За право жить

– Сержант Чигилейчик Игорь Петрович, из Перми, в полку с августа сорок первого, товарищ лейтенант, – как-то сразу собравшись, ответил разведчик. – Извините за откровенность, подумал, было, что вы к нам прямо с училища.

– Это по новой форме?

– Так точно, товарищ лейтенант, по ней.

– С госпиталя я, ранен был в голову во время выхода из окружения. Моя форма пришла в негодность, выдали новую. Ошиблись вы, сержант.

– Бывает! – дружелюбно ответил Чигилейчик.

– Товарищ лейтенант, а я Цыцыков Цынга Цынгович, охотник, – увидев направленный взгляд лейтенанта на себе, бойко представился рядовой. А больше и не знаю, что сказать. Да! – вспомнив, что не сказал с какого времени в полку, добавил, – я тоже, как и сержант Чигилейчик с августа в нашем полку.

– А я помню, вас Цынга Цынгович, – как давнишнему знакомому радостно улыбнулся Берзин. – Видел вас рядом с высоким лейтенантом… ещё там, – кивнув в сторону, – когда выходили из окружения.

– Это наш командир взвода, лейтенант Акимов… был. Умер от ран два дня назад… в нашей последней разведке. Он «языка» взял, а мы… – махнув рукой, – не смогли доставить его. Пуля «языка» зацепила, его же, немецкая, – грустно проговорил Цыцыков.

Эвенк по национальности Цыцыков Цынга Цынгович с рождения был обучен охоте в тайге, и уже с двенадцати лет самостоятельно ходил в тайгу на добычу пушного зверя. Куницу из винтовки бил, а соболя добывал обметом, кулемой, капканом. И на медведя ходил, но не ради спортивного интереса и даже не по нужде, а по необходимости, когда тот зимой шатался и досаждал людям. Тогда собирались мужчины всего посёлка и шли в тайгу с рогатинами и гарпунами. Это и многое другое о своих бойцах узнал Филимон, а пока…

– Вдвоём только и остались, – вздохнул сержант. – Полёг весь наш взвод, а с начала войны был полный штат – пятьдесят три человека, командир взвода, пять сержантов и сорок семь рядовых.

После краткого знакомства Берзин сказал, что командир дивизии требует «языка».

– Наша вина, что уж тут говорить, не уберегли командира и «языка» мёртвым притащили, – потупив взгляд в землю, с тяжестью в голосе проговорил сержант. – Только вот, – слегка замялся, – лейтенант Акимов, думается, поторопился.

– О чём вы, сержант? – удивился Берзин.

Поджав плечи, сержант замялся, вероятно, думал, раскрывать свои мысли или промолчать, потом коротко взмахнул рукой и проговорил:

– Мы вот тут до вас с рядовым Цыцыковым, Цынгой, значит, товарищ лейтенант, всё думали о нашей последней разведке, правильный ли участок перехода линии фронта выбрал лейтенант Акимов.

– Давайте-ка подробнее, Игорь Петрович, – заинтересовался Филимон.

– Лейтенант Акимов, товарищ лейтенант, повёл группу напрямки, по полю, значит, говорил, что так ближе до немецких окопов, а можно было иначе. Вчера с Цынгой, извините, с рядовым Цыцыковым передний край нашего полка непосредственно на местности обсмотрели и думаем, извините, товарищ лейтенант, не наше это дело, только кто же знал, что нам нового командира дадут.

– Сожалеете, Игорь Петрович? – улыбнулся Берзин. – Сами, небось, хотели командовать взводом.

– Вы извините, товарищ лейтенант, сожалел я не об этом, а о том, что «языка» не доставили, потому и на передовую пошёл, чтобы ещё раз внимательно осмотреть все подступы к немецким окопам, – уныло ответил сержант и решил прекратить разговор на эту тему.

Поняв, что обидел хорошего человека, душой болеющего за порученное дело, но к несчастью не выполненное, Берзин сковался в своих действиях, направленных на создание товарищеской обстановки во взводе и умолк, от смущения вспыхнув ярким румянцем.

Увидев замешательство командира, и поняв, что в словах его обидело сержанта, Цыцыков перевёл разговор на второстепенную тему.

– Товарищ лейтенант, вы сказали, что с Алтая. Значит, вы тоже охотник, – обратился он к Берзину.

– Не так, чтобы очень, но на лося ходил, – ответил Филимон.

– А белка, соболь и какой другой пушной зверь у вас водятся? – допытывался Цыцыков.

– Всё есть, Цынга Цынгович, только вот… – Берзин повернулся лицом к сержанту. – Вы уж прости меня, Игорь Петрович, за несдержанность, не хотел обидеть, по недомыслию.

– Да, я что, товарищ лейтенант, я и не думал… чего там… что мне обижаться.

– Вот и хорошо. Вы сказали, что были на передовой. Может быть, что-то новое разведали?

