– Зато никто не успел меня опередить. Не отказывай мне, Кэтрин. Подумай о том, как мне этого хочется… и попробуй разделить мое нетерпение.
Я поднялась. Мне больше не хотелось оставаться на пустоши. Габриель не возражал, он проводил меня до деревни, где мы и распрощались.
Подъехав к конюшне, я увидела Пятницу, по обыкновению, дожидавшегося моего возвращения с верховой прогулки.
Терпеливо подождав, пока я передам Ванду конюху, он бросился ко мне, всем своим видом выражая радость. Такое поведение свойственно многим собакам, но у Пятницы оно было особенно трогательным, ибо сочеталось с крайним смирением. Он стоял в сторонке, позволяя мне уделять внимание другим, покорно ожидая своей очереди. Должно быть, воспоминания о былых несчастьях так и не изгладились из памяти бедного Пятницы, поэтому его пылкая привязанность ко мне всегда соединялась с униженной благодарностью.
Я подхватила его на руки, прижала к себе, и он с восторгом обнюхал мой камзол. Моя любовь к Пятнице росла с каждым днем, усиливая и чувство к Габриелю.
Шагая к дому, я пыталась представить себе совместную жизнь с Габриелем, и должна сказать, эта мысль уже не казалась мне невероятной.
Что будет со мной, когда Габриель уедет? Как и раньше, я стану выезжать на Ванде, гулять с Пятницей, но нельзя же проводить вне дома все время! К тому же скоро зима, а зимы в наших краях суровы: бывает, по нескольку дней нельзя ступить за порог – если, конечно, не хочешь до смерти замерзнуть в снегу. Я подумала о долгих темных днях, невыносимо похожих друг на друга. Конечно, может вернуться дядя Дик, но его наезды домой обычно непродолжительны, а после них жизнь кажется вдвое скучнее.
И вдруг я поняла, что должна вырваться из Глен-Хауса и что путь к бегству открыт. Если я им не воспользуюсь, не придется ли мне сожалеть об этом всю оставшуюся жизнь?
Габриель несколько раз обедал у нас, причем отец делал над собой усилие и вполне сносно изображал радушного хозяина. Он явно относился к Габриелю неплохо. Правда. Фанни всегда встречала Габриеля сардонической ухмылкой – по ее мнению, он беззастенчиво пользовался нашим гостеприимством, живя поблизости, но стоит ему покинуть здешние места, он и не вспомнит о нас. Фанни, чьим жизненным принципом было ничего никому не давать, вечно подозревала окружающих в желании что-нибудь у нее отнять. Теперь она то и депо намекала на мои «надежды» в отношении Габриеля. Она никогда не была замужем и считала, что именно женщины изо всех сил стремятся к браку как к средству обеспечить себе кров и пропитание до конца жизни. Мужчины же, в чьи обязанности входит эти кров и пропитание добывать, думают только о том, как «добиться своего» (по выражению Фанни), не дав ничего взамен. Фанни признавала лишь материальные ценности. Мне так хотелось убежать от всего этого, с каждым днем я все больше отдалялась от Глен-Хауса и приближалась к Габриелю.
Наступил май, теплый и солнечный, и наши прогулки по пустоши стали упоительными. Мы говорили о своем будущем, и Габриеля не покидало какое-то лихорадочное возбуждение. Он походил на человека, то и дело оглядывающегося через плечо на невидимых преследователей и отчаянно цепляющегося за оставшиеся ему минуты.
Я настойчиво расспрашивала Габриеля о его доме, и он отвечал довольно охотно, видимо, убедив себя, что я непременно стану его женой, а значит, его дом будет и моим.
В моем воображении рисовался смутный образ величественного здания, сложенного из древних серых камней. Я знала, что там есть балкон, – Габриель часто упоминал его, – и вид, открывавшийся с этого балкона, также был знаком мне с его слов. Судя по всему, он проводил на балконе немало времени. Оттуда было видно реку, извивавшуюся среди лугов, и леса, местами спускавшиеся к самому берегу, и развалины аббатства, чьи величественные арки устояли в веках, и деревянный мост, за которым начинались дикие вересковые пустоши.
Но самое интересное в доме – это его обитатели. Мало-помалу я выяснила, что у Габриеля, как и у меня, не было матери: она родила сына, будучи уже немолодой, и, когда он пришел в этот мир, она его покинула. Сиротство еще больше сблизило нас.
Габриель жил со старшей сестрой – вдовой, воспитывавшей семнадцатилетнего сына, и престарелым отцом.
– Когда я родился, отцу было под шестьдесят, – объяснил Габриель, – а матери за сорок. Некоторые из наших слуг называли меня «последышем» и утверждали, что я убил свою мать.
