Светлана вспоминала:
– Имя Света мне перешло как бы по наследству. У папы был фронтовой друг, его невеста погибла во время войны, звали её Света. Вот он и попросил папу назвать меня её именем.
1947. Полина с дочерью Светой. Справа Мута – няня.
Валентин.
Брат рос слабым ребёнком и причина в том – голодное детство. Часто болел, несколько раз был при смерти. Болел и в Берлине, хотя там с питанием было хорошо. Папа служил при военной комендатуре – командиром роты, и офицерский паёк позволял ему содержать всю семью, да и зарплата была хорошая, плюс три ордена, за которые платили. Всё это со слов моих родителей.
А Валентин, когда я подросла, рассказывал о себе:
– Однажды я с пацаном, тоже сыном офицера пошёл на реку за раками, не предупредив никого. Собственно, если бы мы сказали, нас бы не отпустили, но мы пацаны, а пацаны, как известно, народ шебутной. Так вот, наловили мы раков и довольно-таки много, идём домой радостные, посвистываем. Навстречу мой папа.
Нас потеряли, и мы своим долгим отсутствием переполошили всех. За несколько дней до этого пропала девочка. Нас в школу и из школы возили на автобусе. В школу девочка приехала, а в обратном автобусе её не оказалось. Искали долго, но не нашли. Убить её, конечно, не убили, похитили немцы. Вероятно, она была очень похожа на какую-то немецкую девочку.
Папа, естественно, поучил меня рукой по попе. А вообще-то мы чувствовали себя как дома, хотя находились в Германии, совсем недавно ещё фашистской. Когда нас – ребятню везли на открытой машине, мы обстреливали всех немцев каштанами. Они молчали, а мысленно, естественно, проклинали нас. Но мы были победителями. Каштаны это ерунда, а вот оружие это уже серьёзно. Найти в разрушенных подвальных помещениях домов пистолет или автомат было проще простого, и находили, даже с патронами. Среди нас – пацанов-восьмилеток был мальчик лет четырнадцати. Он нашёл немецкий пистолет с патронами в обойме. Вынул одну пулю из патрона и, заменив её выструганной деревянной, выстрелил в немца. Убить – не убил, но больно ему было, это точно. Немец пожаловался в комендатуру, того пацана нашли и отцу-полковнику крепко досталось. Немец оказался антифашистом.
Глава 2. Первые шаги
В 1948 году моя семья возвратилась в СССР. Папа продолжил службу в военкомате города Новосибирск, а через год был переведён на новое место службы в город Омск – на должность начальника 3 отдела районного военкомата.
При отбытии из Германии на новое место службы нашей семье предоставили ж\д вагон – теплушку, точнее полвагона, в другой половине вагона разместилась семья старшего лейтенанта N.
Валентину шёл десятый год и отец хотел, чтобы он научился игре на пианино, но не судьба была стать моему брату музыкантом – при погрузке в вагон оно упало и разбилось. Умышленно ли это было сделано солдатами или по неосторожности, тайна. Осколки пианино остались на перроне, загрузили лишь носильные вещи, мотоцикл и бочку с бензином. Поехали. В первую ночь поездки в вагоне я заплакала. Мама в свете догорающей свечи подошла ко мне, покормила и тут вдруг сообразила, что если бы не мой плач быть им всем и мне тоже на «облаках». Восковая свеча стояла на бочке с бензином, и от неё остался небольшой огарок, несколько минут и мог бы произойти взрыв.
С тех пор прошли десятилетия, если точно, семь десятилетий, и я уже многое забыла из того, что мне рассказывали родители. Помню, что после ж/д дороги ехали водным транспортом. Отец на радостях крепко выпил и уснул, этим воспользовались лихие люди. Вскрыли ящики с вещами и стали их разворовывать. Мама стала тормошить отца, он в полном отрубе, не реагирует – спит богатырским сном. Она к мужчинам: «Что же вы делаете? Это воровство! Дядечки, это наши вещи!» Никакой реакции, все, кто плыл с ними на том корабле, только рады были нахватать чужое добро. И осталось от всех родительских вещей только несколько маминых платьев, часть посуды и мотоцикл. Вот такие были сволочные люди. Вероятно, нет, уверена, отца специально чем-то напоили, какой-то сонной отравой, чтобы он не мог проснуться даже при канонаде, затем стали взламывать ящики и разворовывать их содержимое. А мама, что она… с девятилетним сыном и со мной, которой было всего несколько месяцев?.. Когда отец очухался, воров след простыл.
