Изумруды к свадьбе

Я направилась к двери. Но он, оказавшись там раньше меня, уже распахнул ее передо мной и слегка опустил голову, чтобы не было видно выражения его глаз.

Когда я поднялась к себе в комнату, чувства переполняли меня сверх всякого предела. Следовало проявить благоразумие и попытаться немедленно разобраться в них. Благоразумие, которого сейчас у меня не было и в помине.

5

Мой интерес к графу и его делам придал моей жизни некую целенаправленность. Каждое утро я теперь просыпалась с чувством какого-то ожидания, говоря себе, что не исключено, что именно сегодня я узнаю что-нибудь новое, начну его лучше понимать, а может быть, и найду нить, которая поможет мне найти ответ на вопрос, является ли он убийцей.

А граф вдруг без всякого предупреждения уехал в Париж и, как я слышала, собирался вернуться только к Рождеству, когда в замок соберется много гостей. Вот тогда я буду в курсе всех событий, решила я, но буду наблюдать их как бы со стороны.

Я с энтузиазмом приступила к исполнению своих новых обязанностей и к большому своему удовольствию обнаружила, что Женевьева не дичится и не отвергает меня, а наоборот – стремится улучшить свой английский. Перспектива быть отправленной в школу выглядела ужасной, но столь отдаленной по времени, что пока не стоило рассматривать ее как реальную опасность. Она расспрашивала меня об Англии во время наших прогулок верхом, и мы даже находили некоторое удовольствие в этих разговорах по-английски. Она брала уроки у кюре, и, хотя занималась с ним одна, ей часто приходилось встречаться с детьми из семьи Бастидов, когда они направлялись на занятия в дом кюре. И мне казалось, что ей было очень полезно бывать в компании сверстников.

Однажды утром ко мне в галерею заглянул Филипп, который выглядел бледной тенью своего кузена. Я все больше и больше поражалась слабости, изнеженности, даже какой-то женственности молодого человека. Но его улыбка была такой дружеской, когда он спросил меня, как идут дела.

– Вы просто мастер! – воскликнул Филипп.

– Помимо мастерства не менее важно и старание.

– И специальные знания. – Он стоял перед картиной, которой я как раз занималась. – Глядя на нее, так и хочется протянуть руку и прикоснуться к изумрудам.

– Но это уже искусство художника, а не реставратора.

Филипп продолжал внимательно разглядывать портрет. И я в очередной раз почувствовала его глубокую любовь к замку и всему, что с ним связано. Наверное, я тоже испытывала бы такие же чувства, будь я членом этой семьи.

Неожиданно повернувшись и заметив, что я внимательно смотрю на него, он немного смутился, и похоже было, что раздумывает над тем, стоит ли ему высказать вслух то, о чем он сейчас думал.

Наконец Филипп решился:

– Мадемуазель Лоусон, вы здесь счастливы?

– Счастлива? Я очень удовлетворена работой.

– Работой, да. Я знаю, как вы относитесь к ней. Но… – И он сделал неопределенный жест рукой. – Атмосфера в замке… в семье. – Я удивленно взглянула на него, а он продолжал: – Вот, например, то неприятное происшествие с платьем.

– О, это уже давно забыто. – Интересно, удалось ли мне скрыть свое удовольствие при одном только воспоминании о платье из бархата, преподнесенном мне графом взамен старого, изрезанного Женевьевой.

– В семье, подобно нашей… – Филипп внезапно замолчал, словно не зная, как закончить мысль. – Если вы находите пребывание здесь нестерпимым… – торопливо продолжал он, – если бы вы хотели уехать…

– Уехать?!

– Я имею в виду, если вам станет невмоготу. Ведь мой кузен может… э-э-э…

Филипп не договорил, но я знала, о чем он сейчас думал – о том же, о чем и я, – о зеленом бархатном платье и самом факте, что это платье подарил мне граф. Он видел в этом нечто значительное. Но совершенно очевидно, что обсуждать эту тему побаивался. Боже, как же он страшился своего кузена!.. Филипп вдруг улыбнулся:

– У моего друга есть прекрасная коллекция картин, и некоторые из них тоже нуждаются в реставрации. Я уверен, что он мог бы занять вас работой на долгое время.

– Но я закончу здесь еще очень нескоро.

– Мой друг, господин де ла Монель, хотел бы отреставрировать картины немедленно. Так что, если вам не очень счастливо живется в нашем замке… или если бы вам захотелось уехать отсюда…

– Но я не собираюсь оставлять работу в замке.

Филипп встревоженно посмотрел на меня, явно побаиваясь, не сказал ли чего-нибудь лишнего. Это всего лишь предложение.

– Очень любезно с вашей стороны, что вы так заботитесь обо мне.

Его улыбка была очаровательна.

– Я чувствую за собой вину. Ведь в день нашей первой встречи мог отослать вас обратно.

– Но не отослали. И я ценю это.

– Возможно, это было бы лучше.

– О нет! Здесь так интересно работать!

– Да, но это далеко не самое приветливое место на свете, а если принять во внимание, что здесь случилось… Жена моего кузена, как вы знаете, умерла при довольно загадочных обстоятельствах.

– Я слышала об этом.

– Мой кузен может быть довольно жестоким, когда добивается того, чего хочет. Мне не следовало говорить о нем подобные слова. Ведь он так добр ко мне. Я теперь живу здесь… и благодаря ему… это теперь мой дом. И лишь чувство ответственности, которое я испытываю по отношению к вам, заставляет меня спросить вас: не нужна ли вам моя помощь, мадемуазель Лоусон. Надеюсь, что вы ничего не скажете кузену о нашем разговоре.

– Я понимаю. Конечно, не скажу.

– Но имейте, пожалуйста, в виду… если мой кузен… если вы почувствуете, что вам необходимо уехать, обратитесь ко мне.

Затем Филипп подошел к одной из картин и стал расспрашивать о ней. Но мне казалось, что он совершенно не слушает моих ответов.

Когда я взглянула в его глаза, то заметила в них выражение застенчивости, неуверенности и… теплоты. Он действительно беспокоился за меня, и я поняла, что он искренне предостерегает меня в отношении графа.

Итак, у меня в замке был добрый друг.

Приближалось Рождество. Мы с Женевьевой каждый день совершали прогулки верхом, и она делала быстрые успехи в английском языке. Я рассказывала ей о том, как празднуют Рождество в Англии, как украшаем дома листьями падуба и омелы, как каждый должен принять участие в приготовлении рождественских пудингов, и о многих других особенностях этой церемонии.

– В те времена еще была жива моя бабушка, – сказала я. – Мать моей мамы. Она была француженка, и ей приходилось осваивать наши традиции и обычаи. Но она привыкла к ним быстро и очень их полюбила.

– Расскажите мне что-нибудь еще, мадемуазель, – попросила Женевьева.

Тогда я рассказала о том, как взбиралась на высокий стул рядом с мамой и помогала ей вытаскивать косточки из изюма и очищать миндаль для рождественского пудинга.

– Я пыталась съесть их при первой же возможности.

Это развеселило Женевьеву.

– О, мадемуазель, неужели вы когда-нибудь были маленькой девочкой!

Еще я рассказала, как любила просыпаться в рождественское утро, потому что меня ожидал чулок с подарками.

– А у нас ставят башмак к очагу… во всяком случае, некоторые люди так делают. Я – нет.