Вечная мерзлота

Габуния не стал спорить, только улыбался, видно было, что он очень рад гостям. Развели огонь на старом кострище на тундровом взгорочке. Вокруг лежали распиленные вдоль бревна, чтобы сидеть, был устроен столик.

– Вот, что значит немецкая аккуратность! – похлопал Иван Семеныч по отструганной столешнице. – Наши ни за что не стали бы такое гоношить! На песке бы перекусывали!

Габуния поставил на стол сумку и посмотрел внимательно на Грача:

– Почему немцы? Это я просил сделать! – грузин театрально развел руки и стал доставать закуску. – Что тут нам положили? Муксун копченый – люблю, стерлядку не люблю, картошка в мундире… это тоже люблю!

Местные девчата с загорелыми лицами выглядели по-деревенски, все с косами и косичками, одеты, хоть и в рабочее, но чисто. Головы прикрыты платками с подшитыми сетками от комаров, сейчас они их откинули, открыв симпатичные молодые лица. Все босоногие. Только бригадир был в высоких резиновых сапогах и сером пиджаке с пустым рукавом, заложенным в боковой карман. Часть девушек работали на берегу, другие сидели дружной стайкой у своего костра, отмахивались от комаров, и весело выспрашивали о чем-то Егора. Бригадир, не отрываясь следил, как заводят невод, потом встал и подошел к воде. Прикурил, чиркнув спичку одной рукой.

Габуния с Беловым и Грачом выпили. Закусывали. Лейтенант госбезопасности, соскучившись по людям «с воли», не умолкал:

– В совхозе в основном немцы… скажем честно, – он с веселой улыбкой поднимал палец вверх, – в основном, немки! План выполняют, живут хорошо, все есть – пекарня, рыба, овощи, олени… даже свиней завели! В этой бригаде половина немки, половина – латышки, бригадир – эстонец. Зовут Айно…

– Что у него с рукой? – спросил Грач.

– На лесозаготовках деревом раздавило… Давайте еще по маленькой, сейчас потянут!

Лодка с дальним крылом невода, описав круг, причаливала к берегу. Вся бригада зашла в ледяную воду, кто по щиколотку, а кто и по колени… вскоре все уже впряглись и потянули на песок тяжелый невод. По поверхности тащились, играли дощечки-поплавки, временами в пространстве, захваченном сетью, начинала метаться большая рыба.

Чайки, крачки и пара орланов, возбужденные ожиданием, летали над дальним концом невода, падали в него, выхватывали рыбу, кричали и дрались. Нерпы, как поплавки торчали любопытными темными головами. Всем было весело. Габуния в сапогах забрался в самую гущу девчонок – они не особо его стеснялись – шутил свои шутки, специально усиливая акцент, кричал громко, если видел рыбу. Названия рыб он знал по-грузински, по-русски, по-немецки, на латышском и эстонском. Белов тоже был в высоких болотных сапогах, он зашел в глубину, тянул невод, эта работа была ему знакома, выправлял верхний урез, выбирая из него коряги и палки, захваченные снастью. Егор разулся, подвернул штаны и опасливо забежал в ледяную воду. Впрягся возле симпатичной беленькой Анны. Анна весело ему улыбалась, перебирая сеть, они касались друг друга мокрыми красными руками.

– Я боцман, – сказал он вдруг Анне с неожиданной для самого себя смелостью. Ему просто хотелось что-нибудь ей сказать. – С «Полярного»!

– О-о-о! – кокетливо улыбнулась девушка и состроила глазки. Пуговка на ее рубашке как раз расстегнулась от напряжения, открывая заветную щелочку меж пухлых грудей, Анна скосилась на нее весело, руки все равно были заняты, чтоб застегиваться, и она еще смелее улыбнулась Егору, будто разрешая и ему глядеть, куда он хочет.

Крачки, отчаянно крича, трепетали над самыми головами, падали возле рыбаков, выхватывали селедку-ряпушку, торчащую в ячее. К счастливице кидались другие крачки и чайки, возникал галдеж, «воздушный бой!» – кричал, показывал пальцем Вано. Бои возникали то там, то тут, не прекращались, драчливый базар, отчаянно вереща, висел над рыбаками и рыбой. Нерп вокруг невода становилось все больше.

– Подтягивай! Низа подбирай! – распоряжался бригадир неторопливым и аккуратным эстонским акцентом.

– Полно рыбы, Айно! – кричал Габуния. Он вдруг бросил тянуть, нагнулся и, схватив под жабры, волоком потащил на берег огромного осетра, тот зло бился, обдавая всех грязными брызгами песка и воды… Николь! Мария! Бэрэгис! Два пуда тащу!

