Мельница времени

– Совсем страх потеряли, окаянные?! В чужих владениях промышлять вздумали?! Все, что в горах – мое! Ну-ка, марш отсюда, пока не изжарил!

Клык, едва шевеля трясущимися от страха губами, чуть слышно пролепетал:

– Бо-сор-кун …

И тут же, осмыслив сказанное, подскочил, как ужаленный, и опрометью ринулся к подножию, увлекая за собой остальных.

– Босоркун! Босоркун! Спасайся, кто может! – истошно вопил он.

От этих нестерпимых криков кони шарахнулись и помчались в степь, не дожидаясь седоков. За ними следом, ничем не уступая в скорости, неслись насмерть перепуганные Песьеголовцы.

Катя чуть втянула голову в плечи и сокрушенно подумала:

«Вот этого мне сейчас только не хватало! Что ж так не везет-то?!».

– Чего съежилась? Холодно, что ль? – с насмешкой спросил тот же голос.

Катя обернулась. Несколько выше на склоне стоял высокий и худой, как жердь, старик в выцветших дырявых одеждах. Тот, которого она уже видела перед побегом. Одно из длинных крыльев за его спиной было упруго расправлено. Наверное, именно им он и взмахнул, разом сдув Катиных преследователей. Другое же бессильно повисло и волочилось по земле. В его середине зияла воспаленная рана, оставленная стрелой Ягинь.

– Что молчишь? Тепла, спрашиваю, прибавить? – с легкой издевкой произнес он.

– Не надо, – отрицательно замотала головой девочка. – И без того жара несусветная.

– А что тогда надо? – снова последовал вопрос.

– Ничего не надо, – ответила Катя.

– Как это ничего? – удивился старик. – Всякому всегда что-нибудь да нужно. В этом и есть смысл жизни. А тут, на тебе, ничего. Совсем?

– Ну-у, не совсем, – протянула Катя. – Мне на площадку надо попасть, во-он на ту.

– А зачем?

– Ну, просто надо и все.

Босоркун нахмурился и недовольным тоном произнес:

– Ты давай не хитри, не увиливай. Без моего позволения вообще шагу не сделаешь. Ясно?

Девочка обескуражено молчала. Говорить или не говорить? Не сказать, никуда не пустит. Сказать, значит тайну раскрыть. А он вдруг возьмет и свредничает. Тогда еще хуже получится. Но делать нечего, она решила сказать. Была, не была!

– Мне там надо постоять немного, звуки послушать.

– Это, какие такие звуки? – подозрительно сощурился старик. – Здесь все звуки – мои. Что это ты взялась чужие звуки слушать?

«Вот ведь неугомонный какой, – сокрушенно подумала Катя. – Натерпелся, наверное, тут в одиночестве. Теперь вопросами замучает».

Но другого выхода не было: сказала «а», говори «б». И она пояснила:

– Мне журчание одно распознать нужно.

– Журчание?!! – Босоркун аж затрясся. – Воды?!!

И тут же ощерил длинные желтые зубы, как рвущийся с цепи пес.

– Я понял! – грозно прокричал он. – Тебя подослали, чтобы меня извести! Все, тебе конец!

– Да вы тут сговорились, что ли?! – выпалила в ответ девочка. – То Ягини, к которым в плен попала, шпионкой обозвали! Теперь вы еще!

– Ты у Ягинь в плену была?! – выпучил глаза старик. – Они тебе враги, что ли?!

– Ну, не друзья, во всяком случае, – хмуро произнесла Катя. – Муравьям меня хотели скормить.

– Это меняет дело, – несколько успокоившись, промолвил Босоркун. – Рассказывай.

«Правда, оказывается, что общая беда сплачивает», – хмыкнула про себя девочка.

И продолжила:

– Никакой водой, которую вы так боитесь, я вас изводить не собираюсь. Мне просто послушать надо и дальше идти. Только не спрашивайте, зачем. А то это до бесконечности длиться будет. Пожалуйста.

Босоркун молчал и подозрительно косился на Катю. Было видно, что его гложут какие-то сомнения. Наконец, он негромко пробормотал:

– Сама и впрямь не Ягиня. Значит, змеиного коварства у нее нет. Да и мала слишком, чтобы так хитрить изощренно. Что тогда?

– Это вы о чем? – искренне поинтересовалась девочка.

– О речах твоих прельстительных, – все еще с прищуром во взгляде сказал Босоркун. – Сколько на свете живу, никто уважительно на «вы» не называл, «пожалуйста» не говорил. Все только клянут.

– Ничего удивительного тут нет, – улыбнулась Катя. – Вы своим жаром дождевые тучи отгоняете, посевы губите. Вот и ругают. А мне вы пока ничего плохого не сделали. Даже наоборот, Песьеголовцев прогнали. За что же я вам грубить буду?

Старик задумчиво крякнул, бережно расправил раненое крыло и сел.

– У меня детство было очень тяжелое. Жили в нищете, впроголодь. Не только мы, все соседи. Выйдешь, бывало, из лачуги, под ложечкой страсть, как сосет. А глянешь вверх, птицы над головой парят. Сразу так хорошо становилось, даже про голод забывал. Вот и появилась у меня мечта заветная, летать научиться. Чтобы в поднебесье парить, людей радовать. Мечтал, мечтал, крылья и выросли. Когда о чем-то бескорыстно мечтаешь, то обязательно сбывается. Ах, с каким упоением я тогда летать начал! Но недолго. Однажды неожиданно туча грозовая налетела, крылья разом насквозь промочила. Будто кто-то нарочно ее наслал, чтобы мечту мою сгубить, других радовать. Ну, и низвергся. Вот здесь как раз, в горах этих. Сколько весь переломанный пролежал, даже не помню. Без пищи, без воды. Аж высох. Но ничего, выжил. Так тут и остался. Только вот страх жуткий перед водой, дождем превозмочь не смог. До сих пор внутри холодеет от одной мысли о влаге. Поэтому сейчас, лишь кости ломить начинает, знаю, дождь надвигается. Срываюсь с места и мчусь его прочь отгонять. А люди не понимают, что лишь себя уберечь стараюсь. Гадости выкрикивают, камнями, палками кидают, всякие ужасы про меня рассказывают. Вот эти, так вообще додумались, стрелой угодили. Болит страшно. Теперь, думаю, летать больше не смогу, потому что рана не заживает, только хуже становится.

Катя подошла и внимательно осмотрела поврежденное место. Оно было сильно воспалено, от осевшей на нем пыли по краям начало выступать нагноение. Хорошо, что кость была не задета, только мягкие ткани.

– Вам бы рану обработать надо, – со знанием дела сказала девочка. – А потом чем-нибудь прикрыть, чтобы грязь не попадала. Все и пройдет.

– Обработать, это как? – не понял старик.

– Водой чистой, по крайней мере, промыть. Перекиси водорода и стрептоцида у вас, думаю, не найдется.

– Во-до-ой?! – затрясся побледневший Босоркун.

– Да не дрожите вы так, – успокаивающе произнесла Катя. – Как ребенок, честное слово. В детстве, вон, и умывались, и в реке плескались, ничего же страшного не произошло. Даже крылья потом выросли. Вода-то у вас где-нибудь здесь есть?

При упоминании о воде старик снова задрожал, а его учащенное дыхание стало вырываться с шумом. Однако желание излечить крыло было, наверное, сильнее страха, потому что, наконец, он еле слышно прошептал: