Перламутровая жизнь

Барнаул.

Осветив купол собора Святых Первоверховных апостолов Петра и Павла, солнечный свет скатился по нему к соборной площади и побежал по улицам Барнаула, пробуждая его от ночного сна. Тотчас подул прохладный весенний ветер, на деревьях затрепыхала нарождающаяся масляная листва, по тропинкам и дорогам, давно не умытым дождями, поползла пыль и лёгкая рябь поплыла по заводскому пруду. На колокольне зазвонил колокол, заскрипели калитки, двери и ворота, православный народ потянулся на утреннюю службу.

Тонко скрипнула калитка у широких въездных ворот на Томской улице, и в её открывшемся проёме показался высокий мужчина лет сорока. Ступив на узкую тропинку, бегущую рядом с заборами и домами по всей длине улицы, увидел приближающуюся к нему соседку, молодую красивую женщину лет тридцати, держащую за руку девочку десяти – одиннадцати лет. Подождал, когда они приблизятся.

Поравнявшись с мужчиной, женщина поздоровалась с ним и удивлённо произнесла:

– Никак на утреню, Гаврила Потапович?

– Здравствуй, Полина Степановна, – поприветствовал мужчина соседку, ответив, – на утреню.

– Радость, какая или что? Сколько помню, в церковь разве что по праздникам ходишь, а сегодня ни выходной и ни праздник.

– Оно, конечно, правильно говоришь, соседушка разлюбезная. Редко хожу в церковь, а сегодня всю ночь сердце щемило и сейчас не отпускает. Сон плохой видел, вот и иду свечку поставить от бед и напастей разных.

– Что за сон-то, Гаврила Потапович? – с тревогой в голосе спросила Полина.

– Не знаю даже с чего и начать, – погладив по голове дочь соседки, задумчиво проговорил мужчина. – Вроде как чудища какие-то над городом летали и крыльями красными махали и всё так, видишь ли, зловеще, кто с криком, кто со смехом, а кто тихо, но недобро и у всех на груди алые звёзды огнём пылали.

– Чур, тебя, Гаврила Потапович! – отмахнулась от него женщина. – Страсти какие. Меня прямо дрожь взяла.

– Мама, какие чудища? Бабаи? – дёрнув мать за подол платья, испугано проговорила девочка.

– Не бойся, доченька, Нет никаких чудищ. Дядя сказку сказывал. Правда, дядя?

– Сказку, Наденька, сказку. Не бойся! Нет ни чудищ, ни бабаев… сказки всё это, – успокаивающе ответил мужчина, подумав: «Вот ведь какой дуралей, девчоночку напугал». – А сама-то по каким делам на первый час?

– Год как папаня помер, дедуля голубки моей Наденьки, – притянув дочь к своему боку, тяжело вздохнула женщина. – До службы надо заказать сорокоуст об усопшем и поставить свечку за упокой души раба Господа нашего Степана Ивановича. Прощения для него испросить за все грехи его вольные и невольные, чтобы даровал папеньке моему Царствие Небесное. Ты к обеду-то, Гаврила Потапович, на поминки приходи обязательно. Папаня о тебе всегда добро отзывался, да и ты к нему уважение имел.

– Э-хе-хе! – сокрушенно вздохнул мужчина. – Надо же, год прошёл! Как времечко-то бежит, глядишь и самим скоро на покой. А муж твой, Пётр Александрович, дома уже?

– Ждём с минуты на минуту. Пароход, где он с моторами работает, к обеду должен быть. До Бийска ходил. Перед уходом сказал, что сегодня и будет… к обеду. Приходи, Гаврила Потапович, обязательно, – приблизившись к соборной ограде, проговорила Полина Степановна и, пропуская вперёд соседа, последовала за ним к ступеням собора, ведущим к входу в божий храм.

К восьми часам утра 2 мая 1917 года на Барнаул налетел сильный юго-западный ветер, взбил в серую пену полотно реки, поднял в воздух прибрежный песок, закружил пыль дорог и, спрятав солнце, погрузил город в серый мрак. Люди закрылись в своих домах и выходили из своих жилищ лишь по острой необходимости. На улицах города замерла жизнь, лишь редкие прохожие осмелились ступить на них.

Под напором тугого потока ветра, закрывая лицо и глаза от больно хлеставшего песка, по улице шёл человек. Редкие прохожие встречались на его пути. Их лица искажал испуг, а ноги, казалось, не шли, а летели за телом, увлекаемым ветром. Ветер толкал их в спину, гнал с огромной силой туда, куда желал сам, а не люди. Сопротивляясь ему люди падали, разбивали колени и носы, травмировали руки и ноги, но это было ничто, в сравнении с тем, что предстояло им увидеть и пережить через три часа.

