Что скрывают красные маки

Я и держусь из последних сил.

И в тот момент, когда они почти оставляют меня, я вижу птичку-красноголовку.

Красноголовка еще красивее, чем была в тот момент, когда я оставил ее. Еще мертвее. Желтые лапки перепачканы землей и опутаны тонкими корешками, зато перья ничуть не потускнели. Ярко-алые, черные, темно-синие с лиловым отливом. Я ужасно рада, – всем своим видом говорит птичка. – А ты?

И я рад.

Ужасно.

Я немедленно представляю, как, наконец, сделаю то, что давно должен был сделать: похороню ее в нашем дворе, на островке с татарской жимолостью. Разрою землю – мягкую и податливую, хотя и покрытую сверху морщинистой, растрескавшейся коркой. Корка – всего лишь защита от солнца и любопытных глаз. И ртов, которые только и делают, что сплевывают тягучую, вязкую слюну – прямиком в трещины. Оса любит так плеваться, и один из братьев – Улугмурод.

Мне не хочется думать о них, а хочется поскорее выбраться из черной дыры, ощетинившейся гвоздями.

Никому еще не удавалось сделать этого – ни одной звезде, ни одной галактике. Все потому, что у них не было птички-красноголовки, а у меня – есть! Стоит только прикоснуться к ней, погладить перышки, как черная дыра ослабляет хватку. Не окончательно, но ржавые гвозди перестают впиваться в тело. Неужели меня… нас отпустят?

При условии, что я не буду слабаком и сохраню тайну. Я должен пообещать, и я обещаю. Киваю головой сгусткам черной материи, хотя и не совсем понятно, о какой тайне идет речь. Наверное, все дело в том, что для меня и моей пернатой подружки сделано исключение. Обычно черная дыра так не поступает, не отпускает пленников. Но сейчас готова отступить от правил, ты не будешь слабаком?

Нет.

Все здесь устроено не так, как в мире, к которому я привык. Хотя и нет ничего, что было бы мне незнакомо. Самой первой я вижу вывеску «САРТАРОШХОНА» – она проплывает мимо меня. Или, скорее, это мы с птичкой проплываем мимо нее; скользим вдоль искривленной и бесконечной улицы где-то внутри махалли. А потом махаллю волшебным образом сменяет арык. По обе стороны от него – Ак-Сарай и городская водонапорная башня, а может, – Нил Армстронг и Оцеола. Определить точнее, кто именно высится впереди, – невозможно. Слишком уж здесь темно или, наоборот, – так светло, что свет слепит глаза. Я жмурюсь, а птичке все равно, глаза у нее закрыты.

У Осы – тоже.

Оса – вот он! Стремительно несется по течению, то скрываясь в арыке полностью, то выпрыгивая на поверхность, как дельфин из передачи «В мире животных». Оса несется – и все равно стоит на месте. Кажется, я что-то кричу ему, но он не слышит меня. Хотя и улыбается при этом – странной улыбкой. В чем ее странность – не поймешь, не присмотревшись хорошенько. А я уж точно не любитель пялиться на Осу… Вот что. Улыбка существует отдельно от Осы, от его лица. Как будто решила найти себе место получше: вскарабкалась на подбородок и слетела вниз. И остановилась.

Оса улыбается мне во все горло. А я – во все горло – продолжаю кричать ему. И не слышу сам себя, – все здесь устроено не так.

Все.

Потому что Осы больше нет, его место в арыке занял кто-то еще, но кто именно – не разглядеть. А все потому, что этот «кто-то» завален множеством сбившихся в стаю вещей. Не дельфинов – маленьких рыбешек, хотя попадаются и большие. Я не могу понять, что это за вещи – фотоаппарат? конверт? хлебные лепешки, за которыми я почти каждый день хожу в магазин? Есть и другие – я точно видел их когда-то, но не могу вспомнить, как они называются.

Артефакты.

Артефакты связаны с Египтом (это в Африке) и Грецией, а еще – с охотой на диких зверей: сафари. Безжалостные люди убивают зверей, стреляют в них из ружей, прямо в сердце, а потом хладнокровно ждут, когда звери умрут в мучениях. Чтобы подойти к ним, сфотографироваться (вот я какой герой и молодец!) и полоснуть охотничьим ножом по горлу. И из звериного, еще теплого горла выкатится несколько стеклянных шариков.