– Дело тут такое, товарищ лейтенант. Высмотрели мы с рядовым Цыцыковым участок, где у немцев разрыв в их обороне. Он как раз на участке третьей роты первого батальона. Там справа болотце есть и рощица, скрывающая его от немцев. Нам-то это хорошо видно, а они туда ни шагу, в болотце-то. Мы вчера весь день там вели разведку. У местных я сегодня уже поспрашивал про болотце, сказали, что можно его пройти незаметно и прямо в тыл к немцам через заимку Спиридоновскую, старовер там сейчас в ней проживает, толи внук, толи ещё дальше как, того первого Спиридона, что заимку ту поставил. Вот и думаю, там надо идти и выходить там же надо, это как снова за «языком» пойдём.

– Третья рота первого батальона, – радостно проговорил Берзин. – Друг там у меня, младший лейтенант Трусов.

– Лейтенант уже, командир роты он, – ответил сержант.

– Надо бы к нему в роту. Самому всё осмотреть. Пойдём все вместе, – сказал Берзин.

– Вот сейчас отобедаем и пойдём. Вы пока подождите здесь, товарищ лейтенант. Мы с Цынгой на кухню сходим, обед принесём, потом и пойдём.

Встреча Филимона с товарищем детства, юности и учёбы в военном училище была радостной, по крайней мере, для Берзина. Трусов хоть и проявил радость, но был сдержан в чувствах. Почему? Берзин не придал этому значение, собственно, он и не увидел холодное отношение к себе со стороны друга, каким он считал его всегда, так как сам был переполнен положительными эмоциями.

Второй день на новой должности лейтенант Берзин провёл в поисках солдат, достойных быть разведчиками, но из всех солдат, прибывших на пополнение, выбрал всего лишь одного человека, – рядового Сапрунова, преподавателя немецкого языка в одной из школ города Омска.

На вопрос, обращённый к строю солдат из нового пополнения: «Кто хочет быть разведчиком?» – вышли трое. Юношу лет девятнадцати и мужчину за пятьдесят Берзин сразу забраковал, а на широкоплечего, на голову выше самого Филимона мужчину лет двадцати семи – тридцати обратил внимание.

– Силач! Боксёр или борец! – мысленно воскликнул Берзин, посмотрев на него, но каково же было его удивление, когда узнал, что крепыш оказался учителем немецкого языка.

Всех учителей иностранного языка Филимон представлял тощими коротышками с постоянно задумчивыми глазами на бледном лице, именно такой преподаватель был у него в районной школе. Сапрунов Виктор Фёдорович – уроженец города Омска был если не гигант, то близок к этому, чем вызвал восторг у Филимона.

– Учитель! – удивился Берзин. – Никогда бы не подумал, что могут быть такие учителя. Вы, верно, подковы гнуть можете?

– Мне больше гвозди нравятся, – густым басом ответил Сапрунов.

– Гвозди!? – улыбнулся лейтенант. – Что ж, и гвозди подойдут. Ежели патроны в бою закончатся, будете гвозди в лоб фашистам загонять. Договорились?

– Это я с удовольствием! – ответил Сапрунов, чем вызвал лёгкий смех среди прибывшего пополнения.

Большая физическая сила, а главное – знание немецкого языка подкупили лейтенанта, и он зачислил рядового Сапрунова в свой взвод.

Полной противоположностью учителю был щуплый на вид рядовой Кравец, увидев которого, лейтенант перевёл недоумённый взгляд на сержанта Цигилейчик, доставившего его во взвод.

– Вы, товарищ лейтенант, не смотрите, что он невысокий. Я его обсмотрел. У него мышцы, как канаты. Он мастер спорта по боксу, чемпион края, и, между прочим, ваш земляк, со Славгорода… говорит.

В этом составе командир взвода решил выйти за «языком». Доложил о своём решении майору – командиру полка и получил от него разрешение на пересечение линии фронта.

В сумерках, под накрапывающий мелкий дождь разведчики вышли из расположения третьей роты и ползком, преодолев нейтральную полосу, приблизились к болоту без единого выстрела с немецкой стороны.

Болото оказалось не так и мало, на ощупь прошли им километра полтора, затем какой-то звериной тропой ещё с километр и как-то сразу и неожиданно уткнулись в добротный дом с перекрытым подворьем. Поняли, это и есть жильё старовера – Спиридоновская заимка.

Приказав рядовому Кравец осмотреть дом, лейтенант с оставшимися разведчиками затаился в кустах.

Вскоре рядовой Кравец подал сигнал, что всё чисто – в доме кроме хозяина и его семьи чужих людей нет.

Феофан Савватеевич встретил разведчиков добро, выставил на стол хлеб, яйца, варёную картошку, оставшуюся с ужина и соления. Предложил самогон, но Берзин, поблагодарив, отказался.