За час до полудня ветер приобрёл силу урагана и тотчас в квартале между улицами Томской и Бийской, Соборным переулком и Обью вспыхнул дом начальника пожарной части брандмейстера Ивана Быкова. Через несколько минут косой язык пламени лизнул близстоящий дом, через десять минут вспыхнул дом Гаврилы Потаповича. Мужчина в это время был в погребе, спустился в него для того, чтобы взять гуся, добытого на охоте и приготовить к поминальному столу умершего год назад соседа Степана Ивановича Караваева. Увидев свой дом, объятый пламенем, устремился к нему, но, вырвавшееся из окон пламя, остановило его. Вспомнилась соседка Полина Степановна и её дочь Надя.

– Боже! – воскликнул он и выбежал с охваченного пламенем двора на улицу. То, что увидел, заставило вздрогнуть его тело. Запутавшись ногами в оборванных телефонных проводах, бились два человека, – это были соседка Полина и её дочь Наденька.

Подбежав к ним, Гаврила Потапович с силой рванул провода, кровь хлынула из порезов ладоней. Не чувствуя боль, мужчина освободил женщину и её дочь из пут проводов, подхватил девочку на руки и, взяв за руку Полину, крикнул: «Поспевай!»

На колокольнях церквей забили колокола, возвестившие о возгорании домов на Томской улице. По тревоге две городские пожарные команды устремились к месту пожара. С двух домов, ближайших к Соборному переулку им удалось сбить пожар, но из-за нехватки воды в бочках локализовать пожар полностью не удалось, и огонь вскоре вновь овладел деревянными постройками, захватывая новые дома. Вскоре ветер разнёс языки пламени на соседнюю улицу, Бийская запылала со всех сторон, за ней загорелись дома на соседней к северу улице. Город стал превращаться в огненный ад, а улицы в реки огня. С воем бегали собаки, охваченные огнём.

Пылали деревья и кустарник, крупные искры горячими струями вырывались от деревянных оградок, коими они были обнесены. С крыш домов со свистом срывались крупные головёшки и уносились ветром на соседние городские кварталы. Из разинутых окон домов вырывались языки пламени, и всему этому огненному безумству не было конца. Паника охватила бегущих по улице мужчин, женщин и детей, и все они, поддавшись ей, мчались туда, куда вела их катящаяся впереди толпа. Люди прорывались сквозь пламя к реке, часть из них пересекла Острожный переулок, ещё сто метров и улица Набережная, а там спасение, но… ураганный ветер повалил пылающий в огне телеграфный столб и бросил его, опутанного проводами, на беззащитных людей. Падая, столб обволакивал находящихся рядом людей в свои провода и увлекал их на горящую землю. Тонкая и острая как бритва струна, звонко свистнув в воздухе, полосонула по шее пожилого мужчины, он вскрикнул, схватился рукой за горло, из которого фонтаном хлестанула кровь, и повалился на землю от удара обрушившихся на него перекладин столба. Следом за ним упали и были погребены под пылающим столбом ещё две женщины и грудной ребёнок. Упав поперёк дороги, кольцами разбросав по ней провода, столб полностью перегородил путь к реке.

Под ударами ветра всё сильнее разгорался пожар. Уже все деревянные здания на Томской улице были охвачены огнём. Поняв, что дальнейшее движение по Томской невозможно, Гаврила Потапович, не выпуская из рук девочку и не отпуская руки её матери, повернул направо и устремился в открытый двор меж двух домов, стоящих на значительном расстоянии друг от друга. Стремительно пробежав его, уткнулся в штакетник ограды, отделяющий дома левой стороны Томской улицы от строений на чётной стороне Кузнецкой, и попытался ногами повалить его. На помощь подоспела волна людей. Свалив забор, толпа пробежала соседний двор Кузнецкой и вышла на неохваченную огнём улицу. Спасение было близко, оставалось лишь добежать до пристани, а там река.

Добежав до лодок, прикованных цепями к кольцам свай, Гаврила Потапович, глубоко вздохнул и, опуская на ноги девочку, выплеснул:

– Вот вам и сон в руку, милые мои! Ну, да ладно, главное спаслись, а там как Бог даст, вещи… дом, – покачав головой, – дело наживное.

– Спасибо, Гаврила, – со слезами на глазах проговорила Полина и искренне, от всей души поцеловала спасителя. – Я всегда знала, что ты не оставишь меня в беде, а за прошлое прости.

