За право жить

– Я т-т-тебя сразу у-у-узнал!

– Больной? – догадался Филимон, – а выстрелить может. Что с него возьмёшь!

Всё ещё держа руки над головой, Берзин проговорил:

– Хочешь, я тебе сапоги свои подарю?

– Х-х-хочу! – загоревшись глазами, проговорил юноша. – И п-п-портянки!

– Как же я всё сниму, если у меня руки подняты?

– Оп-п-пусти. И на тр-р-раву сядь. Так я тебя б-б-бояться не буду.

– А ты боишься?

– Б-б-боюсь! У тебя с-с-сапоги.

Опустившись на траву, Берзин снял правый сапог, размотал с ноги портянку и, аккуратно обмотав её вокруг сапога, поставил справа от себя. Проделав подобное со вторым сапогом, приподнял голову и посмотрел на юношу. Бесцветные глаза юноши были направлены на Берзина, но Филимону они казалось пустыми, мертвыми и смотрели не на него и даже не через него, а за спину, в какую-то таинственную бездну, ведомую только ему.

Холодная дрожь прокатила по телу Филимона. Такого пустого отрешённого взгляда он не видел даже у дурачка Прони, бесцельно вышагивающего в любую погоду по улицам районного центра, где Берзин овладевал рабочей профессией.

– Бери и надевай. Что стоишь? Я теперь не страшный? – справившись с некоторым оцепенением своего тела и разума, проговорил Берзин.

– Угу-у! – с кривой улыбкой гукнул юноша. – Теперь ты б-б-без сапог и не с-с-страшный! Теперь я тебя не б-б-боюсь. Теперь я буду с-с-страшный.

Отбросив винтовку в сторону, юноша склонился над сапогами, взял их в руки и в этот момент Берзин резко встал на ноги и в несколько стремительных шагов подбежал к оружию. Подняв винтовку с земли, наставил её на юношу и громко проговорил: «Руки вверх!»

Юноша, выронив из рук сапоги, упал на колени и слёзно взмолил:

– Не уб-б-бивайте! Не с-с-стреляйте! – а потом, ткнув пальцем в винтовку, проговорил, – а там п-п-пулек нету!

Филимон передёрнул затвор и убедился в том, что в винтовке действительно нет патронов.

– Что ж ты тогда трясёшься и руки поднял? – удивился он.

– Ага, а вдруг вы с-с-стрельнёте. Тогда пулек не б-б-было, а сейчас м-м-может есть!

Окончательно убедившись, что юноша болен на голову, Берзин приказал ему встать и следовать рядом, предварительно, конечно, возвратив свои сапоги на свои ноги.

Прибыв в расположение штаба дивизии – в деревню, где он остановился для переформирования и пополнения частей и подразделений, Филимон передал юношу потерявшей его матери.

– Вы прости его, товарищ офицер, больной он. Таким стал после того как согнали всех нас фашисты на площадь. Девушку партизанку повесили там… молодую и очень красивую. Фашист, который вешал её, всё время перебирал ногами и стучал нога об ногу. С того дня Стёпушка стал бояться всех, кто в сапогах.

– Понятно! Только вы посматривайте за ним, мамаша Мало ли что… Винтовку где-то нашёл ваш сын, в меня целил, благо, что в ней патронов не было, а ежели были бы… До беды не далеко.

С сочувствием посмотрев на разбитую горем женщину, Берзин тяжело вздохнул и, увидев мимо проходящего солдата, спросил, где располагается штаб дивизии. Получив от него ответ, пошёл в указанном направлении.

В штабе, лишь только вошёл в дом, в котором он располагался, услышал крик. Кто-то, кого-то «распекал» с применением крепких выражений.

– Трусы, паникеры, в штаны наложили! Дураки, негодяи! Не исполнили приказ! Прикажу расстрелять как собак! Разжалую! В штрафбат отправлю! Предатели, расстреляю! – и тому подобное и даже круче.

– Товарищ генерал, так никого не осталось, погибли все разведчики. «Языка» добыли, а пока переправляли его через линию фронта шальная пуля его…

– Тебя расстреляю! Пуля… видите ли… Сейчас везде пули летают, даже у меня тут вчера десант фашистский объявился. Твари, суки, гады… – и так далее. – Через два дня, где хочешь, добудь «языка», хоть высери мне его. Везде ясность, на одном твоё участке не понятно, что творится.

Когда крики в трубке исчезли, полковник с тяжёлым вздохом отдал её связисту и сказал, обернувшись к Берзину: «Слышал!»

