Мельница времени

Вся она была какая-то несусветно перекошенная, будто ее несколько раз роняли с высоты. Стены, казалось, давно забыли, как выглядит прямой угол, под которым они должны находиться по отношению друг к другу. Составляющие их бревна местами подгнили и разъехались настолько, что в щели между ними можно было без труда просунуть руку. Замшелая крыша съехала на один бок, как залихватски заломленная шапка. С одной из стен на Катю подслеповато и недружелюбно щурилось крохотное оконце. Находящаяся, по всей видимости, на противоположной стороне дверь, несмотря на полное безветрие то открывалась, то закрывалась, издавая противный, схожий с зубной болью, скрежет, отчего на сердце становилось еще гаже и тоскливее.

Избушка располагалась на невысоком столбе, похожем на лишенный коры ствол дерева. Таком же гладком и белесом. Хотя своей фактурой он чем-то напоминал и кость.

«Ну, это вообще уже!», – содрогнулась девочка.

И принялась шарить глазами по сторонам, точно пыталась углядеть тын с нанизанными на него черепами. Точь-в-точь, как на иллюстрациях Ивана Билибина. Но к своей радости такового не обнаружила. В это время избушка заколыхалась и натужно повернулась оконцем в сторону леса, а дверью – к девочке. Та в очередной раз издала душераздирающий скрип и распахнулась. Вслед за этим изнутри раздался низкий голос, тяжестью своего звучания напоминающий гудение пароходной трубы:

– Что стоишь, как стоеросовая?! Входи, коли пришла! И дверь прикрой! Сыростью тянет!

Было невозможно предположить, кому он принадлежал. Но в нем сквозило крайнее раздражение, это – точно.

Из дверного проема выскользнула корявая лесенка и нижним концом с размаху ткнулась во влажную землю, подняв фонтанчик брызг. При этом девочке показалось, что ее вытолкнула черная, как смоль, кошачья лапа.

«Кто же там обитает-то?», – задалась вопросом Катя.

Фраза еще не закончилась, как девочку мощно повлекло внутрь. Не успела она опомниться, как оказалась в жилище. Сила была так велика, что ей едва удалось сохранить равновесие и не упасть на порядком замусоренный и давно не мытый пол. Около одной из стен в полумраке угадывался колченогий табурет и ветхий стол, заваленный каким-то хламом. Вдоль другой располагались широкие полати. Ближним краем они примыкали к находящейся непосредственно у входа выгородке, напоминающей шкафчик с дверкой, голбцу. На самих же полатях полулежало нечто.

Прежде всего, в глаза бросалось тело, занимавшее добрую половину пространства. Порядком иссохшее от старости, со скрюченной временем спиной, но когда-то, безусловно, могучее. Кость – широкая, плечи – мощные. Его укрывали многочисленные ниспадающие складки какой-то ветоши. Над телом царила непомерно большая голова, увенчанная несуразным конусообразным убором, похожим на шлем. Он пестрел рыжими пятнами то ли проросших лишайников, то ли ржавчины. На изборожденном глубокими морщинами лице выделялся огромный загнутый к низу нос, доходивший почти до раздвоенного подбородка, и выпученные из-под косматых бровей глаза с вертикальными зрачками. Они буравили острым взглядом, недобро с тщанием прощупывали и пронизывали насквозь.

Наконец, ввалившийся кривой рот разверзся и обнажил чудовищные клыки. Вокруг снова раздраженно загудело:

– Ты чего здесь шляешься, от дел отвлекаешь?! Жить надоело?! Другой дороги, что ли нет? – и окатило смрадным дыханием.

Девочка съежилась, пожала плечами и отрицательно замотала головой: нет, мол. По правде говоря, от этого взгляда, нервозного гула и напора ей стало совсем не по себе.

– Хватит мне тут в молчанку играть! – опять завопило с полатей. – Рассказывай!

«Ага, – стараясь справиться с охватившим ее беспокойством, подумала Катя, – сейчас расскажешь, вообще отсюда не выберешься и никуда не попадешь».

Желая потянуть время, она собралась с духом и робко промолвила:

– Вообще-то по обычаю надо сначала накормить, напоить, спать уложить, а потом уж и с расспросами подступаться.

Брови существа моментально сошлись на переносице, а глаза угрожающе сузились.