– Что прошлое ворошить. Изменить уже ничего невозможно, да… – помедлив, – и не к чему, – ответил Гаврила Потапович, вспомнив свою молодость, когда на своё признание в любви к Полине получил от неё отказ. – Я вот что думаю, на ту сторону не дойдём, – кивнув на узкую ленту противоположного берега реки, – один не справлюсь, разбуянилась Обь, волны-то вон как хотят, перевернёт и утонем. Пойдём от огня близ берега к Барнаулке, а там к горе. Туда огонь не доберётся. Потом, как всё утихнет, поищу твоего Петра.

Отковав свою лодку от лодочного причала, Гаврила Потапович усадил в неё Полину с дочерью и, взяв в руки вёсла, погрёб к устью Барнаулки.

Яростный ветер рвал электрические и телефонные провода, валил объятые пламенем телеграфные столбы, сносил с домов воспламенившиеся крыши. Поднимая ввысь огромные горящие головёшки, нёс их в клубах дыма и огня в ещё неохваченные пожаром кварталы города и, достигнув их, бросал огненными снарядами на всё, что может гореть – на людей и их жилища, на сараи, конюшни, склады и магазины, гостиницы, рестораны и государственные учреждения. Деревянные постройки тотчас охватывались огнём. Люди пытались тушить свои дома, но усиливающийся ветер ещё сильнее раздувал пламя. По улицам, ошалев от боли, бегали огненные комья – собаки, кошки, козы и другая домашняя живность. Стремительно неслось время и молниеносно неслось пламя от одного здания к другому, пожирая всё, что было внутри.

Грохот от рушившихся строений, треск горения, вой огня и ветра, скручивающего в кроваво-красные жгуты языки пламени, крики, стоны, мольбы о помощи и хрип животных – всё слилось в один жуткий звук. Ошалев от хаоса звуков и огня, люди бессмысленно метались в огненном месиве, и не могли понять куда бежать, что делать.

– К Оби! – пронёсся над толпой чей-то призыв, и плотная масса людей устремилась к реке, лишь небольшая группа, осознав, что огонь не может идти против ветра, побежала в противоположную сторону, – к заводскому пруду и демидовской площади.

Преодолевая коридоры огня, люди бежали к Оби, берег которого круто обрывался в бездну взбесившейся реки. Дальше бежать было некуда, а огненная стена напирала на них. На людях, ближайших к огню, воспламенялась одежда. Не в силах сдержать боль, пересилив страх высоты и стихию реки, они прыгали с крутого обрыва в реку и многие из них тонули. Оставшиеся на берегу, не опалённые огнём люди подхватывались новой волной ошалевшей человеческой массы. Разрастаясь, месиво из людей и животных катило к речному вокзалу, где надеялось найти спасение на палубах барж и пароходов, но барж было мало, а пароходов и того меньше. Речной флот не мог взять на борт всех желающих.

Огонь и ветер свирепствовали. Огонь жаркими длинными языками слизывал всё на своём пути, а на реке ходили высокие волны с пенными серыми гребнями. Два парохода без труда дошли до противоположного берега Оби и там остались, их капитаны не рискнули подставлять деревянные бока своих судов бушующему огню. Десятки лодок, сверх предела загруженные людьми, отчалили от берега и вскоре вошли в кипящий фарватер. Поднимаясь на гребни волн, и резко скатываясь с них, они приближались к спасительному берегу, но вот одна утлая лодчонка с двумя гребцами резко завалилась на левый борт и тотчас опрокинулась. Секунда, о ней и её двух гребцах осталась лишь короткая память и ни следа. Весенним днём 2 мая люди гибли везде, – в огне и в воде.

К двухпалубному кораблю «Волшебник» пароходной компания Евдокии Ивановны Мельниковой устремилась большая группа обезумевших людей. Спасаясь от огня, они огромной толчеёй ступили на сходни, конструкция не выдержала натиска и рухнула, увлекая за собой обречённых на гибель людей в водную пучину.

Вскоре все пароходы отчалили от левого берега реки и больше не рискнули к нему приблизиться, так как пламя уже подступало к самой кромке воды. Потеряв единственную надежду на спасение, люди толпились на берегу реки, ещё не охваченному огнём, некоторые из них вошли в холодную воду, но, не пробыв там и пяти минут, выбирались обратно на берег и бежали вверх по течению реки, – к реке Барнаулка, куда пламя ещё не добралось.

За одной волной людей шли другие, и вскоре сплошной людской поток поплыл по узкой полоске берега к свободному от огня устью реки Барнаулка. А в это время больные и старые люди, не имеющие возможность самостоятельно передвигаться, гибли в ужасных огненных муках, в охваченных пламенем домах.

