Вечная мерзлота

– Ты чего какой спокойный, Сан Саныч? – Грач зло стряхнул снег с усов.

Белов отвернулся от старика в окно. Все были на нервах… Егор не сдастся, это было понятно, если мужики проскочат мимо… Фролыч опытный… Он еще проревел несколько раз подряд, и опять высунулся наружу – ничего не видно было.

Прошло пятнадцать, потом двадцать минут. Пора бы уже, – понимал Белов… если нашли… в таком снегу могли пройти мимо буксира… Нахлобучив шапку, гуднул еще и выскочил наружу. Чуть не сбил Нину Степановну, она стояла, замотанная платком и залепленная снегом.

– Вон они! – закричал Повелас, показывая куда-то по левому борту, совсем не туда, откуда ждали все. Сначала стало видно яркое пятно в пелене снега, шлюпка взлетала так, что обнажилось все дно, крашеное красным суриком. Потом в снежных вихрях проявились весла и люди. На руле сидел кочегар Йонас, на веслах упирались две широкие спины старпома и Климова, Егор со спасательным кругом на поясе стоял на коленях на дне и двумя руками держался за борт. Все столпились у кормы, махали руками, что-то кричали. Грач стоял в затишке позади всех и посматривал сердито.

– Семеныч, ты чего здесь, готовьте машину! – у Белова и злость была на что-то, и все пело внутри.

– Я в строю! – усы Грача обвисли от снега, но дед был в боевом настроении.

Старик кивнул капитану, решительно двинулся вдоль борта, но тут палуба ушла у него из-под ног, дед поскользнулся, полетел боком на кнехт и скорчился. Белов кинулся к нему.

– В порядке, Сан Саныч, – корчился от боли старик, – все в строю! – Встать он не мог.

Буксир подкидывало ударами волн, палуба была местами обледеневшая, Белов пытался взять его подмышки, но старик встал на корячки и покачал головой, чтобы Белов не трогал. Сан Саныч отпустил старика, высунулся за борт, шлюпка была уже под шлюпталями, развернутыми над водой. Ее поднимало, подбрасывало выше «Полярного», оттаскивало от борта, мужики снова наваливались на весла. С буксира полетели концы, Белов поднял механика на ноги и повел, было, но Грач решительно отпихнул его и, держась двумя руками, сам побрел в сторону машинного отделения. Белов страховал рядом, маленько злясь на старика, что не может участвовать в приеме шлюпки. Грач направлялся в машинное, но Белов не дал, повел в каюту. Дед кряхтел, матерился от боли и тряс головой. Спустились.

– Сам разденешься?

– Что ты со мной как с дитем, Сан Саныч?! Иди, давай! Сам я, ох, ептыть!

Белов метнулся наверх. Авралом заправлял Померанцев. Люди уже были на борту, шлюпку подняли из воды и теперь заводили на пароход. Старпом с Климовым в насквозь мокрых телогрейках сидели на палубе и устало улыбались, Фролыч кому-то показывал «покурить», Нина Степановна, скалясь от напряжения и посверкивая металлическими фиксами, стаскивала с Егора спасательный круг. Тот будто прирос к разбухшей одежде. Егор виновато, как нашкодивший щенок посматривал вокруг и на Сан Саныча, его колотило, платок сполз с головы кокши, она решительно стянула круг вместе с телогрейкой и, уверенно обняв боцмана за пояс, потянула в сторону тепла.

Шлюпка встала на место.

– Шабаш! – раздался уверенный голос Померанцева.

– Фролыч, ты как? – Белов увидел, что на голове старпома нет шапки, надел на него свою.

– В порядке! – кивнул старпом, оберегая дымящуюся папиросу.

Белов с благодарностью глянул на своего старшего помощника. Тот увидел его взгляд, подмигнул, чуть улыбнувшись, все, мол, слава Богу.

– Снимаемся! Вставай на брашпиль! – Белов решительно пошел в рубку.

Все были на борту. Все было в порядке. «Полярный» ждал, когда его снимут с якорей. Сан Саныч проехался пятерней по мокрым волосам, сбивая с них снег, двинул вперед ручку телеграфа и нагнулся к переговорному:

– Самый малый, давай!

И вскоре почувствовал, как ожила машина. «Полярный» снова был полон сил.

– Ну, с Богом! – скомандовал сам себе Белов, и высунулся из рубки, – Выбирай!