Период жизни в Новосибирске был очень краток, со слов родителей помню, что был он не более полугода. В Новосибирск мы прибыли где-то в начале лета 1948 года, а выехали из него в начале зимы. Отцу дали мизерную квартирку в каком-то древнем доме, стены которого промерзали зимой и покрывались толстым слоем льда. Папа пошёл к своему начальству и сказал, что в таких условиях невозможно жить, тем более с детьми. Папу перевели в Омск. Ему дали однокомнатную квартиру в двухэтажном кирпичном доме на улице с названием «Красный Путь».
Немного о нашем доме и квартире, как понимании материального состояния советских людей того далёкого времени – конце сороковых, начале пятидесятых годов двадцатого столетия.
Зрительно квартира состояла как бы из двух комнат, её делил на две половины большой широкий шифоньер. В одной половине стояла родительская кровать и письменный стол, за которым Валентин делал уроки. В другой половине было две кровати, моя и брата, и круглый стол с четырьмя «венскими» стульями. За этим столом обедала вся наша семья. Слева от входной двери на гвоздях висел рукомойник, под ним табурет, на нём ведро для смытой с рук и лица воды. Правее рукомойника, гвоздями к стене, была прибита деревянная вешалка с полочкой для головных уборов и деревянными клиньями для верхней одежды. Справа от входной двери располагалась дровяная печь, она обогревала нашу комнату в холодные дни и на ней мама, в те студёные дни, готовила пищу. Летом мама готовила пищу на электрической плитке, стоящей на маленьком простеньком столе, установленном справа и на метр от печи. В углу, – рядом со столом стояла табуретка, на ней ведро с питьевой водой, на нём деревянный кружок, на кружке ковш. Над табуреткой на гвоздях висел небольшой самодельный шкафчик с обеденной посудой. Кастрюли и половник, чайник и заварник, сахарница и сковорода располагались на кухонном столе. Этот уголок был маминым хозяйством и она называла его кухней.
1950 год. Света
Воду брали в колонке, что была во дворе. Электроэнергию часто отключали, в такие долгие часы в приготовлении обеда выручала печь. В духовке печи мама в праздники пекла пироги.
Я ничего не знаю о проблемах моей семьи того периода, была ребёнком, и меня более тревожили собственные заботы; погода, позволяет ли она выйти на улицу или придётся сидеть дома; игрушки, которых у меня практически не было; мечты, задумки и много ещё чего очень важного и необходимого. Но не все детские мечты сбывались. Я не понимала почему мама не купила мне куклу, которая мне очень понравилась в магазине. Почему не покупает мои любимые конфеты и пряники каждый день. Почему у соседской девочки красивое новое платье, а у меня такого платья нет. Почему у соседей праздник, – у них поют песни, а у нас нет гостей и песни несутся только из чёрной «тарелки», висящей на стене у окна, что смотрит во двор. Почему нельзя праздновать день, когда все мои подруги и друзья выходят на улицу с красивыми – синими, зелёными, красным куриными яйцами, когда из соседних комнат доносятся запахи разных всуснятин. Много всяких ПОЧЕМУ роилось в моей голове, но ответ я искала не слишком долго, увлекалась какой-либо игрой и забывала обо всех ПОЧЕМУ.
И всё-таки праздники в нашей семье были, не пышные и не богатые как сейчас, но на столе были пироги и конфеты, яблоки и ягоды, и папа был дома, а не на работе и в окно всегда лился нежный теплый солнечный свет. С папой мне было интересно, он всегда что-нибудь мастерил, я смотрела и пыталась даже помогать ему, что-нибудь подержать, что-нибудь поднять, что-нибудь принести. Стою, смотрю, он спросит: «Интересно!»
