После любви

После любви
Виктория Евгеньевна Платова

Завораживающие детективы Виктории Платовой
Сашa Вяземская уже три года живет в Эс-Суэйре, маленьком городишке на атлантическом побережье Марокко. Наверное, она счастлива, потому что прежняя любовь давно умерла, раны на душе зажили, а новая любовь еще не пришла. И ничего особенного в ее жизни не происходит, пока вдруг в городок не приезжает сам Алекс Гринблат, знаменитый галерист, поджарый, загорелый, с чертовски красивыми глазами. Саше очень хочется влюбиться, несмотря на то что старый рыбак советует ей держаться от Алекса подальше. И вот уже назначено свидание с красавцем, как все вдруг понеслось в тартарары. Свидание сорвалось, а Сашу обвинили в убийстве малознакомого юноши…

Виктория Платова

После любви

Все события, описанные в романе, вымышлены, сходство с реальными людьми случайно, но это не означает, что подобного не могло произойти и не происходит в действительности.

Эс-Суэйра

* * *

… Смысла в этом не больше, чем в футболках с надписью «Рональдо» и «Рональдиньо».

По полтора доллара за штуку.

Надев такую футболку, ты наверняка не станешь Рональдо. И уж тем более не станешь Рональдиньо, но футболки все надеваются и надеваются. Десятки Рональдо и десятки Рональдиньо мелькают у меня перед глазами каждую ночь.

Десятки Рональдо и Рональдиньо играют в футбол. На пляже, освещенном прожекторами. Это – не пляжный футбол, как можно было бы предположить. В самом термине «пляжный футбол» есть нечто оскорбительное. Нечто расслабленное, женственное, с таким футболом состояния не наживешь. Чистая любительщина, кружок художественной самодеятельности, да и только. Хотя Доминик утверждает, что пляжный футбол вроде бы внесли в список олимпийских видов спорта.

На мое отношение к пляжному футболу это никак не повлияло.

А десятки Рональдо и Рональдиньо все играют в футбол. Играют и играют. Каждую ночь. На пляже, освещенном прожекторами. Их футбол жесток, как жестока любая несбыточная мечта. Никому из надевших полуторадолларовую футболку не стать Рональдо. И тем более – Рональдиньо. Никому из них не вырваться из этого маленького городишки с большими волнами.

Но и остальной мир не лучше.

Они не знают об этом. И никогда не узнают. Они не знают. Я – знаю.

Этот маленький городишко и есть лучшее место на земле.

Хотя Доминик утверждает, что атлантическое побережье Португалии намного комфортнее атлантического побережья Марокко. Вроде бы.

На мое отношение ко всему остальному миру это никак не повлияло.

Днем футболистов сменяют серферы.

Их десятки, но ни Рональдо, ни Рональдиньо среди них нет. Среди них нет ни Шумахера, ни Майкла Джордана – ни одного имени, ни одного бренда, чей чих стоит миллионы, а заноза в пальце – десятки миллионов. Но ведь и серфинг не так популярен, как футбол, баскетбол или Формула-1.

Бросовое занятие, так утверждает Доминик.

Мнение Доминика – последнее, идущее в списке за мнением тушканчика и мускусной крысы, кто будет прислушиваться к мнению Доминика? К тому же Доминик боится воды.

Он боится исламских фундаменталистов, русской мафии, глобального потепления, поломок кондиционера, приливов, отливов, электромагнитных излучений от мобильников и микроволновок; он боится застрять в лифте, стать жертвой карманника; даже в такси Доминик не садится, опасаясь, что у него откажут тормоза.

По Эс-Суэйре, маленькому городишке с большими волнами, Доминик передвигается пешком. Я нежно люблю Доминика.

Я нежно люблю отель Доминика.

Не потому, что он называется «Sous Le Ciel de Paris» (я никогда не была в Париже), – потому, что другого дома у меня нет.

Вот уже три года я живу в отеле Доминика, я такая же его достопримечательность, как и доски для серфинга, которые Доминик расписывает вручную. С той лишь разницей, что (в отличие от досок для серфинга) я не сдаюсь в прокат.

Сдаться в прокат – этого бы мне хотелось больше всего. Сдаться.

Отправиться на ужин с кем-нибудь из серферов. Несерьезных мужиков с серьезными намерениями. Смотреть на их жесткие пальцы, жесткие волосы, жесткие солнечные морщины – смотреть и улыбаться. Их шуткам, вырезанным из жести, их комплиментам, зыбким и двусмысленным, как песок: на таком песке в футбол не поиграешь.

Но ужинаю я, как правило, с Домиником.

На террасе второго этажа, отсюда хорошо просматривается океан. И пляж, залитый светом прожекторов, и десятки Рональдо, и десятки Рональдиньо. Пейзаж неизменен, как неизменны ветра Эс-Суэйры. Они меняют лишь направление.

Доминик читает «Фигаро» и рассуждает о том, что хорошо бы съездить в Марракеш. Конец света – еще одна тема, которая живо волнует Доминика.

Для меня конец света уже наступил.

Но я не особо распространяюсь об этом, я полна внимания к бредням Доминика, таким же неизменным, как пейзаж, открывающийся с террасы. Таким же неизменным, как ветра. Ветра приносят песок и соленые морские брызги: маленькие неудобства, их можно считать приправой к нашим ужинам. К мечтам первого порядка: о Марракеше, о Касабланке, о Рабате.