Но этого в программе «В мире животных» точно не покажут.

Моя птичка-красноголовка – это просто птичка, не лев, не жираф и не черная пантера; ей ничего не угрожает.

Стоит мне подумать об этом, успокоить себя, как она исчезает, а сам я оказываюсь в арыке. И только теперь понимаю, что меня окружает не вода – земля.

Мягкая и податливая.

Мне хотелось бы в ней остаться.

Но у черной дыры относительно меня совсем другие планы. Я уже успел забыть, какой она может быть коварной и безжалостной. Ржавые гвозди (их тысяча или даже целый миллион!) с новой силой терзают меня, – и это больно. Очень больно. И красноголовка пропала – так что защитить меня больше некому.

Ты не будешь слабаком?

Нет.

Черная дыра только и ждет этих моих слов. И, пропустив через себя, выплевывает прямиком в арык – не тот, что был в моей голове еще секунду назад, – самый настоящий. Вода в арыке – мутная и пенистая, Осу в нем днем с огнем не сыщешь, зато полно всякого мусора: щепочки, ветки, тряпки, ненавистные мне арбузные корки. Рубашка становится грязной, вся она покрыта какими-то разводами – маме это не понравится, к тому же – моментально вскроется обман. Невозможно так запачкаться, читая книгу. Поэтому я принимаю самое верное решение: избавляюсь от рубашки прямо в арыке и остаюсь в одних шортах. Черная дыра – как будто только этого и ждала – снова начинает терзать меня. Чтобы снова выплюнуть спустя какое-то время – в комнату, где на полу, на ковре, разложены фотографии галактик и туманностей. Комната хорошо знакома мне: вот стол, за которым я обычно готовлю уроки, если нет каникул. Вот телевизор «Электрон», он стоит в углу. Вот диван, книжный шкаф и три книжные полки лесенкой. Большая голубая тарелка на стене – мы с мамой привезли ее из Самарканда. Вот картина с черно-белыми людьми и черно-белыми крышами – «Зимний вечер». В общем, это не совсем картина – эстамп, так это называется. «Зимний вечер» очень нравится маме, которая, по ее собственному выражению, «генетически скучает по снегу». Ковер на полу мама называет «бухарским», узкую и высокую ширму в углу – «тридцать три несчастья», вечно она падает. Ширма и с места не сдвинулась, но все здесь устроено не так…

Все устроено именно так, как и должно быть.

Я дома!

Не успеваю я удивиться штукам-дрюкам, на которые способны черные дыры, как в прихожей раздаются два сухих щелчка. Кто-то открывает входную дверь.

Мама.

– Солнышко, где ты? – Голос мамы слегка дрожит. – Ты дома?

– Да.

Где же еще быть мальчику – самому послушному, самому любимому?

– Все в порядке?

– Да.

– Ты забыл позвонить. Я волновалась.

О чем она говорит? Я ведь звонил ей, потому что звоню всегда. Но спорить с мамой не хочется: только начни объяснять, как запутаешься сразу же. И это уж точно не понравится ей, мама во всем любит ясность. И пока не доберется до нее – не успокоится.

– Я… читал книгу.

– Было не оторваться? – Мама понимает меня с полуслова.

– Ага. Это же «Зверобой».

– Про индейцев, да? На работе мне обещали принести всего-всего Майн Рида. Ты рад?

– Очень.

– Когда я была девочкой… Представляешь, твоя мама была маленькой девочкой! Смешно, да? Так вот, я обожала книжки про индейцев. Я уже и забыла об этом, да… А ты напомнил. Мы могли бы почитать вместе сегодня вечером, перед сном. Твоего «Зверобоя».

Я киваю головой: с мамой лучше соглашаться. В полном согласии мы ужинаем (мне совсем не хочется есть, но я заставляю себя проглотить кусок курицы и поддеть на вилку пару макаронин) и смотрим телевизор. Вернее, это я смотрю телевизор, хотя и не могу толком понять, что происходит на экране. А мама смотрит на меня.

– Что-то случилось, солнышко?

– Нет.

– Ты не такой, как обычно. Сам на себя не похож.

Мамины слова застают врасплох послушного мальчика. Что со мной не так? – после черной дыры ни в чем нельзя быть уверенным. Вдруг у меня появился золотой зуб, как у Осы?

– Ты не грустишь, солнышко?