– Так точно! – ответил младший лейтенант и склонил голову, как будто лично бы повинен в том, что командира дивизии крепко обругал, посылая к ядрёной Фене, какой-то вышестоящий командир.

– И, что я сделаю? Вот скажи, что мне делать? А! – махнул рукой, затем, как бы отрешившись от безысходной реальности, проговорил. – Ты из армии, с пакетом?

– Никак нет, я из госпиталя, за назначением.

– Из госпиталя, говоришь, а я, было, подумал из штаба армии… чистенький.

– Из окружения выходил, обмундирование в негодность пришло, новое выдали.

– А с винтовкой почему?

– Так встретил тут одного дурачка местного. Я по дубраве шёл, а он из кустов и с винтовкой. Разоружил, потом на околице мать его повстречал. Сказала, что головой повёлся после казни какой-то молодой партизанки.

– Врёт! – с ненавистью воскликнул комдив. – Деда его на днях расстреляли, вот и свихнулся.

– Деда? – удивился Берзин. – За что, разрешите спросить, товарищ полковник.

– Спросил уже. За дело подлое. По мне бы я их всех тут расстрелял, сволочей! И без сожаления! – вновь с ненавистью проговорил полковник и поведал Берзину трагическую историю последнего дня жизни молодой партизанки. – Сдали, сволочи, молоденькую девушку партизанку фашистам! Те пытали, а потом повесили. Вот такие дела, лейтенант.

– Да, я бы их сам за такие дела, – крепко сжав кулаки, – как клопов раздавил, – налился гневом Филимон.

– Раздавили уже, и подело?м им! Слушай, лейтенант! – резко, как бы спохватившись, что не довёл какое-то важное дело до логичного завершения, воскликнул полковник. – Ты часом не разведчик?

– До ранения я служил в первом батальоне 1138 стрелкового полка, товарищ полковник.

– Служил… это хорошо. Из окружения выходил… прекрасно! – задумчиво говорил полковник, седовласый лет за пятьдесят офицер с орденом Красного Знамени на кителе. – Жив остался. Значит, боевой офицер! – возвышенно. – Вот тебе и новое назначение, принимай взвод пешей разведки в своём полку. Ты, я вижу, парень крепкий, плечи косая сажень. Взвод, – протяжно и глубоко втянув в себя воздух, – на бумаге есть, а по сути его нет. Два бойца в нём… вот и весь взвод. Эх, какие ребята погибли, – с горечью. – Вот что, лейтенант, – уже твёрдо. – Набирай людей. Слышал, что командарм требует. Добудь, приказывает, «языка» и хоть кровь и?з но?су. И что я могу сделать?! У меня от дивизии батальон не наберётся, а разведчиков и того… да… сам увидишь, – вновь с горечью проговорил полковник затем резко собрался и, по-отцовски посмотрев на лейтенанта, сказал, что представит его к ордену, если через два дня тот приведёт «языка». – На тебя одна надежда, нет у меня людей, а офицеров и того меньше. Старши?ны ротами командуют.

Повернувшись лицом к ординарцу, полковник приказал показать лейтенанту Берзину место расположения разведывательного взвода.

– На смерть посылаю тебя, сынок, но другого выхода у меня нет, – подумал полковник, провожая взглядом нового командира взвода пешей разведки.

Сержант Чигилейчик и рядовой Цыцыков – бойцы разведвзвода встретили нового командира насторожено.

В рейде по тылам врага, завершённом день назад, погибли двенадцать разведчиков вместе с командиром взвода и вот сейчас перед ними – сержантом, опытным разведчиком-следопытом и рядовым, лучшим снайпером полка, стоял молодой безусый лейтенант в новой гимнастёрке, который, по их мнению, порох не нюхал.

– Чему он нас может научить? – думали они, глядя на его новое обмундирование. – Видно, только что прибыл в полк после военного училища.

Унылый вид разведчиков сказал Берзину о возможных трудностях в налаживании доверительных отношений с подчинёнными.

– Познакомимся? – спокойно выдержав взгляд настороженных и одновременно испытующих глаз, проговорил Филимон и поочерёдно пожал руку сержанту и рядовому. – Лейтенант Берзин, на фронте с января, с этого же времени и в нашем полку, родился и вырос на Алтае в таёжной деревне. Не могу сказать, – посмотрев на рядового, явно из северной народности, – что хорошо разбираюсь в следах зверей, но в тайгу до войны много раз ходил… с ружьём. Утку и гуся на лету сбиваю. Чего не знаю, с вашей помощью выучу. Постараюсь быть вам не только хорошим командиром, но и добрым товарищем.