Перламутровая жизнь

– А и то верно народ говорит, что-то не верится, чтобы весь город сгорел! Вон у Басаргиных в Барнауле родни пруд пруди, а что-то никто к ним не приехал, а должны бы, коли всё там погорело и жить негде.

Народ призадумался, в наступившей тишине были слышны лишь тяжёлые вздохи, покашливания и кряхтения.

Через полминуты Семён Тимофеевич сказал: «Вы хотели слышать, я сказал, остальное дело ваше. Больше мне нечего с вами демагогию разводить, помощь буду собирать народу, и завтра поеду в Барнаул.

– Да, мы что… мы разве против… мы завсегда! Говори что надо, соберём и пойдём обозом.

– А и то верно, народ! Пожар был!? Был! Значит и помощь нужна!

Понеслось со всех сторон.

– Надо к тайнинским сходить, общим обозом и пойдём, – предложил Михаил Ефтеевич Долгов.

В шуме, гомоне, предложениях и наставлениях никто не услышал, как скрипнула калитка и во двор Гапановича ступили Басаргин старший и его родственник из Барнаула.

– Здравствуй, Семён Тимофеевич! – приветствовал Гапановича Басаргин и обратился к народу, – Люди добрые поклон вам от меня и моего родственника из Барнаула Петра Михайловича. Речь хочу держать, дозвольте.

– Говори, Павел Васильевич, – понеслось по двору.

– Понял я, о пожаре разговор. Правильно, или как?

– Правильно! О нём, Павел Васильевич! Не верится что-то, что так прямо всё и погорело! —донеслось до Басарина.

– А коли так, то вот вам мой сказ. Пожар сильный был, сам не видел, а родственник мой Пётр Михайлович сам погорел, он обо всём и поведает.

– Селяне, братья, послушайте что скажу, – выдвинувшись вперёд, стал говорить родственник Басаргина. – Города, таким, каким вы его знали, больше нет. От знаменитого «Пассажа» купца Смирнова, между улицами Иркутской и Кузнецкой, остался только трехэтажный остов, а всё внутри, начиная от дегтя и до драгоценностей, сгорело. Пострадал и дом Полякова, но в основном остался цел, его постоянно поливали холодной водой, а вот дом Кашина не сгорел, сейчас торгует и большую прибыль имеет. Народ в очередь стоит и берёт всё подряд. Много мародёров и лихого люда появилось, их ловят, а они не убавляются. Ну, скотина всякая и птица это понятно, сгорело её много, а вот людей сколько, – опустив глаза и подумав о чём-то своём, – не знаю, – сказал родственник Басаргина, – но видел много сгоревших трупов и утопленников. Горе, большое горе у народа барнаульского. Видел, своими глазами видел обезумевших от горя людей, – женщин и мужчин рвущих на себе волосы, детей, склонившихся у трупов матерей и отцов, обожжённых и травмированных, с глубокими ранами на теле, руках и ногах, и это только малость того, о чём могу рассказать, но, поверьте, мне больно об этом говорит и вспоминать. Хотя… один эпизод я вам всё же поведаю. Мой дом сгорел полностью, не удалось спасти ничего, но, слава Богу, все мои родные живы, нам посчастливилось переждать пожар на противоположном берегу Оби, хотя, простите, я не об этом хочу сказать. Утром, когда пожар утих, я шел со своей семьёй к месту, где стоял мой дом и увидел девочку лет десяти. Она голыми руками разгребала тлеющие угли, под которыми были видны чёрные, скрюченные огнём руки. Я подошёл к ребёнку и сказал ей: «Девочка, ты обожжёшься! Угли ещё горячие и вот даже туфельки твои уже дымятся». Она мне ответила: «Там мама, ей больно!» Я не мог сдержаться, слёзы хлынули из глаз. Как я мог помочь ей? Чем? И таких детей в городе десятки, а может быть и сотни. Мимо проезжали пожарные, я рассказал им о трагедии, постигшей ребёнка. Они откопали труп, погрузили его на телегу и поехали дальше собирать погибших в огне людей. Девочка пошла рядом с телегой, на которой уже было три сгоревших человеческих тела. К вам приехал, люди родные, за тем, чтобы низко поклониться и просить о помощи. Народ голодает, сгорели все продовольственные запасы, жить негде, одежды и обуви нет. Сам видел, люди скотину дохлую едят, власти в городе нет, все чиновники в растерянности. Большевики какие-то, правда, объявились, порядок вроде как наводят, а толку мало, еды нет, укрыться от ночных холодов негде, и сирот, сирот много.

