Заумь

Жигалов не прерывал разговорчивого хозяина мастерской, не спешил со своими вопросами, решил, пусть говорит, авось выскажет что-либо нужное по делу следствия.

– Посмотрите, какой густоокрашенный, и в то же время глубоко просвечивающий нефрит. Редкостный, надо сказать цвет. А, между прочим, этот минерал известен уже очень давно. Мастера бронзового века делали из нефрита оружие и амулеты. А в Древнем Китае из него создавались женские украшения. Так вот знаете ли, господин офицер, если найти верную плоскость распила, будет эффект кошачьего глаза. А это я вам скажу-у-у… Ах, какой это необычайный эффект! Чудо! А вот поглядите на этот кабошончик (кабошон — способ обработки полудрагоценного или драгоценного камня, при котором он приобретает гладкую выпуклую отполированную поверхность без граней), – видите, как по нему бежит полоска света?

На плите, изливая из носика тугую струю пара, зафырчал чайник.

– Извините, чайник кипит, сейчас чаёк заварю…

Пока Вассерлауф заваривал чай, Жигалов огляделся. Мастерская как мастерская. Единственное отличие от любой механической мастерской – камни, и два маленьких станка. Крупные камни валом лежат в левом углу рабочего помещения и под столом, на котором аккуратно разложены какие-то инструменты, микроскоп и миниатюрные тиски. Мелкие насыпаны в обрезанные пластиковые бутылки. Совсем крохотные, уже обработанные, готовые стать серьгами, брошками и перстнями в коробочках из-под конфет, что лежат ещё на одном столе, стоящем у окна. В станках, установленных ближе к правому углу, что-то медленно крутится, капает вода. И всё это пространство мастерской, – от пола до потолка, от правой стены до левой, от входной двери до противоположной стены, окутано своим особым запахом, – свежим ветром, недрами гор, тёплым солнцем, ароматами трав и горных рек, – запахом самой жизни, где нет места ничему искусственному.

– Вот, угощайтесь. Чай у нас в мастерской бесплатный, точнее, его стоимость мы включаем в стоимость продукции. Так что накладывайте сахарку, не стесняйтесь, всё покупатели оплатят.

Семён взял фарфоровую, чуть надтреснутую чашку с густым горячим чёрным чаем.

– И как, хорошо платят покупатели?

– Кого там… – наливая себе чай в стакан в алюминиевом подстаканнике, неведомо каких далёких времён. – Поначалу-то дела пошли весьма неплохо, думали уж бизнес расширять, хорошо – не успели. А сейчас… Для работницы или дамы с базара, торгующей с лотка, наши броши из яшмы в мельхиоре слишком дороги, а для солидных господ – дешёвка. Им подавай гранёный камень в золоте, желательно – бриллианты. Так что сейчас больше ремонтом занимаемся, хотя, лгать не буду, есть круг постоянных покупателей.

Сейчас выгоднее коллекционным камнем заняться, да душа не лежит. Ювелир я, а не камнерез. В девяностом в Москве заехал как-то к приятелю, а у него, куда ни глянь, ящики, да с таки-и-ми кристаллами! – Вассерлауф прикрыл глаза и, медленно покачивая головой, повёл её вверх, одновременно носом глубоко тянул в себя воздух, как будто он был наполнен чем-то благоухающим. – Я руку протянул, а он мне по руке, не трожь. – Вассерлауф засмеялся. – Здесь, сказал, на миллион, да не рублей, долларов. Сейчас мой приятель «новый русский» – коттедж, форд и, говорят, не только под Москвой, но и под Веной. А по мне так из тех бы камней украшения делать, ну, конечно, можно и коллекционные… немного, а всё ж таки ювелирные изделия лучше.

Жигалов слушал, не перебивая, но поняв, что разговорившегося ювелира не остановить и в ближайшие пять минут, решил всё же начать свой разговор. Выпив чай и поставив чашку на стол, поблагодарил гостеприимного хозяина и когда тот отвечал принятыми в таких случаях словами: «не стоит благодарности», проговорил:

– Простите, а с Николаем Шелеповым вы по работе были связаны?

– Да что вы, какая может быть связь!? – выбросив на уровне живота ладонями вверх согнутые в локтях руки. – Разные сектора, он физик, электромагнитные колебания и прочая заумь, а я даже не геофизик, «чистый геолог». И в институт-то попал после закрытия нашей экспедиции. Нет, нас страсть к камню свела. Правда, он не столько был камнем увлечён, сколько всякими мистическими заморочками вокруг камня. Не мне, конечно, судить, но не будь этих заморочек, помиру бы пошёл, наполовину-то с них кормимся.

Вот и ему я делал оберег от колдовства из обсидиана, потом магический отвес из яшмы и даже хрустальный шар для медитации. Сейчас такой шар полмиллиона стоит. Но и тогда – две его зарплаты. Ему я его в кредит дал, ещё и половины не выплачено – увы и ах, – горестно. – Жаль, конечно, Колю, но ведь и денег тоже жаль.