Однорукий бригадир следом вытаскивал еще одного. Белов схватил большую стерлядь, запутавшуюся острым носом в сети, и не знал, что с ней делать – идти на берег ему было не с руки. Он растерянно держал бьющуюся сильную и красивую рыбу, и тут одна из девушек, высоко подбирая подол юбки и мелькая узкими коленками, подошла к нему, ловко ухватила стерлядь под жабру и потащила на берег. Белов кивнул благодарно, девушка была темненькая, с короткой стрижкой, с острыми, будто хрупкими чертами лица. Взглянула на него, словно они были давно знакомы… и даже, как будто она давно знает его… как любящая сестра посмотрела. Сан Саныч застыл столбом и завороженно смотрел ей вслед. Нездешней красоты тонкие щиколотки мелькали в грязной воде.

Девушка перевалила рыбу через борт лодки, повернулась и снова пошла в невод. Смотрела прямо на него и улыбалась. Молнии ударили в голову и одеревеневшие ноги Сан Саныча. Невод все тянулся, цеплял поплавками сапоги, рыба прыгала, обдавая грязью, люди смеялись довольные… Белов никогда не видел таких глаз. Его сердце замирало, что девушка сейчас исчезнет, сейчас уйдет куда-то и все. Ему хотелось схватить ее за руку.

Но девушка, так не похожая ни на кого здесь, снова встала на свое место, подбирала тонкой рукой грубую просмолённую тетиву невода, привычно выдергивала из ячеи запутавшуюся селедку. Белов не мог не глядеть на нее, но и глядеть не мог – робел, как школьник. Она, все так же спокойно, вместе со всеми тянула и разбирала невод. Никогда никто не смотрел так на Сан Саныча!

– Разрешите! – Белов мешал, его отстранял плечом однорукий бригадир. – Дайте-ка, отвяжу! – бригадир одним движением распустил узел на толстой мокрой веревке.

Выбрали осетров и стерлядей, еще подтянули, сколько смогли. Невод лежал огромной авоськой, набитой рыбой, тут и там торчали наружу узкие, серебряные тела туруханской селедки, больше всего ее и попало, и еще омулей зацепили косячок! В мутном, взбитом песке невода кипела рыба, ближе к берегу растекалась уставшим уже плоским живым серебром.

– Петер, давай сак! – чувствовалось, что и бригадир возбужден. Рыбы было много.

Белов встал на сак с белокурым красавцем Петером, и они стали черпать бьющуюся рыбу. Взваливали на борт лодки, выгружали, рыба наполняла рундуки: серебряные сиги, омули и селедка, жирные чиры, похожие на молочных поросят. Несколько больших щук попались, бригадир цеплял их багром и оттягивал на берег. Он попытался поднять самую большую за огромную челюсть, не осилил, ручка багра, скользкая от рыбы, выскочила из руки. Егор с Вано подскочили и перебросали пятнистых хищниц в отдельный рундук лодки, там же, как в карцере, ворочались темные налимы.

– Штормом к нам рыбу поддало! – бригадир Айно, довольный кивал на водный простор.

Принесли еще один сак, две девушки взялись было, но бригадир зашумел:

– Не надо! Куда бежим?! Как говорил наш нарядчик: Не лызь поперэк батька в пэкло! Вси там будэмо!

Вано отнял у девушек сак и, взяв в напарники Егора, стал нагружать рыбу. Первое, что ему вывернулось под руку была большая нельма.

– Эй, кто-нибудь! – радостно заорал Вано… – Смотри, какая!

– Анна, вон Анна! Иди сюда! – поддержал Егор.

Серебряная хищная красавица лежала на песке, изогнув мощную темную спину. Анна двумя руками не без труда потянула ее под жабры, хвост волочился по песку.

Оба рундука в лодке были загружены до краев, рыба уже начала выскакивать, подогнали и стали грузить вторую лодку. Габуния с Беловым отошли за свой столик, Грача было не оторвать от рыбы, Егора от веселой Анны. Вано налил по маленькой, он вообще наливал не по-русски – в маленькие металлические стаканчики.

Девушку звали Николь.

– Настоящая француженка, двадцать четыре года, очень хорошая, но приставать бесполезно! Ничего не действует! – улыбался Вано. – Поверь мне, брат Саша! Крепость грузинскую в кино видел? Одинокую, на скале?! Вот – это она!

Вано от вина делался еще веселее. Белову он нравился, он не мог не нравится, иногда, правда, Сан Саныч вспоминал, что Вано лейтенант госбезопасности, он на мгновение задумывался об этом и, снова, улыбаясь, кивал славному грузину. Вот, – думал Белов, вспоминая свои споры с Фролычем, который не любил сотрудников органов! – вот чекист, а какой человек!

– А ты к ней причаливал, значит?! – ревниво спросил Белов, когда они выпили и стали сворачивать закуску.