– Виновного нашли, или ещё ищут?

– Пожар-то кто устроил?

– Да уж убежал наверно!

– Их там… этих злыдней поджигателей, наверно, не один десяток был, коль весь город разом загорелся.

– Ну, ты скажешь! Поджигатели! Кому надо свой дом палить!?

– А сказывают, что разбойников из тюрьмы выпустили, вот они в отместку и спалили город-то!

Шум, гомон и толчею слов прервал спокойный голос Ивана Гавриловича Косарева.

– Братья, селяне, не о том говорите, – сказал он. – Надо решать, какую помощь оказывать станем.

– Что тут думать, Иван Гаврилович, – проговорил Долгов. – Тебе и поручаем деньги собрать. Как, селяне, не откажете в копеечке?

– О чём разговор, Михаил Ефтеевич, неужели своему народу русскому руку помощи не протянем, – ответил хор голосов.

– Вот и добро! Я со своей стороны сто рублей кладу, а скарб, да одежду с обувью пусть каждый даст сколько сможет.

– Спасибо, люди дорогие, от всех погорельцев низкий вам поклон, – сказал барнаулец и низко поклонился всем присутствующим на сходе.

На следующий день после полдня обоз с гуманитарным грузом из Карагайки и Тайны отправился в Барнаул.

Роза красная.

– Горе у народа, пережили великий пожар и, вроде бы, не ко времени свадьба, но и откладывать нельзя, сговорена уже Катюша за Ивана. А ты как думаешь, Мария? – задумчиво проговорил Михаил Степанович, готовясь ко сну.

– Нельзя, Миша. Девку ни за что ни про что ославим, если свадьбу отложим. Народ… сам знаешь какой, ему бы языком почесать, а там до того договорятся, что и порченая она и ещё невесть что надумают, – тяжело вздохнув ответила Мария Ивановна. – Нельзя, Миша. Правильно решил.

– Ну, вот и славно! Завтра и начнём готовиться к Ваньшиной свадьбе. Я уже и землицу им наделил.

– И Бурёнку. Бурёнку не забудь, Миша.

– Это ясно, как решили так тому и быть, и лошадь, и птицы разной… и ты это… постельное там… – уже сквозь дрёму договорил Михаил Степанович и мгновенно забылся во сне.

– Благо дом поставили, будут в своём жить… молодые-то, – подумала Мария Ивановна и вслед за мужем провалилась в сон, сморившаяся после ежедневных тяжёлых работ по хозяйству.

Крепким сном спал и Иван. И снилось ему, что у Катеньки, Уголёчка его ухажёр появился, статный и красивый. Видит, идут они под руку по посёлку, она цветёт улыбкой, а он что-то говорит ей. У мужчины походка гусарская, голова вздёрнута и гордостью сквозит весь его облик. На нём камзол новый, но на ногах лапти. Лицом мужчина чем-то похож на Ксенофонта, бел, глаза голубые, но не небом ясным сияют они, а злостью. Идёт, говорит, а на губах ненависть ко всему окружающему. И чувствовал Иван во сне, что от этого человека исходит горький запах полыни.

