За право жить

– Пошто народ взбаламутил? Ты, что это, старый, белены объелся? Совсем ополоумел что ли? Народ после работы отдохнуть решил, а ты, как чумной по дворам шнырял, а сейчас ещё и в набат ударил. Али тебе делать неча? Так иди… вон это самое, сам знаешь куда, – возмущались мужики.

– Батогами его, злыдня окаянного, – подступали к деду бабы.

А бабка Спиридониха до того распалилась, что багор свой подняла и угрожающе двинулась на Кузьмича.

– Народ, вы того! Вы чего это? – закрываясь тощими руками, запричитал дед. – Я вам того, весть важную принёс, а вы меня того, батогами, значит. Так-то вы гонца верного встречаете!

– Это кто ж тут такой верный гонец? – отбросив в сторону вилы и рогатину, засучивая рукава рубахи, – отодвинув Спиридониху в сторону, грозно проговорил Макарыч, наступая на деда.

– Я! Вот кто! – вдруг осмелев, гордо приподняв голову с нахлобученным на неё треухом, воскликнул Кузьмич. – Вы покуда тут развлекались, по баням парились, да по огородам своим шастали, да с бабами миловались, народ по всей стране в войско собирается, – басурмана бить идёт.

– Это кто ж тебе такое наговорил, пень ты старый? – донеслось из толпы.

– Радиво! Вот хто! Германец на нас напал. Не сёдня, завтра всех мужиков под гребёнку сгребут и на войну отправют. Вот!

Глухая тишина. Слышны лишь лёгкий ветер в сосне у дороги и кукушка в лесу отсчитывающая кому-то года жизни.

Первый от потрясения оправился Филимон Берзин.

– Кузьма Кузьмич, а ты чаем чего-либо не перепутал?

– А чего мне пере… перепа… перепапутывать-то? Чай, ещё не ополоумел! Своими у?хами слышал, как по радиве говорили о войне. Германец, он басурман этакий, Антантой на нас опять пошёл, эт значит, всё по там, как его там… – сдвинув треух, дед почесал затылок, пытаясь вспомнить, с какой стороны света напал враг. – Вспомнил! Прям, взад на нас с запада! Вот!

– Это в какой же такой в зад, в жопу что ли, немец нас поцеловал?! – выплеснул со смешком Парфён Павлович Пимокатов, – председатель лесозаготовительной артели колхоза «Таёжные зори», центральная усадьба которого находилась на удалении двадцати километров от села.

Площадь зашлась смехом.

– Вы чего это? – громко прокричал Филимон. – Народ, охолонитесь! Война! А вам бы всё смешки!

И вновь на площади тишина. Поняли люди, что не до смеха со дня сегодняшнего, пора платки для слёз из сундуков доставать. Война пришла в их дома.

Со всех сторон площади к деду Кузьмичу полетели вопросы. Отвечая на них, он гордо держал голову, насколько позволяла ему его слабо гнувшаяся хрустящая в позвонках шея.

– Ерапланы таковали нас в за… с запада, вот. Сам слышал, народ сказывал, что с огнём они – ерапланы, всё едино как драконы, и в лапах у них бочки с карасином. Бочки те бросают на землю и всё синим пламенем горит. А ещё строчат, прям, зараз кучами пуль, не одной пулькой, а сразу по сто штук с дула. И ружьев таких мильён у басурманов германских. Ещё, сказывали, всякие там у германца машины с бронёй, как у лыцарей, только большие они и на гусеницах, как тракторы наши и называются они танки.

– Ты, дед, пошто народ-то пужаешь? – строго проговорил Пимокатов.

– А ты на меня не кричи! Ишь ты, какой начальник тут выискался! Хто тут тебя такого выбирал? Я, к примеру, за тебя руку не поднимал. Вот и помалкивай, мал ещё старших учить и перебивать. Слухай, когда тебе умные люди правду истинную талдычат!

– Ты, что ли тут умный-то выискался? Сморчок старый!

– Не сметь оскорблять! Ты ишо под стол пешком ходил, когда я с германцем воевал. Во, смотри! – распахнув на груди брезентовую накидку, дед показал всему народу Георгиевский крест.

По площади пролетел шелест слов.

– А что? Может быть взаправду война?

– Радива-то у нас нет!

– Верьте больше ему, – с усмешкой, – брешет, как сивый мерин, что с него возьмёшь?

– Герой выискался! – со злобой.

– Вы того… Помалкивали бы. Сами небось и пороху не нюхали, а туда же, упрекать героя, охальники… Постоянно глотку дерёте, всё-то вам не то и не это! – строго проговорил Пимокатов. – Это я тебе, Спиридониха, и тебе, Макарыч, говорю. А перед тобой, Пантелеймон Кузьмич, винюсь. Извини, не по злобе, по недомыслию, будь я неладен. Только ежели взаправду война, власти приедут и всё растолкуют, а покуда расходитесь, люди, по домам. Завтра, ежели что, сам в район поеду, – проговорил и первый направился с площади в сторону своего двора.

