этой шутке.

– И что тогда? Просто пойдем, как на прогулке?

– Нет. Будем действовать, как альпинисты – идти в связке, а Бернар на вездеходе будет ехать позади на безопасном расстоянии. Если первый провалиться, то на веревке повиснет. Если остальные и не вытащат, «Мальта» задний ход даст. У нас Гарсон альпинист, подскажет что да как.

– Звучит логично. – Повисла пауза, я все ждал кары, но ее не было. Я и с логикой похода был не согласен, в прошлый раз в альпинистском стиле ходили – было ой как не сладко. Я просто не хотел усугублять. Лучше бы Фрам разбил мне лицо, я бы хоть не мучился ожиданием. И тут я не выдержав, выпалил. – Извини за огнетушитель.

– Вот еще, ты это заканчивай. Все правильно сделал. – Фрам по-отечески улыбнулся и положил мне руку на плечо. – Я буду на редкость глупым руководителем, если начну подчиненных за выполнение инструкций наказывать. Комично, обидно, это да. Даже больше, я верен, что эта история войдет в сборник «лучших баек дальних экспедиций». Но ты все сделал так, как должен был.