Заумь

– Тэ-э-экс-с-с! – протяжно выдохнул он многозначимый для него звук и перевёл взгляд, до сих пор упиравшийся в противоположную стену, вправо и… замер. Глаза, радостным сиянием сглаживавшие опухлость лица после ночного сна, бледнея под натяжением каких-то тонких нитей, мгновенно протянувшихся к ним из неведомой глубины, застыли в недоумении. Через миг в них вспыхнул ужас открывшегося явления – пустого стола.

Старенький стол с облупившимся лаковым покрытием, стол уютненько притулившийся в углу у окна, стол на котором стоял персональный компьютер – был пуст. Мертвенная бледность хлынула к его лицу, и из похолодевшего сердца тугим потоком вырвался душераздирающий рёв. «А-а-а! Где-е-е?!»

С испуганным лицом, покрывшимся малиновыми пятнами от столь истошного крика, в крохотную спаленку вбежала дородная женщина, – жена Сергея, и уставилась испуганным взглядом на дрожащую руку мужа, указывающую в сторону стола.

– Г-г-где он? Где? – уставившись на жену затуманенным взглядом немигающих глаз, ревел он.

– Кто… он? – узрев, что её спутник жизни живее некуда, спокойно проговорила она и расслабленно выдохнула звучную струю воздуха.

– Компьютер! – рявкнул муж, не отрывая обезумевший взгляд от супруги.

– А он у тебя был? Совсем ополоумел, утроба твоя ненасытная! Ты хошь помнишь, где ты и какое сегодня число? Али совсем память отшибло?

– Я… а… а…а… чё? Я так, я для… веселья, – полностью очнувшись от сонных грёз, пробормотал Сергей и обессилено опустил руку.

– Я тебе щас такое веселье покажу, что не обрадуешься! Вставай, пьянь утробная! И форточку открой! Дышать от твово перегарища нечем! – ответила его дородная суженная и, не спеша, покинула узкий проём двери.

Сергей нехотя откинул лоскутное одеяло со сбившейся в углы ватой, кряхтя спустил с металлической панцирной кровати ноги, и раздражённо фыркнул на узенький лучик солнца, пробившийся сквозь заледенелое окно. Лишь кровать радостно скрипнула, когда лучик коснулся её потускневших металлических шариков.

Шлёпая босыми ногами по голому полу, Сергей проследовал к умывальнику, открыл кран с синей меткой, на кран с красной даже не посмотрел, зная, что из него даже и по праздникам не каплет. Омыл лицо двумя пригоршнями воды, фыркнул, но не от удовольствия, а от обжигающего действия ледяной струи, и буркнул: «За что только деньги платим! – На гвозде, вбитом в дверной косяк, висело новое вафельное полотенце. – В честь какого праздника? – удивился он, шаркнул им по лицу и заученным движением направился на кухню, откуда неслись приятные запахи, но не они звали его, а настенный отрывной календарь, листки которого не позволял срывать никому.

Во рту было пакостно, голова трещала, как переспелый арбуз, но от предвкушения надвигающегося действа, его настроение слегка приподнялось, возможно, подействовало на него и умывание, но, как бы то ни было, к кухонному косяку двери Сергей подошёл с лёгкой улыбкой.

– К-к-ка-а-как?! – уставившись на календарь, пришпиленный гвоздём к обшарканному косяку, заикаясь, протянул он и резко повернулся к жене, проливающей слёзы над кухонной доской приютившей худые дольки репчатого лука.

– А вот так! – ответила она и утёрла рукавом ситцевого халата катящиеся по лицу слёзы.

– Но сегодня тридцать первое! А я вижу…

– Очнись!

Толстенный новенький календарь, украшая своей плотной красотой давно забытый краску косяк, вырисовывал большую красную цифру 1. Ниже этой цифры стройной шеренгой выстроились красные буквы Я Н В А Р Ь.

Сергей посмотрел на окно. Под напором лучей солнца его стёкла обливались холодными слезами.

Шёл первый день нового 1995 года!

Глубоко вдохнув «горчичную» порцию воздуха и тяжело вздохнув, Сергей устало опустился на табурет у стола и мысленно проклял свою нищенскую жизнь.

Вдохновение

(Сон в новогоднюю ночь)

Я ждал её звонка неделю. Последний раз она звонила в воскресенье вечером. Позвонила и сказала, что очень занята и не может пригласить меня к себе. В ответ я бросил, что не очень-то и хотел её видеть, в душе, конечно же, желая влиться в её сладкие уста моими губами.