От этого запаха, от всего облика этого человека кружилась голова у Катеньки. Пьяна она была им и забыла Ивана. Смотрит на неё со стороны Иван, хочет подойти, сказать, что околдована она, но ноги не слушаются. Бежать хочет к ней, ногами перебирает, да только дальше от Катеньки отдаляется. Понял Иван, что Катенька, его милая Катенька увидела в себе женщину рядом с тем человеком и забыла своего суженного. Ивану тотчас показалось, что стала его любимая облаком, а тот чародей ухажёр синим ветром, втягивающим в своё чёрное нутро милую Катеньку. Народ стоит, видит всё и даже не пытается освободить Катеньку от пут липких. Даже подруги Катины и те стоят молча и ничего не предпринимают для её освобождения. В глазах подруг злорадство, на губах ухмылки. «Так ей и надо, – говорят меж собой. – У неё и тот и этот, а у нас никого! Ишь, какая выискалась тут!» Пошушукались меж собой, потом каверзы всякие устраивать стали, но этого им было мало, завистницам хотелось как можно больнее ущипнуть Катеньку. И стали они гадкие сплетни разносить по селу.

Слышит Иван во сне, нашёптывают завистницы ветру ухажёру гадости о Катеньке, что она с разными мужчинами шашни водит, а один даже цветы ей дарит и не полевые, а самые настоящие розы – красные.

Обозлился на Катю ухажёр, пришёл к ней домой и увидел триединство живое – её, Ивана и красные розы.

Иван хочет встать, прогнать незваного гостя, но пошевелиться не может. А злыдень ухажёр воспользовался беспомощностью Ивана и стал целовать Катеньку. Катенька как бы против его ласк, голову от поцелуев отворачивает, но и не отталкивает ненавистного Ивану человека. И вдруг тот человек оттолкнул её и говорит:

«Не люб тебе, вижу, но всё равно в покое не оставлю. Моя будешь!» – лицом и глазами потемнел, плечи опустил и вышел прочь.

На душе у Ивана горько, кричать хочет, да только губы как будто кто-то крепко слепил, стон лишь из них вырывается. Катенька подошла к нему и поцеловала. Губы отомкнулись, Иван ими шевелит, рот открывается, но ни звука, нем, как рыба. А потом вдруг легко Ивану стало, подхватил он Катеньку на руки и полетел с нею по небу. В посёлке народ на них смотрит и удивляется, отчего это они летают как птицы.

Ещё сильнее обозлились недруги на Катеньку, за глаза стали говорить о её распущенности, а порой и прямо в лицо выплёскивали свою жёлчь, и Ивана грязью не забывали облить.

А влюблённым хоть бы что, недругов бесит, трясёт от злобы, а у Катеньки и Ивана улыбка на лицах. Всех недругов трясёт в злобе, бесит и изводит полнейшее равнодушие Уголёчка и дорого ей человека к этой липкой дурно пахнущей грязи. Летают они выше облаков и радостно им, но на душе тревога отчего-то. Просит душа покоя, и решил Иван рассказать своему милому Уголёчку о напитке счастья, рецепт которого известен ему от тибетского монаха. Спустились они на землю, обнял Иван Катеньку и говорит:

– Есть у меня, Катенька, рецепт напитка для души, которой тесно и неимоверно тяжело в этой жизни. Способен этот эликсир дать ей возможность вырваться на свободу, в вечность, навсегда!

Выслушала Катенька Ивана и сказала: «Устала я от взглядов косых, слов горьких и даже от молчания своих родителей, до которых, естественно, дошли грязные слухи обо мне. Сделай тот напиток любви и забвения».

Ничего не ответил Иван, взял её руку, и полетели они в свой новый дом. Поняла Катя, он достоин её, он тот, с кем ей не будет страшно в том безоблачном мире.

Летят Иван и Катенька над селом на виду у всех, крепко взявшись за руки, и никто не смеет даже слово сказать им в след.

Вошли в новый дом Катенька и Иван, слов между собой не ведут. На столе флакончик с эликсиром счастья, рядом лежит красная роза.

Их нашли на другой день. Собственно они и здесь показали свою независимость – ибо дверь была открыта.

Роза тоже не захотела жить, не завяла и не опала, просто умерла.