Я пришла в негодование – мне ли было не знать, как ранят чувствительного ребенка такие необдуманные слова.
– Какая глупость! – воскликнула я, гневно сверкая глазами, как всегда при встрече с несправедливостью.
Габриель рассмеялся, взял меня за руку и крепко сжал ее. Потом серьезно сказал:
– Вот видишь – мне без тебя не обойтись. Кто же защитит меня от людской жестокости…
– Но ведь ты уже не ребенок, – с некоторым раздражением возразила я. Позже я поняла, что мое раздражение происходило именно из желания защитить Габриеля: я хотела сделать его сильным и бесстрашным.
– Некоторые остаются детьми до самой смерти.
– Опять смерть! – вскричала я. – Ну почему ты не можешь забыть о ней?
– Действительно, не могу, – согласился он, – потому что хочу полностью насладиться каждой минутой жизни.
Тогда я не поняла, что он имел в виду. Разговор снова перешел на родных Габриеля.
– Сейчас всем в доме распоряжается моя сестра Рут, и так будет продолжаться, пока я не женюсь. Тогда, разумеется, хозяйкой станет моя жена, ведь я единственный сын и когда-нибудь имение перейдет ко мне.
– Ты всегда говоришь о Кирклендских Забавах таким почтительным тоном…
– Но это же мой дом.
– И все же… – У меня чуть не сорвалось с языка: «По-моему, ты рад, что вырвался оттуда». – Тебе не слишком хочется туда возвращаться.
Он не заметил моей запинки и пробормотал себе под нос:
– На моем месте должен был быть Саймон…
– Кто такой Саймон?
– Саймон Редверз – он доводится мне кем-то вроде двоюродного брата. Его бабка – родная сестра моего отца. Тебе он вряд ли понравится, – впрочем, вы будете редко видеться. Он живет в Келли Грейндж, и мы почти не общаемся.
Габриель говорил так, словно не сомневался, что наш брак – дело решенное. Иногда мне даже казалось, что он действовал по хитроумно продуманному плану, заочно знакомя меня со своей семьей и исподволь вызывая во мне интерес к ней.
Я уже хотела увидеть эту груду серых камней, три столетия назад превращенную в дом; я хотела увидеть руины, казавшиеся с балкона не развалинами, а настоящим старинным аббатством, ибо внешние стены почти не были повреждены.
Незаметно для меня самой моя жизнь сплелась с жизнью Габриеля. Мне было ясно, что, позволив ему уехать, я обреку себя на одиночество и разочарование до конца своих дней. И всю жизнь буду об этом жалеть.
И вот, в один прекрасный солнечный день, выйдя погулять с Пятницей, я встретила Габриеля на пустоши; мы уселись на траву, прислонившись спинами к большому валуну, а Пятница устроился у наших ног и лежал, поглядывая на нас и приподняв ухо, будто прислушиваясь к нашему разговору. Он видел одновременно нас обоих и ничего более не желал для полного счастья.
– Мне нужно сказать тебе кое-что, Кэтрин, – проговорил Габриель, – о чем ты еще не знаешь.
Меня охватила радость, ибо я почувствовала, что наступила минута признания, на которое он никак не мог решиться все эти дни.
– Ты до сих пор не дала согласия выйти за меня замуж, – продолжал он, – но я вижу, что не безразличен тебе, что мое общество тебе приятно. Я не ошибаюсь, Кэтрин?
Между бровями у него снова прорезались морщинки, глаза смотрели печально и недоуменно, а ведь за последнее время он, казалось, почти забыл о причине своей тайной грусти, стал весел и легкомыслен. Меня охватило желание навсегда избавить его от печалей, вылечить его от тоски, как я вылечила Пятницу от истощения.
– Разумеется, ты мне не безразличен, – подтвердила я, – нам хорошо вместе, и если ты уедешь…
– То ты будешь скучать по мне, но совсем не так, как я по тебе. Я хочу увезти тебя с собой.
– Почему?
– Ты прекрасно знаешь почему: я тебя люблю, и мне нестерпима мысль о расставании.
– Да, но… ведь есть и другая причина?
– Какая еще другая причина? – сказал он, не глядя на меня, и я поняла, что мне предстоит еще многое узнать о нем самом и его семье.
– Ты должен рассказать мне все, Габриель, – решительно заявила я.
Он придвинулся ближе и обнял меня.
– Ты права, Кэтрин. Существуют вещи, о которых ты должна знать. Без тебя я не буду счастлив, а мне… мне уже не так много осталось.
Я отпрянула от него.