В первом часу дня порывистый ветер сменился на постоянный, в городе начался настоящий ад. Одновременно возникли пожары в отдалённых друг от друга кварталах, отчего казалось, что адским пламенем руководят пособники сатаны, поджигающие город в разных местах.

На улице Бийская со стороны Соборного переулка раздался оглушительный взрыв. Из месива искорёженного металла, пылающих деревянных конструкций и кирпича, из того, что ещё несколько минут назад было мирным жилым кварталом, в чернеющее небо свистящей спиралью ввинтился смерч огня.

Паника разрослась. Многие люди, спасаясь, собрались на Дровяной площади между улицами Павловская, Сузунская и переулком Мостовой (ныне Интернациональная, Анатолия и Максима Горького), но огонь добрался и туда. Полностью охватив площадь, огонь начинал с жадностью поглощать дрова, отрезая людей от мест спасения.

Обезумев от жара и боли, люди метались в этом замкнутом пространстве, и не могли найти выход из него. Кто-то пытался спрятаться в ямах и погребах, но это была смертельная ловушка, кто-то пытался вырваться из кольца пламени, но тотчас воспламенялся и, пробежав объятый пламенем с десяток метров, падал и умирал в судорогах и мучительных болях.

Огонь, огонь, огонь. Беспощадно пожирающий стекло, металл и живую плоть огонь. И потоки ревущего огненного вихря, как со скорбным плачем отлетающие души, взмывали ввысь.

Из дымящих, шипящих, выплёвывающих языки пламени нагромождений металла, камня и дерева, свитых в единый клубок, неслись крики о помощи, предсмертный рёв животных и ещё неведомо какие звуки.

Рассыпая сноп искр, из объятий огня вырвался расплавляющийся комочек – агонизирующий факел-человек, не надеющийся ни на Бога, ни на чёрта, а только на самого себя. Вдыхая и выдыхая раскалённый воздух, в крике осыпая пепел с обуглившихся губ, искал он спасение от огня, но, не найдя его и не видя лопнувшими зрачками, смерть ему несущий ад, упал и затих, отдав ушедшей жизни своей прощальный салют из огненных брызг.

Огненные волны захватывали всё на своем пути. Огонь овладевал кварталами, дома в них вспыхивали как солома. Чёрный пепел и дым заволок небо. Дома, магазины и сотни зданий были обречены на уничтожение. Нагорные пожарные команды, не в состоянии пробиться к пожарищу, спасали от огня часть города, находившуюся против ветра, но волна огня сводила на нет все их усилия, а с переходом ветра с юго-западного на западный, пожарным пришлось отступить.

Прошло три часа с момента начала пожара, ветер, изменивший направление движения, увлёк огонь в сторону реки Барнаулка, – к кварталам, где были керосиновая лавка и дома зажиточных обывателей города. Огонь завладел улицами Кузнецкой, Иркутской, Петро Павловской, Большой Тобольской и Мало Тобольской, второй и третьей Луговыми в пределах от Соборного переулка до Оби. Огонь пылал кругами и в этих кругах были люди, в основном немощные старики и дети, но вскоре всё слилось в единый гигантский пожар, – город охватило одно адское пламя.

Едкий дым и горький удушающий запах от горящих зданий, человеческой плоти и останков животных накрыл город. Паника расширяла свои границы. Тысячи граждан поддались ей и, не разбирая дороги, бросались кто куда, лишь бы подальше от жуткого места, лишь бы подальше от смерти и всепожирающего огня. Те, кому посчастливилось выбраться из адского пламени, бежали к реке, но огонь уже бушевал и там.

А в это время в двухэтажном деревянном здании барнаульского телеграфа на улице Пушкинская, дом 47, беспрерывно работали аппараты Морзе. Телеграфисты выстукивал в столицу Российской империи – Санкт-Петербург, в Омск, Томск, Бийск, Змеиногорск, Курью, Локоть, Камень, Павловск и другие населённые пункты Алтая короткую, но страшную по содержанию телеграмму, в которой сообщали о пожаре, пожирающем город.

Полыхали целые улицы. В пламени сгорали не только деревянные постройки, но рушились и каменные здания. Красивые фасады магазинов, государственных учреждений и домов зажиточных граждан созданные из красного кирпича покрывались жирным чёрным налётом и осыпались под напором огня. В результате безумства огненного сатаны от каменных домов оставались лишь каркасы, – голые чёрные стены с пустыми глазницами окон и дверей.