Честь имею. Крах империи

«Умер он и, как полагается в этом случае, на его место был назначен другой полицейский чин, который незамедлительно приступил к изучению дел, – в каком положении находится документация, городничие и вся полиция в целом, и выяснил, что один из служащих по фамилии Криволапов беглый каторжник…».

– Да-а-а… представляю лицо нового полицмейстера, – хмыкнул князь и вновь стал читать.

«Весьма вероятно, что пристав за время несения службы неоднократно получал строжайшие предписания о розыске своей собственной персоны.

Когда же истинная природа господина пристава открылась, он исчез, с ловкостью лишний раз доказавшей его опытность в делах подобного рода.

Решили, что бежал в Японию.

Так тому и быть. Чего не бывает на наших богоспасаемых просторах!

Но на днях беглец был арестован в Москве, где он уже успел устроиться старшим урядником!»

– Вот и случай тот, что в полку… Помнишь, Раиса, я как-то хотел рассказать о нём, да за делами и забыл, а тут, вот, вспомнил.

– Что-то припоминаю, Григорий. Говорил как-то, что, мол, под военный суд отдал какого-то фельдфебеля.

– Рапорт написал, только дело дальше и не продвинулось.

– Что так? – удивилась княгиня.

– Потерпевшие отказались давать показания. Сказали, что сами того хотели… Вот такие дела.

– Чего хотели-то?

– А разве ж я не сказал?

– Может быть, говорил, только я, вероятно, запамятовала, – прекрасно помня, что князь не упоминал никаких подробностей давнего разговора, ответила Раиса Николаевна.

– Срамное дело вышло. Стыдно даже говорить… Ну, да ладно… не дети чай… Насиловал молодых солдат фельдфебель-то. Прознал я про это, рапорт написал, а они отказались от своих слов. Как сказал, сами, мол, желали того. Вот и получается, Раиса, что наш фельдфебель не лучше того пристава Криволапова… На мой взгляд, даже хуже, и судить его нужно было самым строгим законом.

– Всякое бывает, Григорий! Народ по струнке ходить не может, душа у каждого человека своя. На одного посмотришь, – душа поёт, а на другого глянешь, – корчится в негодовании, или со смеху готова взорваться. Я вот тут на днях повстречала Клавдию Петровну Мирошину, так она такое поведала, что мы потом со смеху чуть не валились. В какой-то деревеньке, сейчас уж и не помню какой, сами по себе стали летать коромысла. Исчезнет коромысло у какой-либо хозяйки, а потом, глядь, в другом конце села объявится – летит себе смирненько от дома к дому и хоть бы что ему.

– Как это так – от дома к дому? – удивился Григорий Максимович.

– Кто его знал тогда-то. Летело и всё тут. До одного дома долетит, спустится и снова в путь, так два, а то и три дома перелетало.

– Чудеса!

– Вот и они, вся деревня, значит, говорила, что чудеса! Так если бы один раз. Через два дня у другой бабы коромысло исчезло и тоже полетело, летало, и опять хаты через две-три.

«Никак бесы шалят!» – стал говорить народ. И стали люди вспоминать всякие другие случаи. Вспоминают, говорят, голову к небу поднимают, вроде бы успокоились бесы, тихо. Станут расходиться, а коромысла снова в полёте. Ясно дело, народ в испуге, жмётся друг к другу, по домам запирается. Стали они коромысла свои под замок прятать, только не помогло это. Утром бабам поводу надо, замок открывают, коромысла нет. А оно через час-два объявляется и летит себе через два-три дома прямёхонько к озеру, или куда ему вздумается. Ладно бы это, летают коромысла и Бог с ними. А только когда к такому летучему коромыслу с опаской подходят, да осматривают, то видят на нём какие-то странные знаки. Те знаки всем селом изучают и видят, что они, прям, один к одному, что на первом, что на последнем коромысле. И разобрать те знаки не могут.

– И как, расшифровал кто-нибудь те знаки? – спросил Раису Николаевну князь.

– Вот тут самое интересное, Гриша. Сообщили о летающих коромыслах в газету, приехал в село какой-то большой учёный и стал изучать их, а в это время к его ногам сразу один за другим, подряд, три коромысла с неба свалились. Ясно дело, учёный и их стал изучать, а потом и выдал своё заключение. Сказал:

– Феномен этот мною изучен и полному объяснению не подлежит, но ясно одно, не зазря они летают. Знаки дают. А знаки те говорят, что вина большая на всём селе лежит. Летать будут, пока вину свою не загладите, а если упрямиться будете, то коромысла те уже не просто летать будут, а окна в домах вышибать до скончания света, и весной, и летом, и осенью, и даже зимой, а если это вас не вразумит, то трубы печные посшибают в самые лютые морозы.

Сказал и на знаки указал, которые прочитал.

– Помоги, мил человек, изгони из села бесов, – запричитал народ. – Никаких денег на твоё доброе дело не пожалеем. Укажи, в чём вина наша, всё исправим по-божески.

– По-божески и надо, так и прописано в знаках, – ответил учёный и указал на девку молодую и парня ровесника её, разве что года на три старше. – В них вся беда ваша, – сказал. – Покуда не будут они мужем и женой, быть беде в селе вашем испокон веку.

Тут, ясно дело, всё село с нападками на этих молодых. Почему, мол, до сих пор не венчаны?

А они в ответ:

– Родители наши меж собой в ссоре, вот и не дают согласие на наш брак.

Селяне тут же обрядили молодых в венчальные платья и в церковь повели. В тот же день обвенчали, а на свадьбе всё и выяснилось. Жених с дружками те коромысла в воздух бросал. Посмеялись всем селом, и сваты помирились. С тех пор в селе тишь и гладь, и божья благодать!