Вскоре буксир встал на курс, принимая волну левой скулой. Качать стало меньше, только временами какая-то высокая волна врезалась, сотрясая весь корпус и окатывая судно до самой рубки и дальше. Белову было весело, он потянулся, включил радиоприемник. Передавали последние известия… «ткачихи Ивановской фабрики…» он снова выключил. Не хотелось никаких ткачих. У него на буксире… у них тут все было в порядке. Даже веселой музыки не надо было. Хотелось слушать злобный, рваный вой побежденного шторма и чувствовать гордость за свою команду. В ботинках хлюпало, под ногами растекалась лужа. В рубку сунулся Померанцев:

– Товарищ капитан, разрешите вас подменить? – он уже был в сухой одежде. Как будто стеснялся чего-то. – Меня Иван Семеныч послал.

Белов застыл на секунду, но кивнул головой, ткнул пальцем в курс и уступил штурвал.

В большой каюте под тремя одеялами сидел на кровати боцман. Его так трясло, что казалось из-за него трясется вся каюта.

– Спирту примешь? – рассмеялся Белов.

Егор, один нос которого торчал из одеял, затряс головой – не понять было, надо ему спирта или, наоборот – не хочет.

– Выпьешь?

– Нет! – выдохнул Егор и спрятался совсем, одни глаза остались. Пробубнил что-то виноватое в одеяло.

– Чего ты? – не понял Сан Саныч.

– Ду-думал все уже. Потону! – во взгляде боцмана до сих пор был испуг.

Фролыч, улыбаясь, стягивал с себя мокрое, шлепал на пол. Зевал неудержимо, разморенный теплом.

– Кочегар этот, Йонас, ничего мужик… ну и Климов… Не видно же ни хрена, как Егора разглядели?

Белов изучал малиновую рожу старпома и завидовал, самому хотелось сходить на шлюпке в такой шторм. Он любил своего спокойного и сильного старшего помощника. Да и все его уважали.

Белов ушел к себе и стал снимать сырую одежду. На часах было половина двенадцатого ночи. В каюте тепло, сухо, если бы не качало, не било в борт, да не выло зверем наверху… хоть спать ложись! Матрос Климов неслышно возник в проеме двери, снял мокрую ушанку:

– Заплатка течет, Сан Саныч!

– Сильно? – спросил Белов.

– Двумя ручьями! По колено уже набежало!

– На то она и заплатка, чтобы течь, – невозмутимо отреагировал старпом, выходя из своей комнаты, – пойдем, качнем, Игнат Кирьяныч!

14

В полтретьего ночи были за мысом, в Ошмаринскую бухту заходили по пологой метровой волне, которая, слабея, докатывалась сюда с Енисея. Встали в устье речки, в глубокой курье[51 - Курья – залив.]. Здесь было тихо, птички щебетали на утреннем солнышке. «Полярный», как броненосец был покрыт ледяным панцирем. Народ хоть и наломался, а не спал. Из кормового кубрика доносились взрывы смеха. Степановна нажарила любимой всеми картошки с луком и на сале.

В командирском кубрике тоже было оживленно. Собрались в каюте пострадавшего Грача. Продубевшие на ледяном ветру лица раскраснелись в тепле. Руки у всех свекольные. Грач сидел в одних трусах у себя на койке, обложенный подушками – вокруг длинной кровянистой полосы на боку начинало помаленьку синеть.

– Опасаюсь, ребро бы не сломал, – сипел Иван Семенович, аккуратно нарезая почищенного уже, текущего жиром омуля и раскладывая закуску. – Егорка, сынок, сбегай на палубу, отщипни осетришку… О! – Механик вытаращил испуганные глаза. – А где у нас рыба? Что-то я ее не видел!

– Степановна убрала… как вся эта канитель началась, снесла к себе на камбуз, – улыбался старпом.

– Егорка, бежи сбегай, отрежь бочок!

Егор, одетый в ватные штаны и два свитера с ножом в руках побежал на палубу, вместо него вошел Белов, розовый, только из горячего душа, поставил бутылку спирта рядом с открытой банкой американской тушенки, которая вкусно пахла на всю каюту. Сел на койку к Семенычу:

– Ну что, старый, дал нам сегодня батюшка-Анисей просраться! Болит бок?

– Вон! – задрал руку Грач, поворачиваясь левым боком и показывая ушиб, – прямо на угол налетел, ты же видал! Как салага, ей Богу!

Егор принес бок осетра, сковородку жареной картохи и три больших вареных утиных яйца. Все были голодные. Старпом почистил яйца, развалил пополам оранжевыми желтками.