Истории с последней парты: Уроков не будет! Всего одиннадцать! или Шуры-муры в пятом «Д»

– В двенадцать тридцать. – Уменя подпрыгнуло сердце. Неужели? Они согласились? Ну да, точно согласились, ведь время просто так не спрашивают.

Папа сказал в трубку:

– Все понятно. Ну, пока. Привет всем!

– Что? – Я в ожидании уставился на него. – Придут?

Папа покачал головой:

– У них билеты на двенадцать в кукольный театр. На всю семью.

– На всю семью?

Я развернулся и пошел прочь от фуд-корта. Ну да, на всю семью. Ведь это у них большая семья. И я в эту семью не вхожу. Правильно мама сказала, мы им до лампочки.

Папа догнал меня:

– Ваня! Не переживай! Давай договоримся, что на следующее школьное мероприятие я обязательно приду. Я обещаю. И бабушку приведу, и дядю Севу. Ты только скажи заранее. Хорошо?

– Нет, не надо, – сказал я. – Зачем ко мне приходить? Я же не в детском саду.

Папа отвез меня домой. Я вышел из машины и равнодушно попрощался с ним. Не потому, что обиделся на него. Просто мне стало все равно. И когда вечером пришла мама и сказала, что дедушка снова уехал в санаторий, я даже не огорчился.

Ну и что, что не осталось ни одного человека, которого можно было бы позвать в школу? Ничего страшного. Ко мне никогда никто не приходит. Я привык.

В среду появился сияющий Голубев и громко объявил, что его родители обещали прийти на викторину. Надежда Митрофановна так обрадовалась, что тут же побежала подавать заявку, прямо на уроке. А мы остались под наблюдением старосты Ники Поляковой. Но кто же слушает старосту? Особенно девчонку? Особенно когда нет учителя?

– Родин! Давай лезь на парту! – сказал Голубев и ухмыльнулся.

– Не полезу, – отказался Родин.

– Как это не полезешь? Ты проиграл.

– Еще не проиграл. Был уговор: если твой папа придет на викторину, а не просто согласится.

– Да какая разница? Если он согласился – считай, уже пришел. Меня папа никогда не обманывает. Ты проиграл, лузер. Лезь и кричи об этом.

– Вот когда придет, тогда и буду кричать. Подождем до воскресенья.

– Так нечестно! – заорал Голубев и полез на Родина с кулаками. Подраться им не дали, мальчишки навалились кучей и растащили их в разные стороны. И согласились с Родиным, что спорили именно на то, придет папа или нет. Конечно, никто не сомневался, что придет, раз обещал. Тем более Надежда Митрофановна внесла их семью в списки игроков. Все понимали, что Родин уже проиграл. Просто Голубева никто не любил. Он был слишком вредный.

В воскресенье утром мама несколько раз щупала мне лоб. Она и в субботу вечером щупала. Ей почему-то казалось, что я заболел.

– Ты какой-то странный, – говорила она. – Ты себя хорошо чувствуешь?

– Нормально, – отвечал я.

Я чувствовал себя не больным, а очень-очень усталым. Так бывает, когда летом очень долго плывешь по реке против течения. А потом выходишь на берег, а ноги дрожат и не слушаются. И руки не поднимаются, словно на них гири висят. Хочется упасть и не шевелиться. Но это после реки… А сейчас почему я так устал? От чего?

– Ты на свою викторину-то пойдешь? – спросила мама, собираясь на работу.

– Пойду, – равнодушно сказал я. – Велели всем прийти.

Мама озабоченно посмотрела на меня и ушла. Я снова лег в постель и пролежал до половины двенадцатого. А потом с трудом встал и пошел в школу. Смотреть, как играют большие дружные семьи.

В актовом зале царил непонятный переполох. Наш класс встревоженно гудел. Надежда Митрофановна с всклокоченной прической и большими глазами бегала взад-вперед.

– Что случилось? – спросил я.

– Мы не будем играть! – закричала Инна Баженова. – Наш класс вычеркивают!

Она чуть не плакала.

– Почему не будем? – удивился я.

– Все из-за него! – зло сказал Руслан Тагиев и кивнул в сторону.

Я обернулся и увидел Голубева. Его было не узнать. Он не ухмылялся как обычно, не жевал жвачку, не смотрел на всех с презрением. Он сидел на полу, забившись в самый дальний угол за последним рядом. Бледный, растерянный, с дрожащими губами.

– Его семья не пришла! – воскликнула Маша Кийко. – И теперь мы все пойдем по домам! Из-за этого дурака набитого!

– Как не пришла? – поразился я.

– Вот так и не пришла. Они на шашлыки уехали. Сегодня же последний теплый выходной.

– А он как же? Без него уехали?

– За ним потом водитель приедет.

Я не мог поверить. Как это? Пообещали – и не пришли? Как они могли? Все на них надеялись! А теперь весь класс снимут с соревнований. Сам Голубев ни при чем, а получается, что он всех подвел? У меня даже мороз по коже пробежал. Если бы моя семья так сделала, я бы, наверно, умер на месте. Как хорошо, что они сразу отказались!

– Эй, Голубев! – крикнул Олег Малышев. – Вылезай! Ты проспорил! Сейчас кричать будешь.

Голубев еще ниже опустил голову в своем углу и не тронулся с места.

– Голубев! Ты лузер! – подхватил Сальников. – Колян, иди сюда, Голубев тебе что-то сказать хочет.

– А пусть он кричит: «Я лузер, спасибо папе!» – предложил Тагиев.

– Давайте его сюда притащим, – азартно выкрикнул Малышев. – Прямо за шиворот!

Родин подошел, посмотрел на Голубева и сказал:

– Не надо, оставьте его в покое. Он и сам знает, кто он.

Мимо нас снова пронеслась расстроенная Надежда Митрофановна и исчезла за дверями зала.

– А у меня сейчас родители придут, – мрачно проговорила Баженова.