Исповедь колдуна. Трилогия. Том 2

– Так что же вы не привели его ко мне, мама?

– Он не хочет. Отказывается. Заявил, что вся твоя затея с регенерацией – бред сивой кобылы.

– Так и сказал?

– Именно так.

Я посмотрел на нее.

– Надо было уговорить. Сказать, что в любом случае он ничего не теряет и положение хуже, чем сейчас, не станет. Да он просто трусит, мама.

– Завтра тетя Шура обещала прийти, втроем попробуем уговаривать. Это ведь так страшно, сынок. Видеть молодого и красивого парня на костылях. А все ваша тяга к этой ужасной технике. К мотоциклам.

– Не надо, мама. – попросил я ее.

Мать помолчала несколько минут, а потом все-таки не выдержала и спросила:

– К тебе сегодня кто-нибудь приходил?

– Приходили, мама, девочки из нашего класса. И произошло одно удивительное событие. Знаешь Валечку Буянову?

– Такая черненькая и очень вертлявая девица. – сказала мать, – Помню! Голосок у нее такой… неприятный.

– Она самая. Они пришли и обвинили меня в шарлатанстве. Все шестеро во главе с Аленой Ткач. А Валентина требовала, чтобы я ее загипнотизировал. Вот я и сделал это.

– Как ты мог с девочкой так поступить? – встревожилась Зоя Владимировна.

– Она сама напросилась, мама. Ты не беспокойся, ничего страшного с ней не произошло. Скорее наоборот. Валентина вдруг запела, да так, что мы все развесили уши. Совсем другой голос.

Я, постепенно увлекаясь, красочно описал матери все, что произошло. Она выслушала меня внимательно и начала задавать вопросы, на которые у меня не было четких ответов.

Глава 9

На одной из перемен меня в школе подкараулили Валентина и отозвала в сторону. Была она не похожа сама на себя, словно пришибленная.

– Слушай, Соколов, что ты вчера со мной сделал? – спросила она тихо.

– Но ведь я не приказывал тебе все забыть и ты сама должна помнить. – сказал я. – Кстати, а что ты сама помнишь?

– Как сон какой-то. – послушно ответила Валентина. – Я стою в большом зале и пою. И голос у меня совсем другой, не мой. Я же знаю, что у меня плохой голос. Писклявый, неприятный. А там, в твоей комнате я пела так, что у меня душа дрожала от счастья. Ты заставил меня и других девочек слышать другой голос, придуманный тобой?

– Нет, Валя, я не заставлял вас слышать другой голос. И сам был удивлен не меньше любого из вас.

– Откуда же он тогда взялся у меня? – закричала она с отчаянием.

Я заглянул в глаза Валентины и в глубине прежде всегда насмешливых глаз обнаружил глубоко запрятанную тоску и даже действительно отчаяние. Она не притворялась.

– Понимаешь, когда вы ушли, я стал думать, откуда у тебя вдруг появился этот голос, – осторожно подбирая выражения сказал я, – И ничего не приходило в голову, кроме одного объяснения.

– Какого объяснения? – тут же быстро спросила Буянова.

– Это твой голос, Валя, настоящий твой голос.

– Но почему же тогда сейчас я разговариваю с тобой своим другим, этим противным мне самой голосом? – опять тихо спросила она. – Вчера ты разбудил во мне… Я не могу сказать толком, что ты во мне разбудил. И вернул опять в прежнее состояние. Это жестоко!.. Это ужасно жестоко и несправедливо, Андрей! Сделай же что-нибудь! Ты сможешь что-нибудь сделать?

– Ты слышала что-нибудь о народных певцах Азербайджана или о тувинских народных сказителях? – спросил я ее.

– Нет, Соколов, не слышала и даже слышать о них ничего не хочу! – жалобно ответила она. – Ты мне не хочешь отвечать?