– А что за оберег?

– Да, – махнув рукой, – кулон с магическим трезубцем. Не оуновский падающий сокол, а рога лося.

– А в чём заключались, как вы говорите, заморочки Николая – экстрасенсорика, спиритизм?

– Нет, слава богу, до этого он ещё не дошёл. Начал с астрологии – все эти таблицы, выкладки, а потом – соответствие камня астрологическому знаку, а там… дальше больше, магия одним словом. Шаббала, Каббала. А вот здесь-то рациональное зерно было, но, конечно, не в тайных ходах, на которых был помешан под влиянием своей подруги.

– Помешан?

– Нет, не в прямом смысле. Занимался лозоходством и подкреплял это замерами электромагнитного поля земли, причём свою методику разработал. Фактически это микрогеофизика. Геопатогенные зоны и всё такое. Но его поволокло дальше, какие-то магические линии на карте стал проводить с помощью отвеса, а весной вообще предложил ехать за алмазами. Представляете, с помощью отвеса нашёл на карте месторождение алмазов. Я ему был нужен. Чтобы эти алмазы отыскать на местности нужно уйму времени провести в поисках, а он по карте, сидя дома. Чепуха. Я так ему и сказал, что, мол, ерунда всё это, фантастика.

– Ну и?

– Даже если б я верил, что вот так, поводил грузиком на ниточке и готово, – здесь алмазы. Всё равно бы не поехал. Почему-то думают, геолог подошёл, глянул, и сразу всё увидал, поднял из кустов оковалок золота с конскую голову. А такие находки делаются случайно, на халяву, и геологом здесь быть вовсе не обязательно, нужна серьёзная профессиональная работа, а это серьёзные материальные затраты средств.

– А Николай ездил?

– Нет, далеко не ездил. Так, по брошенным ближайшим деревням ещё с одним чокнутым искали клады. Тот же принцип, крутят своё колдовское веретено над картой, а потом ходят с лозой, и там, где она дёрнется, копают.

– Нашли?

– Во всяком случае, не разбогатели.

– А с кем он ездил-то?

– Некто Устименко. Приходил ко мне в конце прошлой зимы, предлагал камнерезное оборудование. Только откуда у меня такие деньги?

– Скажите, а у Николая не было каких-либо коммерческих дел с этим Устименко?

– Не то чтобы совсем коммерческие. Он, в какой-то мере, спонсировал Николая, во всяком случае, до недавнего времени. Сейчас-то он сам на мели, а ещё вчера ходил пузом вперёд. Снабжал Колю кое-какими детальками по радиотехнике, или электротехнике, я ни бум-бум в этом деле. Николай делал какие-то приборы, я уже говорил, для своих геофизических исследований, а ещё для опытов с пирамидами. После экспериментов, если что-то оставалось, продавал, что не пригодилось, тоже реализовывал. Даже, как ни смешно, порой прибыль имел.

– Что за опыты с пирамидами?

– Знаете – вся эта шумиха вокруг египетских пирамид, эффект самозатачивающихся лезвий… и всякая другая ерунда многим головы вскружила. Вот он пирамидки-то из разных материалов и делал, помещал их в электромагнитное поле, ток по ним пропускал, таскал по магическим линиям.

– Ну и как результаты?

– Эффектов много, но все на уровне самозатачивающихся лезвий. Там стрелка прибора дрогнет, хотя ей дрожать не положено, там ещё что-то… короче муть несусветная. Правда, как-то по пьяни сказал, что пирамиды это вход в параллельное измерение и он почти раскрыл тайну входа, и когда раскроет, сможет за минуту добраться до Нью—Йорка. Да, так прямо и говорил, мол, запросто твоим друзьям с Брайтон—Бич весточку передам. Но я всерьёз не воспринял. Это дилетантизм, такие вещи нахрапом не делаются. Хотя, – ювелир почесал лоб, – может быть его дилетантизм, метод тыка и вывел его на что-то. Всякое бывает, известно, многие открытия свершались случайно, да и сейчас порой нет-нет и услышишь, что где-то там-то что-то произошло… какое-то открытие. Если эти пирамидки, к примеру, и в самом деле могут указывать на золото, то это, конечно, стоящее дела, а так… ерунда всё, лишняя трата сил и времени. Больше я вам ничего не могу о Коле сказать. Вы лучше посмотрите, – Вассерлауф встал из-за стола и через минуту показал Жигалову необычайно красивый камень, – из такой вот яшмы я сделал Николаю отвес. Северцев, мой конкурент, такую аж из Карелии завёз, а я здесь нашёл, – гордо приподнял голову ювелир, – это моё детище. А вот сейчас погодите-ка, – через пять секунда Вассерлауф сунул почти под самый нос лейтенанту ещё один камень. – Этот кварцит известен ещё с начала прошлого века. Смотрите на переливы. Не авантюрин, конечно, но весьма близко.