Ему хотелось еще поговорить о Николь, он все искал ее глазами среди девушек, работающих у лодок. Ему не нравилось, что она «француженка», казалось, что она особенная не поэтому, а потому что она сама такая особенная!

– Говорю тебе… Я тут с прошлой осени, до меня комендантом был лейтенант Лазаренко. Пьяница и скотина, каких поискать! Он с ней чего только не делал… без работы держал – считай, голодом морил! Ни в какую! Среди них есть такие! – Вано неопределенно развел руки, то ли восхищаясь, то ли не понимая. – Некоторые девчонки ее недолюбливают, кажется, ну, понимаешь – белая ворона. – Габуния закусил ус и перестал улыбаться, думая о чем-то, потом вздохнул и сказал негромко: – Тут им всем плохо, Саша, – он повернулся и посмотрел на берег, на девчонок, садящихся в лодки. – Немки, латышки, русские… какая разница. Если бы со мной так сделали, я бы камень на шею привязал!

Все уже погрузились, ждали только их.

– Да ты сам все знаешь! Во время войны, когда их только привезли, за буханку хлеба можно было, кого хочешь. Этот Лазаренко так и делал. Так и говорил: хочешь мамашу, хочешь дочку… – он выразительно посмотрел на Белова, – вот так!

– Врал он, пес! – Белов недовольно тряхнул головой. – Я работал в то время, это было бы известно! – Белову не хотелось, чтобы так было, но он знал такие случаи. Люди говорили.

– Гаремы заводили, Саша! – Габуния поднял спокойные черные глаза на Белова. – От голода женщины на все шли. Семьи спасали!

– И как же… – не уступал Белов, – разве вам это можно?!

– Нельзя, конечно. Связь со ссыльными… Кого-то сажали… но человек слабый! Ты один в этой пустыне, женщин, сколько хочешь, и все они в твоей власти! Жизнь их детей в твоих руках! Сами приходили! Много такого Саша! Очень много!

Белов и верил, и не верил. Ему казалось, что лейтенант, как и все грузины, преувеличивает. Они забрались в мотобот.

Всю недолгую дорогу до поселка Белов смотрел на Николь. Она должна была чувствовать его взгляд, но не посмотрела ни разу. Улыбаясь, слушала Грача, который раздухарился и оседлал любимую тему. Память у старого механика на давние события была исключительная:

– В 1908 году работали мы на рыбопромышленную компанию. Две тысячи человек нанимали тогда на рыбную ловлю! – Грач со значением всех осмотрел, – и мы эти бригады с самых верхов сюда на пески доставляли: лодки, снасти, соль… Бочки для засолки рыбы по дороге брали – в Енисейске их из лиственницы клепали, а в Костином или в Бахте из кедра! Кедровые намного лучше, а обруча? из тальника или из черемухи делали! Ой, мастера работали! А бочки были, скажу я вам деточки, и по 20 и 25 пудов! Эвон, какие! – Грач распахнул руки и сделал суровое лицо. – Тогда тут порядку много было! Всё строго по правилам ловилось! И засолку контролировали и чистоту, даже из Астрахани привозили спецов по засолке, те в тузлуке[52 - Тузлук – крепкий соляной раствор.] солили, или всухую… по-разному. Я почему знаю, с нами однажды, не соврать, году в десятом или двенадцатом, губернатор Енисейской губернии плавал, сам все осматривал. Такое от царя указание вышло, чтобы рыбы было больше в продаже, и чтобы она хорошо засолена была. Тогда, кстати, на все снасти разрешали ловить – и на самоловы и неводами. По триста, четыреста и пятьсот пудов брали на невод! Это в среднем!

Белов невольно слушал старика, и ему слегка досадно было, что тот раскудахтался про свою рыбу. А может быть и от чего-то другого досадно. Он вцепился взглядом в аккуратную голову Николь. Белый платочек, охватывающий загорелую шею, трепетал под встречным ветром, и Сан Санычу нервно становилось, что он сейчас расстанется с ней даже не познакомившись.

Он стиснул зубы и, матеря себя за непонятно откуда взявшуюся робость, отвернулся обреченно, стал смотреть на тундру, над которой в чистом шатре неба висело ночное солнце – на часах было полпервого.

Или даже не в этом было дело. Ему досадно было за невероятную девушку, которая почему-то должна была жить здесь. Он не мог представить ее во Франции, потому что совершенно не мог представить себе эту Францию, но здесь, рядом с лодками и неводом… такая красивая. Он вздохнул хмуро, повернулся к Вано, тот ворковал со своей грудастой и симпатичной Гертой.

– Слушай, Вано, могу я забрать ее на «Полярный»? – спросил первое, что пришло в голову.