– Я отвечаю тебе, Валя, – терпеливо сказал я. – Те певцы, о которых я тебе только что упомянул, поют несколько по иному, чем все мы. Они используют приемы горлового пения, при котором начинают издавать звук особые вторые голосовые связки, которыми мы не умеем пользоваться и не можем заставить, чтобы они работали. А у тебя, наверное, все обстоит наоборот. Звучат рудиментарные связки, оттого и голос у тебя такой, необычный.

– Скажи, – быстро спросила она, – Ты можешь мне помочь, чтобы мои связки стали работать нормально?

– Я не знаю, Валя, – растерянно сказал я, так как действительно не думал об этом.

– Вот что, Андрей! – сказала Валентина медленно и тихо. – Это ты виноват, что я услышала свой настоящий голос. Ты разбудил мечту и теперь я просто не смогу жить, как раньше. Слышать свой голос и постоянно видеть, как от него люди морщатся, выше моих сил. И ты виноват будешь в том, если что-то со мной случится.

– Давай, Валентина, прежде всего договоримся, чтобы без угроз. – сказал я. – Конечно, я попытаюсь тебе помочь. Не знаю только, что из нашей затеи получится, но все-таки попытаюсь.

Вот так и получилось, что Валентина Буянова стала моей первой официальной пациенткой. Причем вышло так, что мучили мы с ней друг друга в течение месяца. Никогда потом у меня не было более сложного и трудного случая, слишком уж необычной оказалась задача для моего магического дара. Я почти потерял надежду, когда у нас с Валентиной что-то начало получаться и впервые без гипнотического внушения зазвучал ее настоящий голос.

С тех пор Валентина совершенно преобразилась, она с удовольствием стала петь на наших школьных вечерах, стала удивительно сдержанной и тихой, хотя и уверенной в себе молодой девушкой. Временами я ловил на себе ее пристальный взгляд, от которого мне становилось не по себе. Я слишком хорошо понимал значение этих взглядов Буяновой. Алена это тоже заметила и, к моему удивлению, тоже стала странно поглядывать на меня, а когда она перехватывала взгляд сидевшей впереди Валентины, ее брови озабоченно хмурились и она смотрела на свою подругу со все возрастающей неприязнью. Вот тут-то и мне приходилось кое о чем задуматься.

Я только что прибежал домой из школы и торопливо хлебал подогретый Зоей Владимировной борщ, когда в прихожей прозвучала мелодичная трель звонка. Мать пошла открывать. Хлопнула входная дверь и я услышал в прихожей приглушенный басок, затем глухой стук наконечников костылей о линолеум. Михаил Верхозин, понял я, уговорили таки упрямца. Я поднялся и пошел ему навстречу.

– Здравствуй, Миша!

Он неуверенно протянул мне руку, продолжая неловко опираться на костыли.

– Привет. Вот видишь, пришел к тебе.

– Подожди немного, Михаил, лучше проходи в мою комнату, я пока поговорю с мамой.

Потом я повернулся к начавшей собираться на работу Зое Владимировне.

– Мама, тебе придется сказать матери Михаила, что он поживет у нас три дня. И чтобы они не навещали его все эти три дня. Сделаешь, мама?

– Но ты обязательно вылечишь его ногу, сынок? – с беспокойством спросила она.

– Конечно, мама. Я буду стараться. – сказал я и подошел к телефону.

– Алексеевич! – позвал я в трубку. – Сегодня я не приду на работу. Пришел Миша Верхозин… да, да, тот самый, отработаю в субботу, дядя Коля. Обязательно.

Я положил трубку и направился в свою комнату, где Михаил неуклюже устраивался в кресле и держал в руках костыли, не зная, куда их пристроить. Я взял у него костыли и прислонил к стене. Верхозин попытался стеснительно спрятать от меня свою искалеченную ногу, но я остановил его, коротко спросив:

– Культя зажила?

– Чешется. – коротко ответил он и его глаза удивленно посмотрели на меня. – А еще чувствую, как пальцы на ней немеют… Как это может так быть, Андрей? Ступни нет, а пальцы на ней немеют и болят?