Слушая Раису Николаевну, Григорий Максимович обратил внимание на то, что жена как-то отрешённо пересказывала слышанный от своей подруги рассказ, это его насторожило.

– И всё ж таки, смотрю я на тебя, Раиса, тревожишь ты меня. Не приболела ли, голуба? Всё ли хорошо с тобой? – сразу, как только она закончила пересказ, спросил её Пенегин. – Какая-то ты последнее время задумчивая. Вот и нынче за разговором. Не тревожит ли тебя что-либо? Так ты скажи, всё, что в моих силах, пожалуйста. Может быть, что с сестрой, здорова ли?

– С ней всё хорошо, Гриша. Здорова, слава Богу! И со мной всё ладно!

– А вот вижу, что не всё ладно. Давай-ка сядем рядышком, и ты всё мне расскажешь, – не удовлетворившись ответом Раисы Григорьевны, проговорил князь и, покинув кресло, направился к дивану, на котором она сидела.

– Ну-с, рассказывай, милая, что стряслось?

– Особо-то ничего, Гриша… разве что с Ларисой что-то неладное творится.

– Что так? – встревожился князь.

– Не нравится она мне в последнее время. Как не своя стала, то в бурном веселье, то в глубокой грусти. Предполагаю, что-то тревожит её. Поговори с ней, Григорий, всё ж таки отец, тебя она больше послушает, нежели меня. Ну, а если что по-женски, сам догадаешься, тогда я сама…

– Вот сегодня и поговорю, – ответил Григорий Максимович.

– Поговори, поговори, Гриша.

Вечером, работая в своём рабочем кабинете, Григорий Максимович вспомнил о разговоре с женой.

– Как хорошо всё начиналось… и вот нате вам… А чему тут удивляться, взрослеет дочь-то… Служба! – перескакивая от одного к другому, мысленно рассуждал он. – Собственно, по делам службы всё превосходно, полк сформирован, казармы добрые, офицеры грамотные… Лариса… упустил, совсем пригляду никакого за ней нет. Если бы не Раиса… хотя… нет, не такая у меня дочь. Взрослеет, вот и характер меняется. Надо бы собрание организовать, да новых офицеров ближе изучить, присмотреться надо, разный народ-то… со многих частей собран. Оно ведь как… разве ж покладистого, да смирного кто переведёт, от неугодных избавляются, вот и прислали невесть кого. Фельдфебеля того же… Опору надо делать на своих… С Ларисой что-то неладное творится, давно заприметил. Меньше общаться стали. Оно, конечно, понятно, новый человек в доме появился, только, вроде как, сошлись они… Раиса-то… с Ларой. И всё ж таки надо показать её врачу. Скажу Раисе пусть займётся этим. Что-то Абуладзе стал виться рядом с дочерью, приглядеться бы надо. Человек он горячий – горец, как бы чего не вышло, несмышлёная она у меня, хоть и девятнадцатый уже, а всё ж таки как ребёнок. А выправка хорошая… что грех таить, молодцы, бравые ребятки. Нижние чины любо-дорого посмотреть, и офицеры грамотные в военном деле, – служи и служи себе на радость и на славу государству. Вот так-то и всегда, в одном месте благо, – удачно всё складывается, в другом рвётся… Вот такая оказия. Права Раиса, поговорить надо с Ларисой!

Григорий Максимович вызвал дочь к себе в кабинет и со свойственной военному человеку прямотой проговорил:

– Не кажется ли тебе, милая дочь, что ты стала скрытна и, нежели прежде, задумчива и рассеяна. Помнится, я просил тебя наполнить мою чернильницу, ты обещала, что исполнишь, и вот смотри, – полковник обмакнул перо в чернильницу и показал его дочери, – оно сухо. Что случилось, милая? Не заболела ли ты? Может быть, надо вызвать врача и показаться ему?

– Нет, нет, папенька! Что вы! – воскликнула Лариса. – Я абсолютно здорова, а чернила, простите, папенька, запамятовала. Мы много вышиваем с Раисой, долго разговариваем, гуляем, играем на фортепиано и поём, время так быстро летит, что не успеваем оглянуться, уже вечер.

– Вот и славно! Вот и славно! А чернила… Бог с ними, – махнул рукой Григорий Максимович. – Накажу горничной – Прасковье, чтобы она смотрела за этим. Хотя не люблю я, когда прислуга беспорядок наводит на моём рабочем столе, то бумаги сдвинет, то перо не туда положит, да, – вновь махнул рукой, – и всякое другое. Как ты находишь, милая дочь? Можно доверять мой рабочий стол нашей новой горничной, исполнительна ли она?

– Исполнительная, папочка! Очень исполнительная и во всём доме порядок! – ответила Лариса, мысленно проговорив, – Господи, что же я натворила! Как быть? Как смотреть папеньке в глаза, когда всё откроется?

– Вот и славно! Вот и славно! – постукивая пальцами по столу, задумчиво проговорил полковник, вышел из-за стола, подошёл к дочери и, всматриваясь в её глаза, сказал, чтобы никогда одна не выходила на улицу. – Видишь ли, милая, нынче столько много объявилось плохих людей. Грабят и убивают, прям, посреди бела дня. Вот надысь – во вторник был я у Николая Петровича, так понаслушался, скажу тебе, такого, что даже у меня дрожь по телу пробежала. Не буду рассказывать те страхи, чтобы не ранить твою девичью душу, просто говорю, поостерегись. Не дай Бог, что с тобой, не вынесу.