Сегодня суббота. Полдень. Раздался звонок, я рванул к телефонному аппарату, он у меня в гостиной комнате, а я в то время был на кухне и пил чай из смородинных листьев. Чудесный чай, аромат растворяется аж во всём организме, – обволакивает сердце и наслаждает душу, но разговор не о нём, хотя нет, о нём, но только… Отставить! Всё по-порядку.

Итак, она позвонила, я резко рванул в гостиную комнату, подбежал к аппарату, вцепился в трубку и, что было силы, потянул её к себе, но она не поддалась, как будто кто-то приклеил её. Через миг я почувствовал, что она, становясь эластичной, стала выскальзывать из руки. Я крепче сжал её, и пальцы уткнулись в какую-то кнопку. Я машинально вдавил её и в тот же миг из самого аппарата, а не из трубки, кто-то прокричал: «Как ты мне надоел, паразит!»

– Вот те на? – удивился я, и ещё сильнее вдавил кнопку. На сей раз трубка пискнула, и из неё прилетел шлепок, от которого загорелось моё ухо. – М-м-м! – застонал я и механически ещё сильнее вдавил кнопку. Трубка взбесилась и крепко ударила меня в бок, затем выплюнула из себя: «Паразит!»

Я осторожно опустил трубку на аппарат, но прежде чем она легла на рычаг, услышал ещё две ласковых фразы: «Паразит надоедливый! И когда ты…» – дальше я не расслышал, а в голове зрел план.

– Ну, погоди! Ты у меня за всё ответишь, – и за ухо и за бок! Щас приду и так накостыляю, мало не покажется!

Моё сердце трепетало от предвкушения сладостной мести, ноги носили по комнате, а глаза вращались в поисках носков. Дорога была каждая минута, но носки, как нарочно, кто-то «слизнул языком».

Шло время, носки бесследно исчезли и тут внутренний голос надоумил меня пошарить рукой под диваном. Я распластался на паласе, по самое плечо засунул руку в узкую щель – между полом и диваном, и стал тщательно исследовать пыльное пространство, бубня нелестные слова в адрес объекта поиска. Вот моя рука нащупала что-то пушистое, я ухватил это нечто и оно, гаркнув голосом милой, приложилось когтями к моей кисти. Кровь брызнула из неё.

– Ой! – вскрикнул я и в тот же миг, как из тумана, на меня наплыли её пылающие гневом глаза. – Царапается что-то гаркающее, а при чём здесь её глаза? – не успев разгневаться, мельком подумал я и представил, с каким величайшим наслаждением она сейчас отхлёбывает, может быть даже из моей чашечки с голубой каёмочкой, золотистый напиток. Я даже почувствовал их благоухание, – запах моей милой подруги, орошающей пространство вокруг себя ароматом прелой соломы и аромат чая «Вдохновение» насыщенный эфиром болотных трав.

Вытаскивая из рёбер батареи отопления злополучные носки, я устремился к шифоньеру. Там был мой парадный костюм.

Через час, одетый как денди в новый костюм, доставшийся мне в наследство от прапрадеда, я покинул опостылевшую на девятом этаже малосемейку, из которой ничего, кроме шастающих туда-сюда ног и ножек, туфелек на каблучках и стоптанных штиблет, не видел, и поднялся на лифте на первый этаж, где в одной из восьми квартир, по четыре с каждой стороны длинного коридора, меня ждала моя ненаглядная с пакетиками чая «Вдохновение».

Я забыл о горящем ухе, о ноющем боке и даже о кровоточащей руке. «Вдохновение» пересилило физическую боль и злость на мою ненаглядную.