Но ехать не пришлось.

Районные уполномоченные

С первым ещё серым ночным покрывалом, упавшим на таёжную деревеньку, в окно дома Пимокатова кто-то громко постучал и по голосу: «Открывай, Парфён Павлович!» – председатель артели узнал служащего районного военкомата Александра Мефодьевича Карпухина.

– Видно и взаправду беда пришла в наш дом, – подумал Парфён Павлович, снимая с двери брус, запирающий дом от непрошеных гостей. – За так просто по ночам высокие начальники не разъезжают.

Лет двадцать назад зима пришла на Алтай в сентябре, и октябрь вдарил крепкими морозами – за тридцать градусов при малоснежье. Снег лёг на землю только в середине декабря, а до того земля в тайге сияла серыми проплешинами, отвердевшими к началу зимы до крепости гранита. Птицы на лету замерзали, медведи не успели нагулять жир и не ушли в спячку, худо зверю пришлось в тайге, не сладко и людям в деревнях и городах алтайских. В деревни повадились медведи, – заходили в подворья селян, в сараях крушили всё подряд, проникали даже в сени, запоры-то никто не ставил, с тех пор все стали закрывать свои дома на крепкие засовы.

– Так-то оно спокойше будет, – говорили люди. – А ежели кому из человеков приспичит, то постучит… в дверь али в окно, чай, руки не отвалятся!

В дом вошли Карпухин и незнакомый Пимокатову человек, представившийся заместителем начальника районного отдела партии, какого именно Парфён Павлович не разобрал. Тот сходу, не дав хозяину дома раскрыть даже рот, строго проговорил: «Собери людей, нужно срочно довести до них постановление нашего советского правительства и лично товарища Сталина! И никаких отговорок, – увидев недоумённый взгляд хозяина дома. – Время не терпит. Завтра нам нужно быть ещё в двух сёлах».

– Погоди, Иван Иванович. В селе, поди, ещё никто ничего не знает, а мы на председателя сразу наскоком. Объяснить надо всё человеку, чтобы спокойно и без шуму поднял людей. – И повернувшись лицом к Пимокатову, сказал. – Речь держать будем, Парфён Павлович.

– Поднять это не сложно, – обстоятельно расставляя каждое слово, ответил Парфён Павлович. – Только, где я всех размещу? На площади темень, хоть глаз выколи, а избы большой, чтобы всех уместить, в селе нету.

– А ты меньше разговаривай и выполняй, что тебе сказано! – грубо ответил уполномоченный от районной партии.

Через полчаса всё село стояло на сельской площади.

Поднимая селян, Парфён Павлович говорил, что прибыли важные начальники из района и хотят держать перед ними речь.

– Другого времени не нашли, – ворчали одни, – как по ночам шастать, как волки.

– С лампой карасиновой выходить, али как? – спрашивали другие. – Темень, ноги можно переломать.

– А это как хочешь, – отвечал председатель артели и шёл к следующему дому.

Вскоре безмолвная толпа людей стояла на сельской площади, в центре её. Рядом с грозными посланцами района, невиданными селянами никогда в их отдалённом от района месте, одиноко мерцал бледный огонек. В полной тишине и в кромешной темноте, – в хмуром небе не было луны, и не светили даже звёзды, – люди слушали надрывную речь уполномоченного районного комитета партии.

– …война, товарищи! 22 июня фашистская Германия напала на нашу страну – Союз Советских Социалистических республик! Товарищи, я не вижу ваших лиц, мне видны лишь ваши силуэты, и вы не видите моего лица, но я не безмолвен, как не безмолвен сегодня весь наш советский народ… Сегодня мы говорим всему миру и фашистам, напавшим на нашу страну, нас не победить! Мы уничтожим фашистскую гидру в её же логове!..

После партийного руководителя перед селянами выступил представитель районного военкомата. Он призывал людей к спокойствию и порядку, который никто не нарушал, но так было принято в выступлениях начальников всех рангов, – призывать и требовать. В конце своей речи он приказал всем мужчинам в возрасте от семнадцати до шестидесяти лет прибыть в районный военкомат.

– Времени вам даю, как бы, ровно двое суток. Послезавтра, как бы, быть на месте, в призывном пункте, как бы. С собой иметь, как бы, недельный запас продуктов, – в заключение сказал он и сглотнул твёрдый комок, застрявший в горле от «сухой» речи.

После речей приезжего начальства в центр площади вышел Парфён Павлович.

– Может быть, кто-нибудь хочет высказаться, казать, значит, чего-нибудь, товарищи односельчане? – обратился он в темноту.

– А что тут говорить?! Итак всё ясно! О войне нам обсказал всё доходчиво Кузьмич.