– Ишь, ты! – зарокотало оно. – Указывать мне тут вздумала! Да знаешь, что я с тобой за это сделаю?! – и начало приподниматься.

Огромная голова уперлась в потолок с такой силой, что он жалобно затрещал. Чудище замерло, а потом, очевидно, передумав, снова опустилось на полати, которые тут же сдавленно заныли. При этом оно заерзало, мелко затряслось и разразилось какими-то неразборчивыми звуками. То ли закхекало, то ли заперхало. Противненько так засмеялось, одним словом.

– Так ведь гостей-то не ожидалось, вот на стол и не собрано, – вдруг без прежнего гудения тоненьким голоском загнусавило оно. – Яств никаких не припасено, потчевать нечем. Не взыщи! – и снова задергалось, будто его душил безудержный смех.

А отсмеявшись, добавило:

– У самой маковой росинки уж, сколько времени во рту не было! – и смерило девочку плотоядным взглядом.

Уловив последнюю фразу, Катя удивленно вскинула глаза и обескуражено выдавила:

– Так вы, что … женщина?!

– Ты, девка, совсем, видать, ополоумела! Не знаешь, с кем речи ведешь! Яга я! – вновь, как из пушки, пальнуло ей в ответ.

При этих словах Катя окончательно опешила. Эта суровая страхолюдина никак не походила на ту, которую показывали в фильмах. Та фыркала, брюзжала, ворчала, но делала это, в общем-то, безобидно. И, в конце концов, помогала добру молодцу, забредшему в ее избушку. Хотя, конечно, в этой ситуации она сама явно на смелого и бойкого на язык молодца не тянула. Да и Баба Яга была отнюдь не киношная. Так что рассчитывать на ее помощь вряд ли стоило.

Наверное, девочка, погрузившись в свои мысли и не заметила, как начала потихоньку рассуждать вслух. Потому что Яга вдруг спросила:

– А ты откуда знаешь, что я – Баба?

Катя, хотя и не поняла сути вопроса, машинально ответила:

– Так все об этом знают.

И замерла в тревожном ожидании, не смея предположить, какую реакцию вызовут ее слова у суровой хозяйки.

Та вдруг распрямилась, насколько могла, выпятила грудь и надулась от гордости. При этом ее глаза зажмурились от удовольствия, а губы растянулись в самодовольной улыбке.

– Помнят, значит, людишки, – промурлыкала она. – Помнят и чтут.

При этом Катя вспомнила, что где-то читала, будто в стародавние времена слово «баба» имело уважительный оттенок и означало «праматерь». Тут в ее голове промелькнула некая догадка и, желая проверить, она спросила:

– А вы праматерью кого будете?

Хозяйка расправила плечи и пророкотала:

– Великого народа Ягинь! Слыхала про такой?

«Еще бы!», – хмыкнула про себя Катя, но вида не подала, а только согласно кивнула.

– А что слыхала-то? – не унималась Яга, которой, наверное, льстила такая известность.

– Ну, то, что скользят стремительно и бесшумно, ядом плюют, воюют со всеми.

– А кто их в бой ведет, знаешь ли?

– Яжа с Серпентой.

– Ба! Да ты знакома с ними, что ли?!

– Ну, так, виделись пару раз, – уклончиво ответила девочка.

– Все правильно говоришь! – оживилась хозяйка и принялась хвастать. – Славное семя взросло! Все в меня! Я в свое время, знаешь, какой воительницей была! Никто супротив выстоять не мог! Ни в одиночку, ни дюжиной! От весны до осени палицей натешусь, наиграюсь, а с первым снежком до оттепели – на покой. Силушки богатырской для подвигов новых набираюсь. Так спала, посапывала, аж занавески в доме ходуном ходили.

Несмотря на мрачную тревожную обстановку девочку разбирало искреннее любопытство. Она впервые слышала подлинную историю Яги, которая существенно отличалась от версий, изложенных в любимых сказках. Поэтому не удержалась и спросила:

– А как же вы здесь-то оказались?

– Когда Ягини в силу вошли и мною начатое продолжили, я за серьезное дело взялась, которое и ловкости недюжинной, и хитрости немалой требует. На границе место заняла!

– На какой границе? – не поняла девочка.