Её квартирка очень нравилась мне. С балкона гостиной был виден, как на ладони, весь город, и прежде, чем вкусить ароматный напиток, я выходил на него и любовался красочным пейзажем. В сероводородном дыму город трепыхал, как бабочка крылышками, отчего он казался летящим в бескрайнюю даль. В такие минуты я был готов, вдохнув его пьянящий воздух, так же затрепыхать чем-нибудь, и полетать над проводами, трамваями и троллейбусами, но меня всегда удерживала любовь к чаю «Вдохновение», который, соверши я данный поступок, незамедлительно выхлебала бы моя милая. «А та-а-ам, – в облака-а-ах… так прекрасно и легко. А та-а-ам… мне летать и летать охота! Но там мне не дадут его, – мой любимый напиток, – спускаясь с заоблачных мечтаний в будничную реальность, думал я, и покидал балкон подруги. Хотя нет, лгу! Прежде, чем покинуть балкон, я с высоты первого этажа впивался взглядом в женщин. Мне нравились раскованные дамы в глубоко декольтированных платьях. Вид был потрясающий. После просмотра женских прелестей, будничность превращалась в праздничную действительность, и я с приподнятым настроением входил в гостиную комнату милой подруги, но это всё раздумья. Действительность была иной.

Я поднялся на первый этаж, подошёл к двери, где меня ждала любимая чашечка с голубой каёмочкой, и вдавил кнопку звонка.

– О, Боже! Когда же это прекратится? Ох, и паразит же ты! – услышал я приглушённый металлической дверью голос милой и понял, что она рада моему приходу.

Сердце моё зашлось от предвкушения близости с ней, и я облизал пересохшие губы. Ощутив знакомый вкус, я вдохнул аромат, исходящий от неё через закрытую дверь, и голова закружилась от надвигающегося тепла, тепла моей милой чашечки с голубой каёмочкой, в которую я страстно желал впиться губами.

Резко распахнулась дверь, и я увидел её, милую пальму в кадушке, а рядом столик с двумя чашечками.

– Родная, как ты мила! – воскликнул я, и от избытка чувств шлёпнул подругу по животу.

– Ну, ты… паразит! – откуда-то издалека прилетел голос подруги, и её маленький кулачок уткнулся в мой глаз, а вскоре и она сама впорхнула в прихожую из гостиной.

Полюбовавшись праздничным фейерверком, я мысленно поблагодарил её за подарок, а вслух сказал: «Тебя две?»

Милая подруга не ответила, видимо она не слышала не только мои слова, но и то, как я зашёл в её уютную квартирку.

– Да, и пусть себе, – подумал я, – одна или две, какая разница. Моя чашечка на месте, а остальное трын-трава, – шаркнул ногами о коврик на лестничной площадке и чётко услышал новый каскад приветливых слов подруги: «Вот же, паразит! И когда же ты угомонишься?» Её слова дали мне понять, что настал мой звёздный час и пора мчаться на балкон. Будучи там я запутался в развешанных для просушки трусиках подруги, и хотел в порыве негодования, оттого что они мешают обзору любимого пейзажа, разорвать их, но резкий хлопок снизу, а затем и ударивший в нос запах сероводорода остановил мой порыв. В связи с этим резко отпало желание созерцать «город на ладони» и назрела необходимость заткнуть не только ноздри и рот, но и уши, что я немедленно и сделал, накинув на голову первую попавшуюся в руки тряпицу, которая, как в дальнейшем оказалось, предназначалась совсем для другой цели, а именно: для прикрытия некогда белоснежных сопок милой подруги, ныне осевших под грузом прожитых лет.

Мрак сковал мои глаза, я выбросил руки вперёд и, обшаривая ими чёрное пространство, зашаркал ногами в его пустоту. В тот же миг до моего слуха долетели слова: «Паразит, когда же ты успокоишься? И перестань шаркать ногами! Всё бельё посбивал… и руки твои пакостные… – Вслед за этой недоговорённостью, подруга с новыми словами впилась ногтями в мою правую кисть. – Что ты там потерял, паразит?»

– Ничего! – буркнул я и вылез наружу, более удивившись резко посвежевшему воздуху, нежели не рассосавшемуся мраку. – Ты где? Я ничего не вижу.

– Сейчас ты у меня всё увидишь, – ответила подруга и приложила свою руку к моим глазам. Я действительно прозрел, чему был несказанно рад, но более всего, конечно, тому, что она стояла передо мной одна. Я мысленно потёр руки и, проговорив, также мысленно: «Слава тебе, Господи! Не надо делить на троих!» – направился к столику с чашечками, к сожалению пока ещё не испускающими нежнейший болотный аромат чая «Вдохновение».

– На троих! – взревела она как гудок паровоза. – Ты за кого меня принимаешь, паразит ты этакий!

Я молчал, вращал глазами и ничего не понимал, а моя милая всё больше распалялась.

– Делить на троих?! Да как только язык у тебя повернулся сказать такое, выродок, недоносок головоногий!