– Натересно! – отвечаю.
Папа был удачливый рыбак и хороший охотник. Никогда не приходил домой без добычи. За несколько дней до охоты набивал патроны порохом, дробью. Я как обычно смотрела, а когда повзрослела, помогала ему насыпать в гильзы порох. Папа давал мне мерный стаканчик, я набирала в него порох и высыпала в гильзу, остальное делал уже папа. Мне было интересно, а ему, конечно, приятно.
1950. Света с цветами
С мамой тоже было интересно, но не так чтобы очень, мама всегда делала одно и то же, что-то варила, ходила в магазин, занималась уборкой комнаты, стирала вещи и мыла посуду, а это было скучно. А вот праздники это всегда красиво и радостно. Из круглой чёрной «тарелки» на стене лилась красивая музыка, неслись песни, играли марши и звучали праздничные поздравления. В такие дни я рано вставала с постели. Меня будили ароматы, обволакивающие комнату и несущиеся только ко мне, как мне казалось. Я открывала глаза, приподнимала голову и смотрела стол.
– Что там такое вкусное? – говорила я себе, хотя ещё с вечера знала, что мама будет стряпать и выпекать пироги. Только с какой начинкой они будут, это всегда оставалось для меня секретом, но то, что пироги будут с морковью, или с капустой, или с картошкой или луком с яйцом, я знала точно. А вот самой любимой моей выпечкой был рулет с маком.
Встав с постели, я быстро умывалась, и мы всей семьёй садились за стол. Я с наслаждением ела пироги, и мне казалось, что могла бы съесть их все, но с трудом съедала всего лишь два пирожка, запивала их чаем, а потом мы с папой выходили из дома и шли на сам праздник, где музыка и много людей с радостными лицами.
Папа нёс меня на своих плечах, я смотрела на флаги, транспаранты, всё было необычно и красиво. Люди о чём-то громко говорили, смеялись и у всех добрые лица. А потом мы всей нашей семьёй, – мама, папа, брат и я шли в парк, где мы ели мороженое, кружились на карусели и качались на качелях.
А однажды мама купила мандарины и разделила их между братом и мной. Тот день был не праздничный, будничный, но если мандарины, то для меня это самый великий праздник, пусть даже его не празднуют взрослые дяди и тёти, так думала я.
В тот день я играла дома с подругой. Мама, дав одну мандаринку мне и подруге, сказала: «Доченька, поиграй пока дома. Никуда не уходи, я ещё в один магазин схожу, очередь заняла, и быстро обратно».
1950. Мама не видела, дочь надела её шляпку
Свою одну мандаринку я съела быстро, расправилась и с другими моими фруктами, на столе остались мандарины предназначенные брату. Недолго думая, я съела и их. Потом пришла мама, и моя подруга наябедничала ей:
– А Света все мандарины съела. Даже те, которые вы оставили Вале.
– Они были очень вкусные, – шмыгая носом, сказала я маме, а подруге погрозила кулаком. – Ябеда-корябеда! – сказала ей и выгнала из квартиры.
А ещё я никогда, ни с кем не делилась моими конфетами. Купят родители пастилу или Кавказские, я всё съем одна. Очень любила пряники и коржи, но это будет потом, когда отменят карточки на продукты питания, а пока даже хлеб по карточкам и пироги на столе почему-то серые, так говорят мама и папа, а не белые. А какие они бывают белые, я не знаю, мне мамины пироги всегда казались белыми.
– Как могут быть они серые? – думала я. – Серым может быть карандаш, серым может быть дорога. Серое это значит грязное, а пироги не грязные, значит, они белые.
В хорошую летнюю погода все окна нашей комнаты открыты, тёплый ветерок играет с тюлевыми занавесками, я смотрю на них, и представляла себя в сказочном дворце.
Так жила наша семья, так жили все.
– Серенькая, однородная масса, – скажешь ты, потомок.
Может быть. Но мы были счастливы, никто не выпячивался, не тянулся за богатством, не злопыхал, не подражал и не пытался выглядеть лучше, чем был на самом деле, т.к. все мы были на виду у каждого, ибо не прятались в своей скорлупе, которая была не многоэтажной и не золотой.