– Какое это имеет отношение к Шелепову? – спросил лейтенант Вассерлауфа.

– Никакого! Но камень-то остался. И мы тоже.

– Что сделаешь?

Жигалов так и не сказал Вассерлауфу: «Одни уходят, другие остаются».

Сказал, что в прошлой жизни тоже был геологом. Правда, цветным камнем никогда не занимался, всё больше по глинам. Даже руды, на которых работал, были глинами, кобальт – никелевое месторождение в корах выветривания и флюорит в глине.

Владимир Устименко.

Предприятие Владимира Сергеевича Устименко располагалось на окраине города, но не так чтобы далеко от центра. Лет полтораста назад окраина города дошла до этих мест, сползла по террасам в пойму реки и застыла на её краю и на опушке бора. Город разрастался в другие стороны, обрастал заводами, пятиэтажками Черёмушек и девятиэтажками новых спальных районов, а здесь так и стояли бревенчатые избы да дощатые насыпухи. Кое-где в эти ветхие строения вклинивались добротные одно и двухэтажные кирпичные дома, построенные в далёкие времена купцами и зажиточными гражданами города. Да, когда-то эти кирпичные дома занимала знать города, но после революции хозяев «уплотнили», если они не ушли за колчаковцами и если их не расстреляли. Залы в тех домах разгородили фанерными оштукатуренными перегородками, внутренние двери заколотили, и получились бараки, в которых за неимением лучшего жилья можно было вполне сносно жить, – жить в комнатушках по восемь, а то и пять-шесть квадратных метров семье в три, четыре и даже более человек. И жили! Дети спали на чугунной плите печи, летом, конечно, зимой печи топились, плита была раскалены докрасна, на полу и полатях, а глава семейства, если он был, в основном в бараках проживали одинокие женщины с престарелыми родителями и детьми, на узкой железной кровати.

В одном из таких домов располагался офис господина Устименко. К середине перестройки жильцы этого дома, как и других подобных ему, получили квартиры-хрущёвки, и дом стоял пустой, медленно и необратимо разрушаясь. В советское время его разобрали бы на кирпичи и дрова, но сейчас, в годы демократии, после выезда жильцов власти боялись отдать приказ о сносе, опасаясь гнева «неформалов». В стране прорастала и расширялась линия за сохранение «памятников деревянного зодчества». Между властью и народом шла борьба за каждый старинный дом, а реставрацию не начинали из-за отсутствия денег, и дома разрушались. Очевидно, всё это было продумано, мол, разрушатся, тогда уж точно – ничего не поделаешь, придётся снести дом и на его месте поставить супермаркет или автозаправку, или что-либо иное очень нужное новым русским «мандаринам».

Собственно, так всё и произошло и происходит сейчас. Ныне никому нет дела до этих гнилушек. Конечно, будь этот домик ближе к центру, его бы мигом приватизировали из-за места, а здесь никто, кроме Устименко, на него не посмотрел.

Владимир Сергеевич, купив это здание, считал, что совершил очень выгодную сделку, – заплатил за него столько, сколько стоили дрова такой кубатуры. Если бы Устименко умел считать, он бы никогда на это не подписался. Просто купить дрова было бы куда дешевле, чем разбирать и пилить эти брёвна, которые на самом деле, давно иструхлявели внутри и только сохраняли видимость брёвен снаружи, являя собой деревянные полые трубы. О ремонте и разговора быть не могло, новый дом построить дешевле, а жить без ремонта… на отоплении в трубу вылетишь.

Стоял сентябрь, бабье лето и Устименко пока не догадывался, какую обузу на себя взвалил.

Жигалов прошёл по вздыбленному коридору, заваленному ящиками с железяками, открыл дверь с надписью «приёмная». Ни пальм, ни секретарши. Облупленный шкаф, такой же стол, лавки, и белёная печка-голландка.

– Ну что ж, нет секретарши и не надо, – подумал Семён и постучал в следующую дверь с табличкой «директор».

Откуда-то из глубины, как из подземелья, донеслось глухое: «Войдите!»

Семён потянул на себя ручку двери. Дверь со скрежетом, старческим кашлем и тяжёлым скрипом открыла пространство комнаты, из которого на лейтенанта дохнуло затхлостью, сыростью и разложением древесины. Переступил порог, вошёл в комнату.

За древним неказистым однотумбовым столом с серой выщербленной столешницей сидел, сутулясь, и скособочившись, лысеющий бородатый мужчина. По форме и габаритам он мало чем отличался от столетнего стола как, впрочем, и от своего кабинета, в котором кроме старого стола была колченогая обшарканная этажерка и покосившийся двустворчатый шкаф без зеркала, приваленный к углу у окна.