Мечты второго порядка: Франция, благословенная Франция, как восклицает Доминик, блаженно закатывая глаза. Хорошо бы когда-нибудь побывать во Франции, сойти на землю исторической родины, кажется, так выражаются русские, Саша?..

Саша? – называет меня Доминик. С характерным ударением на последнем слоге: Саша Гитри, Саша Дистель – явления того же порядка. Доминик без ума от песенок Sacha Distel, срок их годности вышел лет двадцать назад, Доминик еще не знает об этом.

Я – знаю.

Ты будешь прелестной старушкой, говорит Доминик, charmante petite vieille[1 - Прелестной маленькой старушкой (фр.).]. Это можно отнести к мечтам третьего порядка: стареть вместе. Мы не любовники и никогда не были любовниками, и вряд ли станем любовниками, оттого именно эта мечта Доминика кажется мне легко выполнимой. Я так же, как и Доминик, надеюсь встретить старость в Эс-Суэйре, и ничто не может помешать мне. Ничто, кроме смерти. Но думать о смерти в тридцать лет смешно. Смерть актуальна для двадцатилетних, все остальное человечество она волнует не больше, чем таяние айсбергов в Антарктиде, даже Доминик с его карликовыми страхами не исключение.

Надо бы расширить отель, говорит Доминик. Прибавить к двадцати семи номерам еще как минимум пятнадцать, как тебе такая мысль, Саша??

Я отношусь к этому спокойно, никаких пятнадцати номеров не будет. Ни завтра, ни через год, ни еще через тридцать лет, когда я постарею и превращусь в charmante petite vieille. Номер, который я занимаю в отеле Доминика, носит порядковый номер 27. Ровно столько мне было, когда я впервые появилась в Эс-Суэйре: в полной уверенности, что конец света уже наступил.

Спасаясь от него, я могла бы улететь в Перу или на Мальдивы, но туристическая компания, в которой я тогда подвизалась, не обслуживала ни Перу, ни Мальдивы. Крошечная Европа показалась мне ненадежным укрытием, спрятаться в Европе – все равно что спрятаться в пустой комнате; моя неизжитая l’amour все равно меня найдет. Вот если бы нас разделяло море, а лучше – океан!.. Марокко – вот и все, что мне сумели предложить. Что ж, пусть будет Марокко, решила я.

Пусть.

Встречать чартеры два раза в месяц совсем необременительно. Иногда временной промежуток между ними увеличивался до месяца, как теперь обстоят дела с русскими чартерами, я не знаю. Работу в компании я потеряла спустя полгода, и если бы не Доминик…

Доминик.

Трусоватый, лысеющий со лба ангел-хранитель, – вот что такое Доминик. В брюхе Доминика легко уместился бы небольшой отряд морских пехотинцев, поросль на его груди постоянно присыпана крошками – табачными, хлебными; от подмышек Доминика тянет псиной, от бейсболки Доминика тянет козлятиной, и все же я нежно люблю Доминика. Он единственный принял во мне участие, он предоставил мне номер 27 в вечное пользование. У Доминика я получаю жалованье: такое же, как и немногочисленный штат отеля, не больше и не меньше. Да и характер моей работы не изменился: я по-прежнему забираю туристов из аэропорта, русских среди них нет. Французы, бельгийцы, иногда – канадцы, несерьезные мужики с серьезными намерениями. Они отягощены подружками, но чаще – досками для серфинга, доски и весь остальной багаж забрасываются на крышу маленького автобуса. Автобус тоже принадлежит Доминику, и, перекинувшись парой фраз с серферами, я сажусь за руль. Французов и бельгийцев это забавляет, канадцы относятся к путешествию с женщиной-шофером настороженно. В любом случае выбора у них нет. После двух с половиной (а иногда и трех с половиной) часов утомительного горного серпантина я непременно получаю приглашение на ужин. Напрасный труд, ужинаю я с Домиником. Для серферов я потеряна безвозвратно. То же можно сказать о футболистах в майках «Рональдо» и «Рональдиньо», о торговцах орешками, о торговцах коврами, о торговцах поддельным берберским серебром, теперь в моей жизни есть лишь один мужчина.

Доминик.

Доминик не клеится ко мне, он не клеился ко мне и в самом начале нашего знакомства, что способствует этому больше – ангельские крылья или вонючая бейсболка? А может быть, все дело в извечной трусости Доминика? Трусость делает его почти провидцем, в контексте Доминика у нее возникает масса других, куда более приятных синонимов: деликатность, сочувствие, сострадание, осторожная симпатия. Да, именно так: осторожная симпатия.

Доминик привязан ко мне, Доминик остро во мне нуждается, ежедневные свежесрезанные цветы в номере – это тоже Доминик. И все же он не выходит за рамки осторожной симпатии. Мое прошлое страшит его не меньше, чем поломка кондиционера. Что думает о моем прошлом Доминик? Мое прошлое – l’amour?[2 - Любовь (фр.).] Мое прошлое – le merde?[3 - Дерьмо (фр.).] На прямой вопрос Доминик не решится и через тридцать лет, когда я стану charmante petite vieille. Жаль, что я поняла это слишком поздно. И мне придется приберечь ответ для кого-нибудь другого, не такого трусливого.

Мое прошлое – любовь.