Вот и всё наше семейное богатство, но, к сожалению, даже так жили единичные семьи (это я поняла позднее, когда стала сравнивать убранство комнаты моей семьи с содержимым комнат, в которых жили мои подруги). Многие из них жили не только в худших пространственных условиях, но и почти впроголодь. Помню подругу, имя её стёрлось в памяти, а сама она до сих пор стоит перед глазами. Она жила с матерью, отца у неё не было, но она была, как и все мы и веселушкой, и хохотушкой, и забиякой, и бякой, – она была обыкновенным ребёнком, без зависти, злобы и ненависти. Она была худенькой девочкой и часто болела, ходила в залатанном платьице, но это никого из нас не смущало, мы не отталкивали её от себя. Мы не выбирали себе друзей по одёжке, мы видели внутреннее содержимое каждого и по этому принципу одного называли другом, другого просто товарищем, а третьего… а вот третьих не было. Врагов среди нас не было. Как-то я зашла к ней домой, на улице никого не было из ребятни, решила её пригласить поиграть со мной в нашем дворе. Она согласилась, сказав:
– Сейчас я поем и буду играть с тобой.
Подруга взяла стакан, насыпала в него десять чайных ложек сахара, влила в стакан кипяченую воду из чайника, помешала всё это ложкой и стала пить этот сироп, заедая серым хлебом.
Я смотрела на неё и удивлялась, как можно пить такую сладкую воду и почему она ест только хлеб, и более ничего. Я не стала спрашивать, почему. Поняла, что в её доме ничего кроме хлеба и сахара нет. Потом мы пошли гулять.
Жили и не роптали, ибо не могли представить, что можно жить лучше и не знали, что были те, для кого наши жизненные условия казались адским кошмаром. Так жили победители – в нищете, в голоде и холоде! И всё же они были счастливы. Они говорили: «Лишь бы не было войны!» Никто не хотел пережить то, что уже вынес на себе, – смерть родных и близких людей, а холод и полуголод – это человек может вынести, и это проходяще. Ты, потомок, сейчас прекрасно живёшь только благодаря тяжёлому прошлому своих предков. Ты должен, обязан помнить это.
Конечно, в каждом обществе есть своя элита, кто-то живёт лучше, кто-то хуже, но в моём времени не было чётких различий, какие есть сейчас – разваливающийся дом в деревне и усадьбы на лазурных морских берегах.
Мы – это коммуналки, керосинки, ржаной хлеб, ржаная мука по праздникам и по талонам, как по талонам и сахар – один кг на человека в месяц и много ещё другого. Пустые прилавки в магазинах, за стеклом прилавков жестяные банки с консервами из камбалы, и вазочки с пряниками, на подоконниках листы бумаги с какой-то липкой массой, с потолка свисали спирали липкой ленты, и на всём этом рой мух всевозможных размеров и расцветок. Мухи везде, на прилавках, на стенах, на потолке, на продуктах. Антисанитария? Я бы не говорила так жёстко. Такое трудное было время. С мухами боролись, я это помню точно, их уничтожали дустом. Здесь дело в другом. Мне трудно судить, в чём именно, но только не в разгильдяйстве или лени власти. Страна после войны жила тяжело, вот главная причина.
А как жили крестьяне в деревне? Я не знаю. Бабушек и дедушек у меня не было. Некоторые дети нашего двора на лето уезжали в деревню, я же круглый год жила в городе и понятия не имела, что такое деревня. Нет, я, конечно, знала, что деревня это не город, но что там делают, как живут – не знала. Единственное, в чём я была уверена, так это в том, что в деревне люди живут лучше, чем в городе, если выносят на базар овощи, фрукты, мясо птицы и скота, молоко и молочные продукты.
О ценах базара я тоже ничего не знала. Видела, что по нему ходят люди, что-то покупают, и нет очередей, что было довольно-таки странно.
– В пустых магазинах длинные очереди, а на базаре, где всё есть, очередей нет? – удивлялась я. – Почему так?